***
Весь облик лишенного цепи мейстера свидетельствует: даже если он не видал своими глазами, как Джейме роется в глубине сумки, то догадывается об этом. Впрочем, Цареубийца не испытывает ни капли стыда и раскаяния в содеянном; вопросительно вскинув бровь, невозмутимо смотрит он на старика, как если бы тот по ошибке вошел в чужие покои и своим появлением прервал увлекательнейшую беседу. Жаль лишь, что тот пузырек не мог рассказать о себе свыше того, что доступно было взгляду, предпочитая осторожно помалкивать о том, вместилищем чему на самом деле приходился. Урони его наземь — зазвенит россыпью вопросов и предположений. Быть может, Тартская дева в куда большей опасности, чем казалось вчера. Быть может, немота ее уже сродни безмолвию покойника, а не потерявшего голос больного. Может быть также, что Джейме ошибается, не доверяя сестре и ее деснице, но почему тогда в словах последнего без труда читается если не угроза, то веское предупреждение? — Вы просто кудесник, мейстер, — замечает Цареубийца, слегка закинув голову назад и пристально разглядывая старика. — Так скоро изучить яд, которым была отравлена сир Бриенна, уже достойно самой высокой похвалы и признательности. А уж найти против него верное оружие и выйти из схватки с отравой с незначительными потерями — подвиг еще больший. Признаться, я впечатлен. Рука Джейме сама собой ложится на рукоять Вдовьего Плача, зеленые глаза прищуриваются, а на губах появляется легкая усмешка — прежде, при дворе, клятвопреступник одаривал ею всех, кто презирал его и кого он сам бесконечно презирал в ответ. — Впечатляет меня и добродетель, которую, вероятно, вы переняли у моей сестры. Она повела себя поистине благородно и самоотверженно, отпустив вас от себя в такое нелегкое время и позволив оказать помощь сиру Бриенне. Теперь же вы раздаете добрые советы, точно хлеб страждущим беднякам, — Джейме бросает короткий взгляд на стол, на котором все еще лежат остатки утренней трапезы — он гадает, откуда старик добывает для госпожи еду и деньги на нее, но спрашивать об этом пока не торопится. — Позволю себе добавить к вашим мудрым словам, мейстер, что любопытство — не единственная причина встретиться с Неведомым прежде срока. И грозит столь незавидная участь не только доблестным рыцарям, но и септонам, мейстерам, десницам… Особенно здесь, в Королевской Гавани. Я знавал слишком много десниц, которые, будучи самыми влиятельными людьми после короля, заканчивали хуже, чем смрадная чернь в грязных канавах, хочется добавить Цареубийце. Одному из них я своим мечом вспорол живот. — К слову, о десницах, — произносит он вместо этого. — Давно хочу узнать, мейстер Квиберн, как вам удалось спастись в том безумии, которое царило в столице? И почему вас, ближайшего советника, не оказалось рядом с королевой в момент, когда мы с ней встретились? Если бы не я, женщина, которой мы оба служим, погибла бы под завалами Красного замка. Где же были вы?***
Квиберн не знал Джейме Ланнистера, когда он, доблестный рыцарь Королевской Гавани, ещё имел обе руки, золотое львиное великолепие и был точным зеркальным отражением своей ослепительной сестры. Однако сейчас этот измученный калека, отмеченный позорным клеймом Цареубийцы, точно вернулся назад и предстал перед старым десницей таким, каким он был несколько лет назад. Хитрый надменный прищур зелёных глаз, гордо вскинутый подбородок… сейчас Джейме и впрямь был похож на Серсею, и это не осталось без внимания мейстера. Только Серсея неизменно была королевой со всеми, а вот ее близнец мог проявлять свою силу лишь перед тем, кто был слабее него, по крайней мере так казалось старику. — Ваши слова лестны, сир Джейме, — отвечает Квиберн спокойно и все так же — холодно. — Я обманчиво полагал, что вы сомневаетесь в моих скромных способностях, но теперь я вижу вашу признательность и благодарен вам за неё. Не укрылось от внимания десницы и то, как скоро легла рука Джейме на рукоять меча. Квиберн хмурится, переводит взгляд с меча на его обладателя и продолжает. — Я оказываю помощь всем, кто нуждается, милорд. Сир Бриенна Тарт оказалась одной из нуждающихся. Он внимательно следит за Цареубийцей и инстинктивно делает шаг назад, соблюдая безопасное для себя расстояние. — Вы плохо знаете вашу королеву, сир Джейме, — старый мейстер поднимает глаза и встречается взглядом с Цареубийцей. — Она не погибла бы под завалами. Только не она. Ее ждёт великое будущее. Кажется, всего несколько мгновений отделяли Квиберна от встречи с валирийской сталью, но в комнате бесшумно появилась его госпожа. Серсея услышала голоса внизу и решила удостовериться в целости и сохранности своего десницы. — Что здесь происходит? Мейстер Квиберн? Джейме? Взгляд ее падает на уложенную на рукоять меча ладонь близнеца. — Ты из ума выжил, братец? Угрожаешь беззащитному старику? Серсея выходит вперёд и становится между мейстером и Джейме, презрительно глядя на брата. Ей стыдно перед Квиберном: что бы ни послужило причиной, оно едва ли оправдывает порыв Джейме насквозь проткнуть мечом слабого старика. Кроме того, Джейме было отлично известно, что Квиберн помогает Серсее выжить в Королевской Гавани, теперь, когда всюду одни враги. — Будь добр, объясни мне, что за очередной спектакль ты устроил. Что дальше? Пригрозишь мне мечом? Ну же, Джейме! Беременная женщина и старик — это как раз достойные противники для калеки. Она смерила близнеца таким ледяным взглядом, что ему позавидовал бы сам Король Ночи.***
В этом нелепом человечке бесстыдства не меньше, чем в моей сестре, думает Джейме, окидывая едва ли не брезгливым взглядом невысокую, сухонькую фигуру мейстера без цепи. Он лжет, безотчетно чувствует Цареубийца; с каждым новым словом, спокойно срывающимся со старческих губ Квиберна, зреет в нем даже не подозрение, а уверенность в правильности своих догадок. Глупо было по-настоящему надеяться на то, что подданный его близнеца и впрямь окажет помощь умирающему сиру Бриенне. Ни благодарность леди Старк, ни другие посулы не уберегли бы женщину в доспехах от мести королевы. При мысли о том, что, возможно, чистое, благородное, истинно рыцарское сердце Бриенны Тарт уже обратилось лишь в холодный, скользкий комок среди других человеческих внутренностей, по шее Джейме пробегает знакомый животный холод. Он ощупывает взглядом худощавого мейстера, на считанные мгновения задерживается на длинной, жилистой шее, на животе, скрытом под складками мешковатого одеяния — и старик, точно почуяв неладное, отступает назад. — Как просто теперь произносить эти многозначительные, высокопарные фразы, — усмехается Джейме, покачав головой. Не за льстивые ли речи о собственной исключительности сестра так ценит этого хорька? — Если бы она не погибла под завалами, попала бы в руки Безупречных или варваров, которых привела в столицу драконья королева. У последней было много причин обойтись с моей сестрой хуже, чем с теми беднягами-гвардейцами, что несколько дней назад болтались на стенах, черные и истлевшие на солнце. Так что же помешало вам, мейстер, сопровождать свою госпожу на столь опасном пути? Вы не ответили. Каждое слово жжет на языке, как горячие уголья, Цареубийца чувствует, что внутри его разгорается какой-то невиданный костер, пламя бушует, освещая самые темные уголки его души, безжалостно выхватывая из мрака свирепую ненависть, удушающую ревность. В какой-то момент он даже теряет ощущение собственного тела, превращаясь в одушевленную, дошедшую до края ярость и муку. Появление близнеца ничуть не смущает его, напротив, лишь подливает масла в этот огонь. — Мы как раз обсуждали твою добродетель, сестра, — откликается Джейме, с той же усмешкой глядя в дышащее презрением лицо золотой львицы. — Смотрите, мейстер, как она заботится о том, чтобы к моим титулам Цареубийцы, клятвопреступника, человека без чести не добавилось какое-нибудь новое клеймо. Стоит мне положить ладонь на рукоять меча, ни на дюйм не извлекая его из ножен — и сестра уже преграждает мне путь и предостерегает от совершения грехов. Он делает шаг к Серсее, становясь так близко, как только может, склоняется к самому ее уху, произносит, понижая голос до шепота: — Надо бы напомнить тебе о твоей же добродетели, сестра, в следующий раз, когда будешь требовать от меня поцелуев, — Джейме отступает назад, и, бросив взгляд на старика, добавляет уже вслух: — Впрочем, можно было не скромничать — ведь от мейстера Квиберна у нас нет никаких секретов, верно?***
Это представление, что устроил здесь Джейме, ужасно взбесило Серсею. Раз он не пьян, а ведёт себя так странно, должно быть, он что-то знает, думает она. Что же, его реакция могла быть куда сокрушительнее, чем весь этот цирк, хотя, кто знает, чем в конечном итоге это все обернётся. — Если вздумаешь убить Квиберна, придётся вначале замарать свою руку и в моей крови, — с вызовом говорит королева брату. Верный десница ее, прочем, так и остаётся на месте, не вступаясь, как положено было бы мужчине, за свою госпожу. Он позволяет Серсее его защищать, потому что оружие его не в кулаках и стали, а в голове. Джейме же подходит к сестре с новым ядовитым замечанием, и она окончательно теряет терпение. Хлёсткая пощёчина ославляет алый след на щеке Цареубийцы. — Не смей, — цедит сквозь зубы Серсея с ненавистью глядя на близнеца. Она испытывает отчего-то жгучий стыд перед десницей — который, впрочем, давно осведомлён о тайной порочной связи — и оттого свирепеет ещё сильнее. — Хочешь поговорить об этом, Джейме? Голос львицы звучит фальшиво сладко, а сама она закипает от ярости. Да, конечно, он в праве злиться на Квиберна, догадываясь о причастности мейстера к произошедшему, но упоминать о том, что происходит между ними двумя за закрытыми дверями спальни… Кажется, в глубине души Серсея и сама стыдится своей омерзительной связи с братом, потому, лишь после одного почти невинного упоминания, сорвавшегося с его губ, чувствует себя униженной и опозоренной, точно вновь прошла голой по площади. Теперь ее не остановить. Серсея вновь повторяет тысячу раз одну и ту же ошибку — лишь ухудшает, обезображивает то, что могло бы остаться и незамеченным вовсе. — Хочешь поговорить о том, как я требовала твоих поцелуев, в самом деле? Или может лучше о том, как остались ссадины и синяки на моем теле, как ты взял меня силой, когда я тебе отказала? Серсея становится пунцовой от стыда, от греха, впервые высказанного, облечённого в слова. Квиберн знал, и слуги знали, и много кто ещё, но об этом никогда не было сказано ни слова вот так — прямо, чётко, без намёков и загадок. — Как твоя похоть иссушает тебя, Джейме, как в моменты этой дикой, безудержной страсти, ты готов сделать все, что угодно, лишь бы утолить жажду? Как убил бы ты старуху, ребёнка, даже свою огромную уродину, если бы я приказала тебе в одно из таких мгновений? Серсея произносит это вслух и не верит, что смогла это сделать. Ее трясёт, на глазах выступают слезы, точно она в этот самый момент, только что, осознала, что они оба, она и Джейме — два чудовища, омерзительные, жестокие, порочные. Связанные между собой уродливой связью, точно ржавой цепью. — Ты больше никогда не прикоснешься ко мне, — шипит львица и отступает назад, становясь рядом с Квиберном.***
Лицемерие, с которым Серсея бросается обвинениями в адрес брата, сама не будучи безгрешной, хуже клинка, вонзившегося в спину. Цареубийца чувствует — на сей раз они с сестрой сошлись не на шутку, точно два неприятеля, давно жаждавших свести счеты, и, наконец, дорвавшихся до поединка. Воля одного из золотых львов схлестнулась с волей второго, и оба они, стремясь ранить как можно глубже и сильнее, испытывали на своем близнеце остроту незримых клыков и когтей. Однако куда больше, чем болезненные словесные выпады, в этой бескровной битве уязвляет Джейме сознание их с сестрой схожести, мучительного подобия в лютой жестокости друг к другу — разница лишь в том, как они ведут себя пред лицом этой силы, как переносят ее и как ей противостоят. С каким-то мстительным упорством Серсея становится на защиту своего десницы, готовая при необходимости едва ли не собственным телом закрыть его от меча — и сколько брат ее не пытается, не может уяснить причину этой горячей жертвенности. Что такого она обрела в этом жалком старике, чего не может дать ей он, ее близнец? — Еще недавно ты сама была не прочь омыть руки в крови своих братьев, — отзывается на слова сестры Джейме, напоминая ей о том, к чему прежде не хотел возвращаться даже в мыслях. — Или, быть может, ты уже позабыла, как отправила на Север сира Бронна Черноводного, посулив ему Риверран? Тебе, должно быть, досадно, что арбалетный болт так и не достиг своей цели — тот, кто должен был прикончить меня и Тириона, купился на подачку побольше и повкуснее. Не станем винить сира Бронна за неподчинение, ведь что может требовать от своего подданного королева, которая сама с легкостью нарушает свои же клятвы? Звонкая пощечина, дарованная ему близнецом, лишь на мгновение обескураживает Джейме. Он дотрагивается пальцами до кожи, вспыхнувшей под пятерней сестры, прежде чем с отвращением взглянуть в ее гневное лицо. Цареубийце кажется, будто в душе его вся ненависть, омерзение, ярость и страсть завязались в один мощный и крепкий узел. Тяжело дыша, слушает он Серсею, которая, начав изливать яд, уже не может остановиться. Он и сам пускается во все тяжкие, произнося вслух то, о чем прежде даже думать бы поостерегся. — Продолжай, — хрипло срывается с его губ вместо бьющегося в висках «замолчи». — Но если ты думаешь, что я стану оправдываться перед тобой, то ошибаешься. Разве не ты сама хотела видеть меня таким — безвольным, во всем покорным тебе? Будь по-твоему, ты бы всех вокруг сделала своими рабами, беспрекословными, молчаливыми, повинующимися лишь желаниям королевы. Тебе ничего не приходит на ум при этих словах? Мейстер Квиберн когда-то воплотил твою мечту, сестра, преподнеся в дар твоего идеального слугу. В его голову не могли прийти крамольные мысли, потому что он не мог думать. Он не отходил от тебя ни на шаг, потому что у него не было иных целей и желаний, кроме как служить тебе. Он слушался только тебя, потому что его единственной госпожой была ты. Твое идеальное царствование — царствование над такими, как Гора, над живыми трупами. Пока Джейме переводит дыхание, близнец его выплевывает очередное ультимативное высказывание, на сей раз грозя полным отлучением. — Как будет угодно вашей милости, — чувствуя, как каменеют скулы, чеканит он в ответ. Сейчас Цареубийца слишком переполнен гневом, чтобы думать об этом, его самого мутит при мысли о прикосновении к Серсее.***
Ревность, с которой отзывался близнец о мейстере без цепи, никогда не была понятна Серсее. Да, с Квиберном у королевы была особая связь, но ее привязанность к старику состояла не в этом: она точно знала, что он обладает целой сокровищницей, находящейся у него в голове, и только мудро используя эти драгоценности, Серсея сможет достичь былого величия. Без Квиберна она не то чтобы не справилась с этим — едва ли выжила, особенно теперь, когда в ее распоряжении нет огромной армии и Железного флота. Что бы там ни подозревал Джейме, как бы ни презирал маленького человечка, неужели не понимал этот идиот — убив десницу Серсеи, он убьет и ее саму, вместе с их сыном. Эту глупость брата приводила Серсею в ярость больше, чем все остальное им произнесенное. — Возможно, мне следовало удвоить награду, чтобы этот мерзавец завершил начатое, — выплевывает королева в ответ на обвинения. Разумеется, она никогда даже не думала всерьез о том, чтобы избавиться от Джейме, иначе для этого не стоило бы нанимать убийцу — одного приказа верному Горе было бы достаточно. О, Джейме, должно быть, даже не представляет, как он прав. Гора был самым идеальным воином из тех, что только можно было бы представить. Могущественный и безмолвный, он тенью следовал за своей госпожой, не требующий ни еды, ни воды, ни, тем более, иных удовольствий от нее. Каждый приказ Серсеи был выполнен четко и в срок. Будь сейчас Гора рядом с ней, не пришлось бы проделывать столько хитрых манипуляций, чтобы избавиться от Тартской девы — сир Григор разорвал бы ее пополам. Однако Сир Григор остался похороненным под завалами Красного замка, а вот мечту об идеальном слуге — сильном и беспрекословном — Серсея не похоронила. Именно с такой просьбой пришла она к своему деснице накануне суда над Тирионом. — Как того пожелает моя королева, — тихо отозвался тогда Квиберн. Сир Григор был первым. Он был создан ради чистого эксперимента, и едва ли Квиберн полагал, что набросок способен стать настоящим произведением искусств. Теперь же, когда у мейстера была возможность пересмотреть и исправить свои ошибки, он намеревался создать настоящий шедевр. Когда отравленная сир Бриенна Тарт оказалась в полном его распоряжении, Квиберн ликовал. Отчасти он желал угодить своей королеве, отчасти — гордыня подталкивала его на новые, великие свершения. Маленький мейстер навсегда запомнит тот день во всех его деталях — день, когда он вновь возвысил себя до уровня всех известных ему богов. — Где… что со мной… что такое? — открыв глаза. Бриенна чувствует себя прескверно. Язык не слушается ее, взгляд затуманен. Несколько мгновений требуется ей для того, чтобы осознать: она лежит абсолютно нагая, распластанная на большом деревянном столе, точно распятая. Руки и ноги ее прикованы к столу стальными пластинами, но едва ли она может пошевелиться и без того — Тартская дева не находит в себе сил даже на то, чтобы повернуть голову. — Не волнуйтесь, милорд, — она слышит откуда-то сбоку вкрадчивый тихий голос, но едва ли может понять, кому он принадлежит. — Осталось недолго, поберегите силы, они вам понадобятся. Бриенна продолжает бесполезную борьбу с собственным непослушным телом, но в следующий миг над ней нависает маленький сухой человек. Она не сразу узнает его, а когда узнает, инстинктивно пытается отшатнуться, да вот только ничего не выходит. — Вы… помогаете? — недоверчиво спрашивает она. Ее вопрос куда более пространный, но сил хватает лишь на два слова. Квиберн только лишь качает головой. Он выглядит безобидным, крошечным стариком, думает Бриенна, но таит в себе такую опасность, что от его взгляда — ей, бесстрашному рыцарю — делается не по себе. — Я помогаю. Помогаю вам переродиться. Помогаю своей госпоже вновь вернуть корону. Помогаю сиру Джейме сделать правильный выбор. Переродиться? Сделать правильный выбор? Что это значит? Бриенна хотела бы узнать, какая участь ее ждет, но лишь неразборчиво мычит — язык точно каменеет во рту. Разумеется, она понимает, что ее не ждет ничего хорошего, но неизвестность страшит ее теперь куда больше. Одно дело — бесстрашно умереть в бою. Другое — лежать в унизительной позе, голой, беспомощной, не в силах не то чтобы постоять за себя — говорить. Краем глаза она замечает сосуд с черной жидкостью и трубкой, которая ведет к ее руке. — Я бы мог сделать это безболезненно для вас, милорд, — так же тихо продолжает Квиберн. — Однако моя королева хочет для вас иной участи. Вы посягнули на то, что принадлежит ей. Воровство у монарших особ по закону карается смертью. Бриенна непонимающе смотрит на десницу. Я никогда не взяла чужого, я рыцарь, я человек чести. Никто не смог бы упрекнуть меня в столь низменном поступке. …Тут она понимает, что речь идет не о вещи. Речь о Цареубийце. Мужчине, которого всем сердцем полюбила Тартская дева, и как ей ошибочно показалось — взаимно. Королева Серсея никогда не простила бы такого. Весь этот поединок, ранение — все подстроено ей, с единственной целью — устранить соперницу. Бриенна, наконец, все понимает. Что же будет со мной? Что? Этот вопрос пульсирует в висках у сира Бриенны, но на этот раз она не может даже разомкнуть уста. Больше всего Бриенна мечтала умереть в поединке, с честью, как подобает рыцарю, но не так — опозоренная мейстером без цепи. Это, пожалуй, было худшим наказанием, здесь Серсея не прогадала. Если бы Тартская дева могла выбирать, то пожелала бы испустить последний вздох на руках у Цареубийцы, пусть и от его меча — лишь только напоследок увидеть, как солнцем искрятся зеленые глаза Джейме Ланнистера. «Не все сражаются так же честно, как вы, сир Бриенна» — пронеслось в голове у нее. Тогда она совсем не понимала истинный смысл этих слов, хоть и утверждала обратное. — Вам, должно быть, интересна ваша дальнейшая судьба, — мягко проговорил Квиберн, усаживаясь на стул, рядом с лежащей на столе Бриенной. — Вскоре яд доберется всюду. Тело уже не слушается вас, оно парализовано. Затем вы лишитесь зрения. После этого — начнут отказывать легкие, и вы не сможете дышать. Затем перестанет биться сердце. После я проведу несколько операций над вами — вам, должно быть, это уже станет безразлично — и вы вновь очнетесь, здоровее, чем прежде. Ваша сила удвоится, а то и утроится, вы станете неуязвимы к ядам и любому оружию, но это будете уже не вы. Возможно, вы и сохраните малую часть сознания, но говорить и полноценно думать не сможете — только повиноваться приказам. Тело будет работать по старой памяти, а вот все остальное от вас уже не требуется. Вы умрете и возродитесь в лучшего из всех воинов, как того потребовала моя госпожа. Ваша и без того не слишком привлекательное внешность несколько изменится — кожа на лице почернеет, покроется пятнами и рубцами, глаза нальются кровью. Однако это мелочи по сравнению с тем, чего вы только сможете достичь с новыми умениями. Закончив свой монолог, Квиберн осмотрел сосуд с черной жидкостью, которой почти не осталось. — Доброй вам ночи, сир Бриенна, — произнес он, и для Тартской девы навеки наступила тьма.