Change my mind

Джеффри ведёт её узким светлым коридором. Лэйни смотрит ему в спину, обтянутую кашемировым свитером, и думает: у неё появился шанс узнать, насколько Гарри Стайлс лжет всем вокруг и, возможно, самому себе, и даже если она никому не сможет об этом рассказать, то сможет хотя бы понять, что скрывается за его «люблю-весь-мир» философией. Если эта философия вообще существует. Или этого шанса нет? Зачем Стайлс позвал её? Лэйни знает, о чем спросила бы Гарри, и знает, что ни на один из её вопросов он не ответит — так зачем ему это? Хочет посмотреть в глаза человеку, осмелившемуся задать вопрос о подтверждении слов делом? Так ему вопросы и похуже задавали, даже сегодня — один парень из Космо чего стоил! Когда организаторы пресс-конференции сообщили, что Гарри Стайлс хочет поговорить с ней, у Лэйни сердце в пятки ухнуло. Что ему нужно, зачем? Какого черта она понадобилась мировой звезде? Собрался лично сказать ей, чтобы она не появлялась на мероприятиях с его участием? Это можно было и через редактора сделать, её всё равно уволят за наглость. На её вопросы организатор только пожал плечами: он понятия не имеет, что понадобилось от неё мистеру Стайлсу, идемте. Джеффри Эйзофф, менеджер Гарри, смотрит на Лэйни, и по его лицу она видит — он бы лучше вышвырнул её отсюда прямо сейчас. Репортёров никто не любит, фотографы входят в эту касту почти «неприкасаемых». Он — невысокий, коренастый и какой-то пухловатый, хотя видно, что старается с этим бороться. А ещё ему явно около тридцати пяти или сорока лет, и он в жизни не видал проблем сложнее выбора блюда в ресторане. Лэйни думает, что Джеффри Эйзофф, глядящий на неё, как на таракана, — не самая большая её проблема. Проблема побольше ждет её за дверью. Джефф указывает на гримерку. — Никаких снимков. Никакого диктофона и никаких автографов. И уж точно нигде не смей рассказывать об этом. Лэйни пожимает плечами. — Я должна расписаться где-нибудь кровью? У Эйзоффа лицо ещё больше кривится. Он протягивает руку. — Сдай телефон. — Вы двинулись? — у Лэйни глаза на лоб лезут от бесцеремонности менеджера Гарри Стайлса. — С какой стати мне отдавать вам смартфон? Я могу его выключить, если хотите, но не отдам. Джеффри морщится, но кивает. Ему явно не по душе вынужденный компромисс, но ещё больше ему не хочется, чтобы непонятная журналистка, которую он видит в первый и последний раз в жизни, записала свой разговор с Гарри Стайлсом, а потом выложила его где-нибудь в сети. В мозгу у него явно проносятся все заголовки таблоидов и комментарии фанатов, и кругленькая сумма, которую этой нахалке выплатят за сенсацию, и все те месяцы судебных тяжб за вмешательство в частную жизнь, которые не спасут подмоченную репутацию, если Гарри ляпнет что-нибудь не то. Гарри Стайлс — не ляпнет, Лэйни в этом уверена. Если по некоторым просмотренным интервью она и смогла кое-что вынести о его характере, то сегодня её догадки подтвердились. Гарри умеет извернуться и не ответить на прямой вопрос, он прячет истину за широкой улыбкой и мягкими интонациями низкого голоса, и он совершенно точно знает, что может говорить прессе, а что навеки останется его собственной тайной. И Лэйни не может не признавать, что её это восхищает, а ещё — немного пугает, ведь не может же человек так научиться следить за собой, что его мысли можно угадать, только став менталистом. А ещё — раздражает, потому что ей даже во время пресс-конференции казалось, что Гарри лишь повторяет слова, в которые давно не верит. Эйзофф берется за ручку двери, и что-то у Лэйни внутри делает сальто-мортале. Она хочет зажмуриться, но не может себе этого позволить, и шагает в помещение. К черту всё это. Гримерка — большая и светлая, но на самом деле она, кажется, используется больше как комната отдыха, по крайней мере, сейчас. Гарри сидит на диване, подогнув под себя одну ногу, и ковыряется в телефоне. Поднимает голову. — Спасибо, Джефф, — улыбается, так же, как улыбался на пресс-конференции. Лэйни понимает, что искренности от него, вероятно, ждать не стоит. Она разглядывает Гарри, он в ответ рассматривает её. Он кажется высоким, даже сидя на диване. Волосы убраны в пучок на затылке, и солнце из окна — не такая уж и редкость в Лондоне, как можно подумать, — касается его резко очерченных скул и подбородка, рисуя мягкий свет безо всякого софтбокса. У Лэйни руки чешутся достать камеру, и она прячет их в карманы своих джинсов-"бойфрендов». Кончики пальцев всё равно зудят, а мозг яркой вспышкой выдает портрет, который мог бы получиться сейчас. — Ты — фотограф, — сообщает Гарри, чуть склонив голову набок. Лэйни хмыкает. — Я была на конференции с камерой. Это очевидно. — Я говорю не поэтому. Ты смотришь на меня, как смотрят фотографы, — Стайлс улыбается. Кажется, он действительно за годы работы в шоу-бизнесе научился разбираться в людях, но Лэйни думает вовсе не об этом. Совсем. Рассматривая его лицо, Лэйни думает, что Гарри Стайлс — один из самых красивых мужчин, которых она видела в своей жизни, и мысль эта заставляет что-то в её животе снова перевернуться, и это некстати, совершенно некстати, потому что Гарри Стайлс — ещё и последний мужчина, на которого она должна так реагировать. Но у него длинные ресницы и зелёные, как трясина, глаза, и он весь — идеальная модель для любого кадра, хоть портретного, хоть детализированного. Наверное, одни его глаза можно фотографировать вечно. Или губы. Лэйни сжимает руку в кулак, впивается ногтями в ладонь. О чём она только думает? Она тоже, что ли, собирается растаять, как любая девчонка, очутившаяся рядом с ним? Хрен там был. — Возможно, — Лэйни не ждет, когда её пригласят присесть, а садиться на диван сама. — Вы, кажется, хотели поговорить? Гарри по её тону различает, что она говорит с ним на «вы» и морщится. — Просто Гарри. А твоё имя? — он щурится, опуская взгляд на её бейджик, болтающийся на груди, и Лэйни понимает: он не очень-то хорошо видит, и, возможно, сейчас даже без линз. — Лэйни. — Лэйни Джонс. Фамилия у неё простая, и мало кто в итоге называет её по имени. Джонс и Джонс. Лэйни привыкла и не возражает, не возразила бы и теперь, но Гарри уперся в её имя, будто пытается установить контакт, который им обоим не нужен. Воздух становится липким и душным от неловкости, но, быть может, Лэйни только так чудится. Присутствие Джеффри не добавляет комфорта, однако менеджер не собирается никуда уходить. Он стоит, скрестив руки на груди, и смотрит в окно, однако, Лэйни уверена, прислушивается к их диалогу. — Зачем я здесь? — Лэйни вертит в голове этот вопрос и так, и эдак, и в итоге задает его, не употребляя ни личных местоимений, ни имени. Гарри куда комфортнее, чем ей. Он ведь на своей территории. Он закатывает рукава рубашки, обнажая смугловатую кожу с черной вязью татуировок, каждая из которых наверняка несёт какое-то значение, и Лэйни бесит, что она об этом вообще подумала. Разумеется, раздражает её не Гарри, по крайней мере, сейчас, а она сама раздражает себя мыслью, не несущей практического смысла. У Стайлса красивые руки. Длинные пальцы с массивными серебряными кольцами. Черный контур татуировки на запястье. Якорь. Лэйни зависает, разглядывая рисунок, и отвлеченно думает, что ей не хватает якоря в жизни. Был бы якорь — не сидела бы она тут. — Ты задала интересный вопрос, — Гарри откидывается на спинку дивана. — И не получила ответа, — избегать имён и личных местоимений становится сложнее, однако Лэйни не может заставить себя назвать Гарри Стайлса просто «Гарри». — Не совсем, — Гарри смотрит на неё изучающе, разглядывает; Лэйни вздрагивает под его взглядом, будто её прихватили за горло. И это не вина Стайлса, в глазах которого нет больше ни раздражения, ни злости, а её собственная. Она терпеть не может, когда её пристально рассматривают. Она привыкла прятаться за камерой и фотографировать тех, кто к чужим взглядам привык. — Но ты не поняла меня. А я хотел бы, чтобы меня понимали правильно. О, так она его не поняла? У Лэйни что-то тёмное взмётывается внутри. А как, скажите на милость, его понимать, если он и не говорит ничего толком, только плетёт словесную паутину, за которой сам черт не разберет, есть ли смысл?! Она хотя бы пыталась понять, что-то вытащить из него, но есть ли за его словами вообще хоть что-то, кроме попыток выделиться? Гарри чуть наклоняется вперед, явно намереваясь выжать из неё ответ. — У нас не так много времени. Ты заявила мне в лицо, что я… лукавлю, так? Не сомневаюсь, что ты полагаешь иначе, но я обычно не говорю того, чего не имею в виду. Я думаю, у нас у всех есть что-то особенное и красивое. И о каких действиях ты вообще говорила? Я не собираюсь ломать политику брэнда, на шоу которого меня попросили выступить, если ты об этом. Лэйни прикрывает глаза, чтобы не смотреть на его чуть нахмуренные тёмные брови и на четко вылепленные яркие губы. Ей не нравится, что его лицо так близко к её собственному, и не нравится, как она реагирует на его близость. Не нравится, что внутри поднимается что-то мучительно-обжигающее и хорошо ей понятное. И кажется, что Гарри Стайлс только что забросил сети, в которые она, как идиотка, попалась. Какого ответа он ждёт? С закрытыми глазами думается легче. Ей как, вывалить на него всё, что она думает: и про то, что иногда лучше жевать, чем говорить, а если говоришь, то соответствуй, тоже сказать? Он это и так понял, кажется. И считает, что она не права. Господи, весь этот разговор — он бессмысленный, как детская считалочка! — При чем здесь политика брэнда? — Лэйни выталкивает из себя слова, хотя легче встать и уйти. Проиграть ему, быть может, но, что страшнее, проиграть самой себе. Неужели она не сможет выразить свою мысль вслух? Она так много думала об этом. И, да, политика брэнда при чём, всегда при чём, как и стандарты, навязываемые модным сообществом, но она говорит с Гарри Стайлсом, и он хочет слышать, в чём неправ конкретно он сам. Во всём, мистер Стайлс, во всём. Или ни в чём. — Их стандартны мне не по душе, как и многим, но речь не о них. Вы — человек публичный, и выступая на шоу ВС, вы косвенно соглашаетесь с ними. По крайней мере, так это выглядит в чужих глазах. И да, не обязательно раздавать короны. Достаточно сделать что-то значимое… возможно не для конкретного человека, а просто для тех фанатов, которые мучаются комплексами. Возможно, что-то… иное, чем просто сказать. Что-то, что позволит задуматься тем, кто не согласен с вами. Разумеется, если вы не врете. Боже, что она вообще несёт? День стремительно катится в жопу. Лэйни чувствует, что говорит не то, совсем не то, и это строит стены между ней и её собеседником ещё больше, однако она говорит то, что думает, так не всё ли равно, что Гарри Стайлс там хочет от неё услышать? Или не всё равно? Она открывает глаза. Гарри сидит, всё так же подавшись вперед, и, Господи, его взгляд… До костей продирает. — Если Victoria's Secret говорят, что им кто-то не подходит, вопрос в том, что эти люди не подходят конкретно им, а не миру, верно? Я определенно не вру. Если я могу сделать что-то, я постараюсь сделать. У тебя есть какие-то идеи? — он подчеркнуто вежлив, но при этом называет её на «ты», и это вроде как нормально и общепринято, но труднее сохранять дистанцию. Очень трудно. Невозможно. И, кажется, Гарри Стайлс вообще не осознает, о чём говорит, ведь кто, как не мировые фэшн-брэнды создают стандарты, которые потом навязываются с экранов телевизоров и в сети Интернет, с которыми борются нестандартные модели, только чтобы стандартных стало ещё больше? Гарри Стайлс, кажется, не понимает, что эти стандарты заставляют женщин думать, что если они не подходят им, то это не 90-60-90 — чертова херня, которую не обязательно достигать, а с ними что-то не так! А девочки, обвесившие портретами Стайлса стены своих спален, думают, что если они станут, как модели, то встретят своего Гарри. Но это же херня. Такая хрень полная, что у Лэйни снова внутри вспыхивает злость. Она гасит её глубоким вдохом. — Именно брэнды создают стандарты красоты, к которым девушки тянутся и теряют себя. Я не говорю сейчас о людях, которые портят своё здоровье и считают это нормальным. Я говорю о тех же стандартах почти анорексии, продвигаемых покойным Карлом Лагерфельдом и вполне себе живыми Москино. Это не стандарты для определённого бренда, это стандарты для всего мира, — она объясняет какие-то очевидные вещи, или ей это кажется? — Подростки доверяют картинке и доверяют своим кумирам, быть может, тебе, — Лэйни не замечает, что переходит с ним на «ты», и Гарри понимает это быстрее, чем она, однако его реакция остается неясной, — стоит попытаться показать, что не только размер S правит миром? Когда в последний раз модели в чьем-либо были не размера четыре? Возможно, у меня есть пара идей, но скажи сначала, тебе это нужно для себя или для других? Для мира или для Гарри Стайлса? Разговор идёт куда-то не туда, и Лэйни уже не совсем понимает, говорит она с Гарри Стайлсом о людях или о себе самой? Его слова, его вопросы, они что-то в ней расковыривают, вытаскивают на свет, и это очень больно. Джефф реагирует на её слова быстрее, чем Стайлс. Оборачивается от окна, делает шаг вперед. — Мисс, это переходит все границы. У нас мало времени, чтобы слушать вашу демагогию, и… — Джефф, всё нормально, — Гарри даже не оборачивается. Кажется, всё не нормально, однако этот диалог почему-то продолжается, и Стайлс хочет продолжить его и дальше, хотя любой другой давно бы выкинул обнаглевшую девчонку за шкирку в коридор. И, быть может, в другой момент жизни Лэйни сама бы себя выкинула, но струны уже задеты и порваны, и мелодия, пусть и кривая, не такая, к какой привык менеджмент Сони Мьюзик, уже звенит в воздухе. Эйзофф недоволен, однако слова Стайлса его утихомиривают. Возможно, только на время. Гарри вздыхает. — Если люди следуют стандартам, возможно, они им нужны? И если кто-то доводит себя до анорексии, может, это вопрос и к самому человеку, и к тому, кто его окружает? Это слишком масштабные вопросы, чтобы ответить в трех предложениях. Но, кажется, мой мерч есть разных размеров. Джефф? Эйзофф снова оборачивается. Вопрос ему явно не нравится, точнее, не нравится, к чему он ведёт, но Гарри ждёт ответа. — До размера L, если я правильно помню, — он хмурит брови, напрягая память. — Да, точно. Он прав. На сайтах с мерчем всегда есть размеры от американской четверки до чуть ли не десятки, в которую Лэйни может два раза укутаться. Но говорит-то она совсем не об этом! Как объяснить ему, что все его слова — быть может, правильные и хорошие, — разбиваются о то, что девушки, так ему верящие, видят каждый день? На секунду, лишь на секунду Лэйни кажется, будто Гарри действительно интересно. И даже важно. — Вещи всегда есть разных размеров, но на твоем сайте можно увидеть фотографии только с моделями размера S. Почему не добавить снимки с моделями всех размеров? Чтобы те, кого природа не наградила параметрами Кендалл Дженнер, — на этом имени Гарри морщится, и Лэйни чувствует себя то ли пристыженной, то ли уличенной в попытках манипуляции, хотя Кендалл всего лишь на слуху, и поэтому имя впрыгнуло само в голову, — могли понять, будет ли ваш мерч смотреться на них. Не уверена, что тебе важно мое мнение, но я думаю, людям не нужны стандарты. Людям нужно понимание, что быть другим — это не страшно. На самом деле, быть другим — страшно, и Лэйни вновь кажется, что она говорит о чём-то, что наболело, требует выхода, хотя бы так. Вот таким вот образом, в разговоре с человеком, с которым она разговаривать сегодня не планировала. И всё это — какой-то гребаный сюр. Как и его взгляд, внимательный и цепкий, проникающий куда-то за оборону, выстроенную Лэйни годами, за все щиты, которые она выставила для защиты от других людей. — Всем нам нужно ещё и чтобы нас принимали такими, какие мы есть, не так ли? А не пытались кого-то лепить под эгидой совершенства, — заканчивает она. И думает: понял ли Гарри Стайлс, уже десять лет как идеальный для всех своих фанатов, о чём она говорит? Гарри облизывает губы — и, блять, Лэйни залипает на этот жест, забывая, что именно здесь только что доказывала. К счастью, забывая лишь на мгновение. Гарри Стайлс — красивый, чертовски красивый мужчина, однако… Он смотрит на неё так, будто ждет, что Лэйни скажет что-то ещё. Она не говорит. — Я отношусь к людям с добротой, без весов и сантиметровой ленты, просто пытаюсь найти в них что-то красивое, в каждом. Я лично никого не леплю, вообще-то. Они опять друг друга не понимают. Гарри будто не осознает, какое влияние имеет на людей. Как девушки желают быть похожими на его пассий, чтобы хотя бы как-то увеличить свои шансы, а мужчины думают, что раз всякие селебрити любят моделей, то и им подавай таких же идеальных, почти отфотошопленных, и эта мысль взращивается с юности, а потом из неё вырастают плоды. Которые пожинают другие. Каждый человек растит, что может, и пожинает плоды, но семена роняют в землю не только родители, но и те, кого подростки зовут своими кумирами. Кому хотят подражать. И на этих кумирах лежит… ответственность? — Разве люди не должны думать сами? — Гарри качает головой. Наверное, должны. И, наверное, он в этом прав. Лэйни понимает, что прав, но также понимает, что он теперь оторван от жизни, хотя сам того не замечает. Он не видит, что людям часто нужен маяк, и ошибочные светила не греют, а сжигают. Ей кажется, что Гарри — умный, умный же мужчина! — чего-то не понимает, или не в состоянии понять. Чего она не понимает в себе сама — так это почему она всё ещё здесь и пытается ему это объяснить? Слова находятся не сразу. Они теряются, пока Лэйни смотрит Гарри в глаза, и ей кажется, что где-то что-то цепляется, и быть может, сейчас он наконец-то её послушает. Зачем это ей, зачем это ему, Лэйни пока не знает. Она подумает об этом позже. Когда поймет, что её уволили. У неё будет дочерта времени, когда Джефф Эйзофф пожалуется на неё редактору. А сейчас, возможно, у неё ещё не совсем утерян шанс изменить чье-то мировоззрение. — Ты же в курсе, что тебя любит много девушек? — разумеется, он в курсе. Каждое его движение, каждый взгляд, каждая улыбка направлена, чтобы они любили ещё сильнее. — Разных. И это заставляет их пытаться быть идеальными. Им все говорят, что с неидеальной, обычной внешностью ты к ним даже не подойдешь. Ну, кроме как автограф дать. Они смотрят на твое окружение и на фотографии и думают, что нужно выглядеть особым образом, чтобы стать кем-то большим. У тебя больше влияния на умы, чем ты думаешь, — мысль опять какая-то кривая, и слова у неё какие-то кривые. Джефф раздраженно вздыхает. — Этот разговор не имеет смысла. Гарри, у нас полно дел. Гарри не отвечает. Он прикусывает нижнюю губу, и Лэйни снова чудится, что он слышит её. Слышит, а не просто слушает. Опасно так думать, но ей почему-то хочется. Кажется, где-то в глубине души он злится. Это плохо. Или хорошо? Он задет её словами, и это, наверное, тоже плохо или хорошо. Лэйни просто ждет ответа. Её карьера и так рушится к Дьяволу, почему бы не поплясать на развалинах своего мира? — Значит, ты считаешь, что моя философия лажает, и мне нужно меняться… — тянет Гарри. — Осталось только выяснить, что пошло не так. Или ты считаешь, что я вру и пиарюсь? Нет, Лэйни не думает, что лажает его философия, его идея «относиться к людям с добротой», если это, конечно, не слоган. И Гарри действительно хорошо чувствует людей, если за её словами уловил недоверие. Впрочем, наверное, это было несложно. Только вот Лэйни не думает, что он ошибается в отношении, он просто не подкрепляет его нужными… нужными? — полезными действиями, и это рушит всё, что он мог бы построить. Боже, если её завтра уволят, ей всё равно будет чуть легче. В конце концов, она выпустила из себя то, о чем долго думала, и, возможно, заставила другого человека задуматься. Некоторым журналистам и этого за всю жизнь не удается. Джефф смотрит на часы выразительно. — Я не думаю, что лажает философия, — Лэйни ищет слова, они находятся снова. — Я думаю, она должна подтверждаться действиями. Ты хочешь вдохновлять, но ты влияешь на людей больше, чем вдохновляешь. Как любой кумир молодежи. Я не знаю, пиаришься ты или нет, и не думаю, что меня это касается. Но если ты хочешь, чтобы тебя перестали попрекать на интервью лицемерием, может, стоит делать чуть больше для того, чтобы твоя философия была заметна? Не обязательно менять конкретного человека, это большая ответственность. Но можно попробовать своими действиями сподвигнуть людей задуматься. Хотя бы о том, что стандартов не существует. Ты меня понимаешь? Гарри, похоже, понимает. Он расслабляется, откидывается на спинку дивана вновь, и трет двумя пальцами переносицу. — Это того стоило, — он вдруг улыбается. — Так и какая у тебя идея? Беда в том, что у Лэйни нет конкретных идей. У неё есть мировоззрение, которое она, кажется, до него донесла, и на душе становится легче, но в мозгу шестерёнки скрипят и вертятся. Идеи? У неё нет идей, она подала концепцию, и ей хочется просто встать и уйти, но Гарри Стайлс держит цепко, и его обманчивая мягкость оборачивается внутренней силой. Он держит её, и Лэйни, сама того не желая, раздумывает над его вопросом, кусая губу. Где-то внутри её отпускает, отпускает, отпускает потому, что разговор не оказался бесполезным и глупым, каким бы не был сюрреалистическим. Разговор был трудным, напоминал общение слепого с глухим, но принёс свои плоды. Да, вся эта ситуация — сплошной сюр, а, значит, надо действовать по его правилам и справляться с последствиями, когда они наступят. Если наступят. Лэйни смотрит на свой рюкзак, стоящий у дивана, и идея приходит в её голову так легко, что она думает: и как сразу не поняла? — Я думаю, я могу помочь вам с подбором моделей и фотосессией для мерча. Для начала, — и осторожно добавляет, видя, как кривит лицо Джефф: — если ты не против. Гарри нравится эта мысль — у него проясняется задумчивый взгляд. — Идея неплоха. Но как это поможет людям понять, что я хочу до них донести? И это — первый вопрос, на который у Лэйни есть ответ. Сразу, сходу и очень быстрый. — Они просто почувствуют, что тебе важно, как сидят вещи на тех, кто не гремит костями, — Гарри издает смешок, а Лэйни продолжает, чувствуя, что если сейчас не выскажет и вторую свою идею, то весь разговор просто в жопу пойдет: — А ещё я думаю, что тебе стоит рассказать о своей философии. О том, каким ты видишь мир. Как люди выглядят в твоих глазах. Джефф снова вмешивается: — Зачем это? Но Гарри улыбается. — Я думаю, нам надо обговорить твою идею подробнее. И, кажется, где-то у Эйзоффа ломаются его шаблоны. Нельзя сказать, что Лэйни его в этот момент не понимает. Она понимает.