Change my mind

В ресторане на первом этаже отеля чисто, бело и прохладно, слава тому, кто выдумал кондиционеры, и тому, кто их сюда установил. И тому, кто их настроил, чтобы не дуло, а освежало, ему вот отдельная слава. В общем, в ресторане всё прекрасно и тихо, Гарри и Джефф устраиваются в уютном закутке, из которого просматривается сквозь огромные окна шумная вечерняя улица, но в котором можно не чувствовать себя, как в витрине, и спокойно обедать. Пока Джефф ждёт свой стейк — никакого уважения к вегетарианским чувствам сотрапезника! — он увлечённо продолжает делиться успехами. — И мы согласовываем вопросы у того русского Кордена. Ничего сногсшибательного, спросит, как тебе Россия, видел ли уже медведей, не боишься ли, что внезапно пойдёт снег и отмёрзнут уши, почему ты так долго до них добирался. — Морально готовился к тому, что уши отмёрзнут, — хмыкает Гарри, попутно разделывая свои овощи на гриле. — Это, знаешь, требует времени. — Ну да, планирование — твоя сильная сторона, — хмыкает Джефф. — Я, кстати, ещё рассматриваю вариант надеть на тебя бронежилет, ну просто на всякий случай. Если тебя снесёт куда-нибудь в сторону визгом твоих фанаток, у тебя будет шанс уцелеть. — Оптимизм, видимо, твоя сильная сторона. — Можешь выучить что-нибудь на русском, они будут в экстазе. И береги уши в России — не холод, так фанатки, — Джефф отвлекается, принимая свой стейк: толстый, сочный и вызывающий аппетит больше, чем угрызения совести. — Мне даже интересно, можно ли орать громче, чем фанатки Лето? Если можно, твои сделают. Гарри не уверен, что хочет вот уже сейчас думать о сохранности своих ушей. Не может же быть хуже, чем на концерте, ну? — Ты умеешь говорить что-нибудь по-русски? — Я, как выяснилось, не умею даже имя этого парня, а его звать Иван. Ну и ещё весь мир теперь умеет в русское слово «пиздец», но это не очень хорошее слово, а не название метеорита. Не произноси это слово и забудь, что я его сказал. Гарри думает, что в студии найдётся пять минут на шутку о том, как его менеджер учил его русскому языку именно этим словом, вместо всяких там приветствий. Ну, а что, когда метеорит свалился где-то в России и все по кой-то чёрт снимали это действо на камеру в машинах и выкладывали в сеть, слово «пиздец» стало словом дня в новостях. Потом все каналы долго извинялись, но дело сделано — мир слегка постиг загадочную русскую душу. Всё легче, чем читать — кого там? — Толстого. — На случай, если тебе или кому-нибудь ещё интересно, та фигня с фотками мерча разного размера работает. Всякие там положительные отзывы, и продажи подросли. Стайлс пару секунд моргает, пока пытается понять, как одно соотносится с другим, а потом до него всё же доходит. Он цветёт в улыбке, думая, что Лэйни наверняка будет интересно и приятно узнать об этом. — Ты относился к этому скептически, — напоминает Гарри, но Эйзофф только плечами пожимает. — Я ко всему так отношусь, кто-то из нас двоих должен, ага? — Джефф с видимым удовольствием отправляет в рот кусок мяса, вдумчиво жуёт. Потом, видимо, задумывается ещё и над земными делами вроде мерча и фотографий. — Просто сам я не особо парюсь насчёт этих всех фоток, моделей и прочего, я вместо этого использую зеркало, знаешь. Советую, кстати, очень помогает быть в курсе реальности. Гарри мимолётно улыбается. Кашемировый Джефф, может, и не парится насчёт фоток и прочего, зато никто и никогда не видел его одетым в вытянутые треники и старую майку. В отличие от того же Стайлса, да. — Не может быть, чтобы ты совсем не думал о своей внешности, не заливай, — Гарри выразительно смотрит на Джеффа, на голубую рубашку в тонкую полоску — прекрасно выглаженную и хорошо, если не крахмальную. Где-то под столом обретаются серые брюки с идеальным одним заломом над ботинками. Ну вот не так чтобы Гарри жаловался, что его менеджер выглядит, как будто представляет президента, а не молодого исполнителя. — А такого я не говорил, — Джефф вскидывает брови. — Конечно, думаю, я с той же планеты, что и ты; просто, напоминаю, я использую зеркало и знаю, как я выгляжу. Когда я выбираю шмотки, я не рассчитываю, что буду смотреться как манекен, и не рассчитываю, что буду выглядеть как этот вот хрен. — Эйзофф подбородком указывает в сторону улицы, где в свете фонаря торчит рекламный баннер джинсов с каким-то полуголым парнем, у которого джинсы ползут едва не ниже выступающих костей таза из-за рук, глубоко засунутых в карманы. У парня хитрая ухмылка, модная стрижка и наверняка фан-клуб. — Ну, хотя бы потому, что я не он и телосложение у меня другое, и, простите, у меня в районе талии не кубики, а один кубик. Зато у меня шикарные волосы, а у него перья какие-то, ну. Такова уж природа, мы разные. — Гарри от неожиданности фыркает, перестаёт разглядывать парня на плакате и переводит взгляд на Джеффа с его шикарными волосами и одним объёмным кубиком. Тот всем видом демонстрирует, как его не колышет, пожимает плечами. — Но если эти новые фото помогают кому-то, я вообще-то рад. Просто чтобы ты знал, правда рад, если кто-то находит уверенность или хотя бы не расстраивается перед зеркалом. Если будешь говорить Лэйни, не говори, что я прям до слюней рад, пускай считает, что я суровый и прагматичный, радуюсь продажам. Гарри чуть вслух не ржёт над прагматичным Джеффом. Вот уж кто прагматичный так прагматичный, да кто бы ещё в это поверил? Да, работа у него не из «добрых», но сам-то Джефф вполне ничего. И иногда и на работе излишне мягок, по мнению некоторых — с той же «Эйфорией» ничего ведь страшного не сделал и даже не пообещал за мультяшку с эротическими похождениями Стайлса и его бывшего коллеги по группе. Гарри не очень знает, как это всё верно оценивать, поэтому у него и есть Джефф, который берёт на себя подумать обо всех реакциях внешнего мира. Может, Джефф и прав: если не трогать эту тему, все причастные и интересующиеся не будут давить, истерить по поводу поддержки и отсутствия поддержки меньшинств или ещё там чего; прошла тема и прошла. А может, Джефф не прав, и их посчитали тряпкой. В любом случае была бы часть человечества, которая подумала бы о Гарри неверно, да? — Я тебя не сдам, — обещает Гарри. Так и быть, он придержит информацию о том, что Джефф рад до соплей и плачет ночами в подушку от того, что сотни девушек по всему миру видят фотографии мерча в разных размерах. Зато мыслями Джеффа о зеркале он, пожалуй, с Лэйни поделится. Если Джефф не лукавит, то он, в общем-то, по-своему прав: картинка не гарантирует того, что всё вот так и будет выглядеть в реальности в любых условиях. Их с Лэйни разговоры помогают, Гарри уже примерно представляет, как сильно она будет не согласна, и ему хочется знать, что именно она скажет. Их разговоры правда помогают, и Гарри вполне успешно двигается к границам Лэйни Джонс. И, кажется, Лэйни тоже вполне успешно понимает его лучше — он читает её статьи и замечает этот их прогресс в каждом абзаце; где-то хочется спорить, где-то — согласиться, но никогда не возникает чувства, будто он вообще не понимает, о чём речь. Для него это становится своеобразным зеркалом для понимания, как он выглядит в глазах другого человека. А ещё ему интересно разбираться в Лэйни. Не в плане вскрыть её и пересчитать трупы бабочек в животе и тараканов в голове, чтобы потом ещё сделать вывод и вынести оценочный вердикт, а просто узнать её лучше, то, что она сама считает важным и нужным сказать и показать. И она ему всё-таки нравится. И он думает, что, может, тоже нравится ей. Она меньше хмурится, больше улыбается, свободно смеётся, и ему иногда хочется её поцеловать. И почему-то думается, что она могла бы быть не против, ведь они вроде как нашли точки соприкосновения, и она наверняка чувствует, что они… ну, типа на одной волне и все дела. Он хочет поцеловать её не просто потому, что она симпатичная, а потому что они на этой самой волне, и он просто хочет. Гарри и Джефф расходятся в холле отеля. Эйзофф отчаливает прогуляться — ну да, зря он, что ли, такой красивый и с такими волосами, — а Гарри уходит к себе. Немного почитает, немного поваляется в ванной, найдёт, чем заняться. В общем, ничего не предвещало. Когда дверцы лифта разъезжаются в стороны, белый коридор отеля с алой дорожкой на полу почти дружелюбно светится чуть желтоватым электричеством, но Гарри этого почти не замечает. К одной из стен прислонена хрупкая трясущаяся фигурка, и рыжая макушка, то, как тонкие пальцы обхватывают плечи, куча маленьких неопределимых деталей как-то разом и совсем однозначно выдают Лэйни. Лэйни Джонс, рыдающую навзрыд прямо в коридоре отеля. Чёрт, чёрт, чёрт. Гарри в три шага пересекает всё пространство между ними, не вполне представляя, что могло пойти не так, и что теперь делать. Опускается рядом с Лэйни, притягивает к себе, осторожно гладит по вздрагивающей спине. — Эй, — шепчет ей на ухо. — Всё хорошо… Нихрена ничего не хорошо, если Лэйни вдруг всхлипывает совсем душераздирающе и плачет, не скрываясь, Гарри в плечо. Всё очень плохо, если у неё даже нет сил его оттолкнуть, потому что он вторгается в её личное пространство и вообще лезет в такой момент… Футболка у Гарри промокает почти тут же, и надо что-то сделать. — Давай-ка уйдём отсюда, — тихонько говорит Гарри, — десять метров до моей двери, потом немного до дивана, и ты мне всё расскажешь, ладно? — Не то чтобы он рассчитывает на ответ, он просто надеется, что Лэйни его хотя бы слышала, но это тоже не точно. Гарри пару секунд прикидывает, как отковыривать Лэйни с пола и сможет ли она пройти те самые десять метров, но потом плюёт, подхватывает её под коленками и поднимает. Мисс Джонс, слава Богу, очень транспортабельного размера и веса. Лэйни плачет, плачет, плачет, плачет, не останавливаясь, и абсурдная мысль о том, что это она очень расстроилась, когда его не нашла, Гарри скорее злит, чем отвлекает. У него ни одной здравой идеи, ему кажется, Лэйни то ли всю жизнь оплакивает, то ли пытается что-то выплакать вместе с куском себя; его то и другое не устраивает. Он опускает девушку на диван, с удивлением понимая, что Лэйни успела зацепиться за воротник его футболки и не собирается его отпускать. Он садится рядом, продолжая гладить её по спине и чувствуя себя катастрофически беспомощным. — Что случилось? — осторожно спрашивает наконец. — Кто, — слово «умер» замирает у него в горле, слишком уж хреново звучит, и Гарри исправляется, — кто тебя обидел? Лэйни всхлипывает Гарри в мокрую шею, бормочет что-то отдалённо напоминающее «никто» пополам с «ничего», и это очень звучит как «кто-то меня обидел и случилась жопа». Куда бежать и что делать по-прежнему непонятно. Возможно, лучшее — единственное? — что Гарри может сделать, так это дать Лэйни выплакаться. — Всё будет хорошо, — говорит он, — ты можешь мне рассказать. Когда захочешь, — ещё чуть думает, вслушивается в рваный ритм всхлипываний, и понимает, что Лэйни в ближайшее время сможет только плакать, а не говорить. — Если захочешь. Лэйни плачет добрых полчаса, Гарри точно не знает, но ему так кажется — за окном становится совсем темно в небе и совсем электрически-ярко снизу, где улицы и вывески. Свет в номере так и остаётся выключенным, и, наверное, так им обоим легче. Гарри мягко, стараясь не спутать, гладит волосы Лэйни, прислушивается к её всхлипам и пытается понять, что произошло. Ссора? С кем бы это? Что-то дома случилось? Скорее всего, Лэйни сказала бы об этом сразу, а то и пошла бы сразу договариваться о том, чтобы лететь домой. Что-то со здоровьем? Она ни на что не жаловалась, а жаловалась бы, так врачам, а не Гарри, и была бы не в коридоре отеля, а в больнице. Кто-то что-то сказал? Кто и что, чтобы довести Лэйни до такого состояния? Когда Лэйни чуть успокаивается, она сама отстраняется, но не слишком далеко и не слишком явно, из чего Гарри может сделать только вывод, что он сам её не обижал и вроде как ей немного пригодился. — Прости, — бормочет Лэйни. Гарри только фыркает и надеется, что не прозвучал оскорбительно. Он встаёт с дивана и открывает мини-бар в поисках бутылки воды и, на всякий случай, чего покрепче. Заодно даёт время Лэйни немного прийти в себя, пока наливает воду в стакан, и специально не торопится. Возвращается он с максимально спокойным видом и старается Лэйни не рассматривать, когда подаёт ей стакан. Ну и как оно? Всё в порядке? Кого бить? Что это было? Тупые вопросы, которые как бы есть, но как бы их нельзя задавать. — Порядок? — спрашивает всё-таки Гарри, когда Лэйни в три глотка приканчивает стакан. Она неопределённо пожимает плечами и пытается изобразить улыбку, абсурдно неуместную на заплаканном лице в желтоватом остаточном свете от фонарей за окном. — Я могу что-то сделать? Собственно, пришла ли она к нему? Как она оказалась в коридоре? Она пришла сюда или она отсюда шла, или?.. Гарри просто ждёт, что скажет Лэйни, а она кусает губы. — Нет, вряд ли. Но спасибо. И извини, что я тут… — она взмахивает рукой. Гарри думает сгрести её в охапку и утешать, пока не расскажет, что случилось, но выбирает налить ей ещё воды. У него самого — сырая насквозь футболка и мокрая шея, но это мелочи; он следит за тем, как меняется лицо Лэйни от растерянного к грустному. Ему категорически не нравится мысль, что вот она наплакалась, а потом пойдёт опять закатывать свои границы в колючую проволоку, будто ничего не было, будто у неё нет ни проблем, ни чувствительности. — Эй, расскажи мне, — просит-предлагает Гарри. — Понятно же, что что-то случилось. Я хочу помочь. Лэйни прячет лицо в ладони, опираясь локтями в колени, и так сидит. А потом без объявления войны усмехается с удивительной горечью. — Это не то, что ты хотел бы обо мне узнать, — тихо говорит Лэйни в ладони. Она тяжело вздыхает, и Гарри замирает. Не спорит, не переубеждает Лэйни, что он всё поймёт, а она может ничего не рассказывать, просто ждёт, что она сама решит. — Мне в последнее время снилась моя школьная подруга. Её звали Кэндис, и она не вписывалась в стандарты, — Лэйни пожимает плечами, и до Гарри медленно начинает доходить. У него есть предположения, но он не хочет, чтобы они оказались правдой. — Я знаю, ты думаешь, мы все имеем право быть такими, какие мы есть, но имеем ли? И что делать, если мы не получаем того, чего хотим и заслуживаем, будучи такими, какие есть? — Гарри молчит. Она же не хочет сейчас об этом говорить, в самом-то деле. И он не хочет. — Не все могут с этим справиться. — Мне очень жаль, — тихо говорит Гарри. — Она покончила с собой. В грёбанном школьном туалете вены порезала. Истекла кровью, потому что стандарты красоты не включают в себя среднего роста девчонок шире шестого размера. — Лэйни наконец отнимает ладони от лица и выглядит не живее кого-то только что истёкшего кровью. — Теперь ты знаешь, почему я не люблю стандарты и считаю их злом. Да, он знает. Он подумает об этом позже. Он теперь знает, через что пришлось пройти Лэйни, и вот это ему намного важнее. — Мне пиздецки жаль, — Гарри снова обнимает Лэйни, кладёт подбородок ей на макушку. Ему жаль. Жаль эту девочку. Жаль, что она сделала именно этот выбор. Жаль, что у неё этот выбор сделать получилось. Ему жаль, что Лэйни столкнулась с этим. Он знает совсем другую Кэндис, модель, известную дефиле в купальниках и широкой улыбкой. Дурацкое у судьбы чувство юмора: одна Кэндис умирает из-за того, что никто не сказал ей, что она красива, а вторая — модель с мировым именем. И они, возможно, были бы ровесницами. — Я знаю, как это, когда кто-то уходит, — тихо говорит Гарри. — И знаю, что эти люди не хотят тащить с собой кого-то ещё. Может, не хотят, но тащат. Может, не хотят, но они разбивают сердца всем, кто был рядом, потому что смерть это больно, но когда смерть это выбор, больно вдвойне. Он не может осуждать суицид, но не может отрицать, что этот выбор делает больно другим. Потому что не просто потеряли — не уследили, не утешили, не сделали всё, что нужно. Это личный выбор, который оставляет чувство вины всем вокруг. Утешения у Гарри нет. Его, может, вообще нет, этого утешения. Может, и нет ничего, что убедит передумать. Гарри правда знает, как это, когда кто-то из твоих близких добровольно уходит, и знает, как это больно. Он только не знает, можно ли спасти кого-то, кто решился умереть. — Ты чувствуешь себя… обязанной, да? — Гарри уверен, она думает, что не спасла Кэндис, и теперь пытается спасать других. Гарри не уверен, что это непременно сработает, но он уверен, что можно и нужно попытаться. — Если ты стараешься помочь другим девочкам, в которых видишь Кэндис, у тебя получается. Джефф думает, твоя идея с мерчем работает. Там много положительных отзывов. Лэйни долго молчит, потом всё же выдыхает с чем-то, что отдалённо можно принять за смешок: — И всего? — Тебе покажется, это мало, но это больше, чем сделали многие другие. — Чем он сам, да, потому что просто не думал об этом. Лэйни у него на плече заплаканная, будто эмоционально выпотрошенная, и Гарри не уверен, что им стоит продолжать разговор на сложные темы. — Что я могу для тебя сделать? Лэйни устало вздыхает, прислоняется к нему всем телом и пару минут честно думает. — Говорить я не хочу, — констатирует она. — Я очень устала. В этом «устала» усталость, кажется, не последних дней, а грёбанных лет. Гарри косится на свою кровать. — Хочешь, оставайся здесь, а я посплю на диване. От кошмаров он её не защитит, но хоть попытается. Лэйни замирает, а потом качает головой. — Нет, пойду к себе. И правда ведь идёт. Забирает, правда, сначала бутылочку виски, которую Гарри вытащил из мини-бара, а потом позволяет проводить её до самой двери своего номера. На Гарри она старается не смотреть, и он не настаивает, ему есть, о чём подумать. Джефф оказывается в своём номере и даже в халате выглядит вполне себе. Правда, в гребучие стандарты не вписывается всё равно. — Я хочу, чтобы ты дал Лэйни пару дней выходных. Джефф моргает, рассматривает Гарри и пропускает в свой номер. — Чего ты хочешь, ещё раз? Гарри трёт переносицу, чувствует внезапно страшную усталость, разочарование и беспокойство разом. — У Лэйни проблемы, — он решает, что нужно быть чуть конкретнее, но не слишком. — Нервный срыв или что-то около, если честно, и я думаю, ей лучше пару дней побыть выходной. Джефф хмурится, поджимает губы. — Ладно, и где мне взять фотографа? — Да уж переживём мы без фотографа! — закипает Гарри, но Джефф останавливает его жестом. — Ну-ка уймись. Я не думаю, как поэксплуатировать Лэйни до победного конца, я думаю, что делать. Кто-то же должен, ага? Гарри плюхается прямо на постель Эйзоффа. Да, кто-то должен. Поэтому Гарри к нему и пришёл. И нет, он не думает, что Джефф зверь какой, просто… А чего он ждал, что он будет бегать по комнате, заламывать руки и вопрошать, что с Лэйни? А кто тогда будет просматривать планировщик Джеффа и решать проблемы? — Ты уверен, что ей выходные нужны, а не какая-то другая помощь? Гарри не уверен. Он думает, Лэйни бы не помешало поговорить, например, с психологом, с кем-то, кто не просто послушает и скажет «понимаю», но и как-то поможет. Но ему кажется, сейчас ей не это нужно. — Я думаю, можно попробовать выходные. — И она, конечно, не в курсе твоей идеи, да? — хмыкает Джефф. — Сам скажешь или я? — Так у неё будут выходные? — уточняет Гарри. — С завтрашнего дня, — закатывает глаза Эйзофф. — До следующего концерта. Мисс Джонс упирается, возмущается и не хочет никаких выходных, так что её приходится ещё и уговаривать. Но она достаточно устала, чтобы не сопротивляться слишком уж упорно; и в итоге сдаётся, так что на концерт Гарри идёт без своего фотографа, и это как-то… непривычно. Даже более непривычно, чем было видеть Лэйни на месте Элен. И все звуки родных, своих песен звучат минорно и почти траурно в его собственной голове. У Гарри нет утешения для Лэйни, но, может, есть что-то, что можно сказать другим, и когда музыканты берут передышку, Гарри берёт слово. Говорит привычное про «мы все можем быть собой, мы все этого достойны и все прекрасны по-своему». Он правда в это верит, не верил бы — молчал бы в тряпочку или анекдоты травил. — Вам не нужно чужое одобрение, — заключает он в конце концов. — Никто кроме вас не может сказать, кто вы, — Гарри кажется, если Лэйни где-то тут, слышит его, она его поймёт. Может, не согласится, но поймёт. — Если где-то болит, не прячьте это и не думайте, что вы должны справляться в одиночку. А если вам всё же нужно чьё-то одобрение, спросите, оно у вас уже есть, хотя бы от меня. Эти слова никого не спасут. Никто никого не спасёт. Ничто внешнее никого нихера не спасёт. Потому что мы сами должны себя спасти. И Гарри может надеяться только, что эти слова кого-то побудят себя спасти. Что его музыка может сделать для людей больше, чем его слова, которые кому-то легко покажутся общими.