***
Что ты делаешь, Джейме? Чего ты хочешь от меня — уставшей и слабой, потерявшей корону и былое величие? Зачем ты так отчаянно пытаешься помешать мне вернуть свое, если в этом — смысл моей жизни? Только ли в огне страсти ты принимаешь меня такой, какой я являюсь, но едва солнце всходит над руинами столицы, ты удивляешься заново и бежишь прочь — от моей сущности, от меня самой? Какая это любовь, если ты отказываешься следовать за мной и дальше, вместо этого новой преградой вставая на моем пути? Серсее хочется задать брату все эти вопросы, что застывают на языке привкусом пепла и стали. Вместо этого она лишь кривится в презрительной усмешке и произносит, обращаясь к своему деснице: — Сир Джейме жить не может без сира Бриенны. Устройте им встречу, мейстер Квиберн, как можно скорее, иначе мой брат потеряет от тоски последние крупицы разума. Она разворачивается и уходит наверх, а Квиберн, учтиво поклонившись Джейме, как обычно следует за своей госпожой. Под покровом ночи маленький человечек оставит временное пристанище и вернется к заброшенному дому, который леди Старк услужливо позволила ему занять. Он проведет там всю ночь, до самого утра, и уже к полудню вернется не один — вместе с молчаливыми спутником, едва ли не в два раза его выше. Когда раздастся стук в дверь, Серсея будет уже готова к встрече. Всю ночь королева провела без сна — она пыталась представить и результат трудов своего десницы, и реакцию Джейме. Болезненное, мстительное предвкушение смешалось с тревогой за брата и немного — за себя. Квиберн клялся, что в этот раз все получится куда успешнее, но Серсея отлично помнила, что даже безупречный Гора в последний момент словно вновь обрел разум и восстал против своего создателя. Не может ли так случиться и теперь? Так или иначе, Серсея осторожной кошкой крадется вслед за братом, который и открывает дверь гостям. На пороге стоит сир Бриенна Тарт, а за ее спиной благоразумно прячется Квиберн. Не очень-то она и изменилась, злорадно думает Серсея, издалека рассматривая пришедшую. Светлые волосы потускнели и поредели — кое-где образовались залысины; кожа приобрела нездоровый светло-серый цвет, а все лицо было покрыто волдырями, точно от ожогов; губы раздулись словно от многочисленных укусов пчел, а глаза — самое главное — глаза поменяли свой цвет: один остался голубым, но заметно потускнел, а второй сделался иссиня-черным; кроме того — они гноились от какого-то воспаления, и один глаз был распухшим, намного меньше другого. Пустой взор Тартской девы был направлен в никуда. Серсея внутри себя ликовала. Все ее тревоги вмиг обратились в прах. Что, братец, твоя любовница стала еще прекраснее? Захочешь возлечь с ней снова? Ядовитые слова так и вертелись на языке, но королева держала себя в руках. — Как я уже сообщил, связки у сира Бриенны повреждены, — раздался скрипучий голос Квиберна. — Потому я задам этот вопрос при вас: желаете ли вы, сир Бриенна Тарт, верно служить королеве Серсее в знак признательности за спасение вашей жизни? Тело, когда-то принадлежащее Бриенне, кивнуло и с грохотом опустилось на одно колено. — Я тронута вашей благодарностью, — подала голос Серсея, выходя вперед. — И я принимаю ваше предложение, сир. — Кто знает, возможно, однажды мне удастся вернуть голос доблестному сиру, — произнес Квиберн. — Пока же будем считать, что сир Бриенна принесла обет молчания до тех пор, пока враги вашей милости не будут повержены. Серсея вспоминает, что уже однажды слышала эту фразу, и широко улыбается своему деснице. Все так и будет.***
Самой долгой ночью, когда укрытые снегами земли обратились в истинное пекло из огня, крови и железа, Джейме Ланнистеру некогда было думать о гибели. Ему вообще некогда было размышлять — все его существо, вся его жизнь сосредоточились в левой руке, которой сжимал он рукоять меча. Тело его хорошо запомнило, как болели и ныли после битвы негнущиеся, точно судорогой сведенные пальцы — даже выпустить из них меч получилось не сразу. Ослабь Цареубийца в бою хоть на мгновение эту стальную хватку — тут же оказался бы погребенным под десятком мертвецов; точно стая прожорливых стервятников, они быстро растерзали бы жертву на части. Однако самого его такая участь не страшила — куда больше Джейме боялся за женщину в доспехах, бок о бок с которой сражался. По счастью, он успевал вовремя прийти Бриенне на помощь, когда сверху на нее наваливались Иные, но от самой мысли, что Тартская дева может стать такой же, как они — что в этом случае ему придется поднять свой клинок и против нее — по горячему, мокрому от пота загривку сотней ледяных игл пробегал мороз. Теперь же, в тысячах лиг от того места, где живые одержали победу над мертвыми, это чувство снова возвращается к Цареубийце, подобно преследующему ночному кошмару. Стоя на пороге, он смотрит в упор на женщину-рыцаря — вернее будет сказать, на то, что некогда ею было. О, Джейме никогда не забыть, какое впечатление произвела она на него при первой встрече — рослая, неповоротливая, уродливая настолько, что при взгляде на нее хотелось с досадой и отвращением сплюнуть в сторону. Тогда ему казалось, что боги не могли злее поглумиться над существом, которое язык не поворачивался назвать женщиной — сейчас же это жалкое, искалеченное, лишенное всякой искры жизни тело видится ему насмешкой над прежней Бриенной. Она точно огромная кукла, сделанная каким-то недобрым, полным желчи и яда шутником — не то потехи, не то устрашения ради. Взгляд Цареубийцы ловит за ее спиной какое-то движение — и ярость поднимается в нем, точно муть с речного дна. Конечно же, это Квиберн, взявший на себя роль того, кто будет дергать человеческую куклу за ниточки, пока не передаст в руки хозяйки. — Что вы с ней сделали? — глухо спрашивает Джейме — хотя ему и без всяких объяснений все ясно — и резкое движение его губ похоже на оскал загнанного в угол зверя. Цареубийца оборачивается к сестре, с бешенством отмечая, что выглядит она довольной донельзя. Она знала. Знала, отправляясь на суд, знала, лаская брата, знала, потому что это все было ее прихотью, ее жестокой насмешкой. Ладонь Джейме инстинктивно ложится ближе к ножнам, но даже сейчас он не в силах обнажить сталь против близнеца, стоит лишь взгляду опуститься ниже, на ее мягко округлившийся живот. Вместо этого он снова обращается к изувеченному сиру Бриенне, медленно, как кончиками пальцев, ведет взглядом по едва узнаваемым чертам, чувствуя себя при этом так, точно в грудь ему медленно вонзают ледяной клинок. Своим жгучим холодом уничтожает он все, что оставалось благородного в Цареубийце, разрушает в стылый прах веру и решимость. Когда-то он читал их в глазах Бриенны Тарт, до последнего не решаясь признать, что это было отражение и его собственных качеств. Она видела и чувствовала в нем это чистое пламя, возможно, единственная на всем свете. Даже если бы Серсея велела отрубить близнецу оставшуюся здоровую руку, она не смогла бы унизить его, растоптать и поставить на колени больше, чем сейчас. — Ты думаешь, она омерзительна? — спрашивает Джейме, чувствуя, как нещадно пересохло в глотке. — Ты ошибаешься, сестра. Омерзительна ты, — бросает он близнецу так презрительно, как только может. — Что дальше? — возвышает голос. — Прикажешь ей убить меня? Она и Томмена так же свела в могилу, думает вдруг Цареубийца. Неважно, что мальчик сам выбросился из окна, глядя на объятую диким огнем септу — это было даже вернее, чем если бы Серсея сама подтолкнула его легкою рукой. — Никто не поверит тебе, — качает Джейме головой, с отвращением глядя на устроенный королевой и ее десницей спектакль. — Ты даже не понимаешь, как рискуешь, Серсея. Никто не поверит, что сир Бриенна предложила кому-то меч, принадлежащий другой госпоже. Седьмое пекло, нужно быть слепцом, чтобы считать, будто она и вправду могла самостоятельно принять это решение! Дай ей умереть, — меньше всего Цареубийце хочется сейчас о чем-то просить сестру, но он выдыхает эти слова, пришедшие на ум в каком-то безумном, горячечном порыве. — Дай ей умереть, прошу тебя. Ради нашего сына.***
Ничуть не удивительно было то, что Джейме без труда раскусил свою сестру и ее маленький спектакль. Серсея, в общем-то, и не надеялась на то, что ее близнец, несмотря на всю свою неспешную сообразительность, поверит, что распухшее чудовище перед ним — благородный сир Бриенна, и что единственное отличие от прежней Бриенны — ее немота. Серсее стоило бы пожалеть брата — в конце концов, он был так привязан к этой уродине — но она не может и не желает этого делать. Вместо этого Серсея упивается свершенной местью — Тартская дева, своей огромной тушей создавшая такую пропасть между близнецами, усвоила свой последний урок. Конечно, бывшей королеве хотелось бы придумать казнь для Бриенны куда страшней и мучительней, чем эта, но какой прок от растерзанного птицами тела, от безобразной головы, нанизанной на пику, если сейчас вся мощь и сила женщины-рыцаря может послужить ей хорошую службу? — Мейстер Квиберн вылечил сира Бриенну, — голос Серсеи сочится ядом, и едва ли она скрывает жесткую насмешку над изуродованным телом Тартской девы. — Тебе бы стоит быть ему благодарным. Кроме того, внешне она ничуть не изменилась. Цвет лица какой-то нездоровый, но это, думаю, пройдет. Серсея переводит взгляд с Бриенны на брата и замечает, как ладонь его задевает рукоять меча. — Ты чем-то недоволен, Джейме? — королева накрывает рукой живот. — Что теперь? Выхватишь меч? Убьешь меня и своего нерожденного сына? Лишишь головы мейстера Квиберна, благодаря которому мы все еще живы? Джейме на такое не пойдет. Он сейчас унизительно слаб, думает Серсея. Никто не уходит от меня. Однажды он ушел, и теперь поплатится за это. Верный воин, сотворенный из Тартской девы, поднимается с колен и, зеркально отражая движение Цареубийцы, накрывает ладонью рукоять своего меча. — Омерзительна? В самом деле? Прошлой ночью ты говорил совсем другое, дорогой братец, — Серсея ловит взглядом движение Бриенны. — Если бы я хотела тебя убить, то давно бы это сделала без помощи твоей уродливой подружки. Серсее нравится эта скорость реакции — новый воин, кажется, и вправду получился куда удачнее, чем Гора. Нужно будет поблагодарить Квиберна, он настоящий мастер. — Северяне не видели, что стало с сиром Григором. Они ничего не знают о тайных знаниях, ведомых мейстеру Квиберну, — словно убеждая себя, произносит Серсея. — Как бы там ни было, это не твоя забота. Просьба, озвученная братом следом, застает львицу врасплох. Слова, оброненные Джейме, наполнены безысходной, смертельной горечью. Гибель Джоффри, Мирцеллы, Томенна и отца Цареубийца воспринимал скорбно, но спокойно, без труда принимая это как данность, но здесь было что-то особенное. Мгновение она с болезненной ненавистью смотрит на близнеца, но затем ее лицо преображается и приобретает привычное, презрительное выражение. — Ты, видимо, тронулся умом, братец. Сир Бриенна теперь — лучший из всех воинов, оружие, которое стоит сотни отменных солдат, и ты предлагаешь мне так просто отказаться от этого? Ну уж нет. Мейстер Квиберн соорудит подходящий шлем для Тартской девы, а то уж больно омерзительно на нее смотреть. Разговаривать больше не о чем. Львица, не желающая больше смотреть на близнеца, разворачивается и уходит к себе наверх, и за ней тотчас же уходит и Квиберн, очень торопясь — видимо, от греха подальше. Огромная фигура сира Бриенны каменным изваянием замирает у входа в дом, опираясь на собственный меч. Вот теперь я смогу спать спокойно, думает Серсея. Мой долг уплачен.***
Не меньше, чем зрелище оскверненного, искалеченного тела Тартской девы, ранят Джейме откровенные издевки, срывающиеся с обманчиво мягких губ сестры. Удовлетворенно оглядывает она чудовищное творение Квиберна, точно радетельный хозяин — выгодное приобретение. Перехватывая этот исполненный торжества взгляд, Цареубийца испытывает к близнецу такую черную, удушающую ненависть, какой не знал до сих пор. Лишь мысль о ребенке, крепнущем в материнском чреве, удерживает от ответной жестокости — а еще странное ощущение собственной слабости, такой, будто всю его волю сгребла в кулак некая неведомая, чуждая сила, и теперь несет навстречу чему-то неизбежному, тяжелому, мучительному. Джейме чувствует ее едва ли не физически, она иссушает сильнее, чем все пережитое им за последние дни. Ни лихорадка, ни бессонница, ни голод, ни усталость вместе взятые не смогли так подорвать его силы, как удар, нанесенный Серсеей. — Тирион знает, — возражает он сестре. Несмотря на вскинутый подбородок, на усмешку, змеящуюся на губах Цареубийцы, выглядит он не самым лучшим образом — тени, залегшие под глазами, седина, изморозью пробивающаяся на бороде и на висках, вряд ли придают грозности некогда золотому льву. Стоя напротив близнеца, в какую-то минуту он чувствует себя почти таким же мертвым и выпотрошенным, как Бриенна Тарт, и лишь жажда возмездия продолжает жечь изнутри. — Как думаешь, кому поверят северяне во главе с молодой леди Старк? Нашему брату — или тебе, слово которой для них не стоит ни гроша? Не удивляйся, сестра, если твоими стараниями завтра — а может быть, уже и сегодня вечером — в Королевской Гавани огонь пройдет по огню, а прах ляжет на прах. Дай ей умереть, — снова требует Джейме, решаясь в этих торгах на крайнюю и постыдную меру, — и тогда, клянусь, никто не узнает, чья рука на самом деле убила сира Бриенну. Одна половина души Цареубийцы яростно отвергает возможность этой грязной сделки, ценой которой можно купить жизни ребенка и сестры. То, что сотворила Серсея на пару со своим омерзительным некромантом, заслуживает суда и справедливой кары. Вторая же полна тревоги за дитя, которое теперь имеет все шансы так и не увидеть свет — северян намного больше, а уж в решимости леди Сансы потребовать ото львов ответа за содеянное у Джейме не было никаких сомнений. Он провожает взглядом удаляющихся наверх сестру и ее десницу, остро жалея, что не может насквозь проткнуть последнего своим мечом. Квиберн пока еще остается ключом к тому, как можно разоружить порожденного им монстра. Каким бы неуязвимым ни казался Гора, его тоже ждала окончательная смерть — нужно лишь узнать, какая именно — а значит, как бы Серсея ни расхваливала исключительность своего нового рыцаря, должен быть способ отправить к Неведомому и его. Глядя на живого мертвеца, некогда бывшего Тартской девой, Джейме невольно вспоминает последние ее слова, обращенные к нему. «Вы нужны своей сестре… И не только ей». После всего увиденного Цареубийца готов поклясться, что близнец не нуждается в нем — во всяком случае, в том смысле, какой подразумевала сир Бриенна — зато он наконец уверяется в том, что нужно ему самому.