Change my mind

Эрна Мейсарк — отличный музыкант и вроде бы отличный человек, но обстоятельства их знакомства оставляют желать лучшего. Понятно, что она не виновата ни в чём и не пытается влезть на правах человека-вместо-Клэр во всё и сразу, но она будет частью их команды, им вместе играть концерты, а времени на то, чтобы прощупать почву нет примерно нисколько. И все взрослые воспитанные люди, но все слегка психуют, пока на экстренной репетиции подбирают общий ритм — не тот, что в песнях, а какую-то общую волну, чтобы сойтись характерами хоть как-то. Им это даже удаётся, хоть и не сразу. Вечером Гарри чувствует себя, как тряпочка, пока обтекает в номере отеля. По потолку ползают отсветы каких-то неопределимых огней с улицы, в голове ползают обрывки мыслей обо всём и ни о чём, а время подползает к очередному вылету в очередную точку назначения на очередной концерт тура. Расписание очень — может, даже слишком, — плотное, но оно и к лучшему: если размазывать концерты на год, можно самого себя размазать, вероятно. Не хотелось бы, ему хватает внезапностей и так. Уход — увольнение, будем честны, — Клэр ударило из ниоткуда и со всей дури. Клэр была их клавишницей, их другом, их каким-то общим звеном, и — вот ирония! — была даже ближе с поклонниками, чем все остальные. Вела свой весёлый инстаграм со всякими там тэгами, обеспечивала фолловеров фото и комментариями. А потом поимела наглость выразить своё мнение, да ещё и сказать другим людям, что у них может быть недостаточно опыта, чтобы кое о чём судить. Социальные сети, которые вроде как сближают людей, и терпимость-толерантность, которые вроде как для защиты, превращаются в орудие доминирующей диктатуры меньшинства, которое считает себя обиженным. Нет, Гарри не думает, что есть что-то плохое в том, чтобы быть меньшинством или ощущать себя в чём-то ограниченным или обиженным, но он думает, есть какие-то границы адекватности, и они что-то часто игнорируются. Во славу чего, Гарри не знает. Говорят, что всё во славу толерантности, терпимости, равенства и уважения, а по факту выглядит как-то не так. Херово выглядит, если совсем уж честно. Это то, что кажется несправедливым и требующим исправления, но это то, во что Гарри не влезет — потому что не поймут, затопчут, обвинят чёрт знает в чём. А он просто хочет делать музыку. Помогать людям этой музыкой. Расцвечивать мир этой музыкой? В общем, он не хочет накидывать на вентилятор говно и отмахиваться потом от результатов этой сомнительной деятельности. Телефон ворчит вибрацией и светится. Гарри поднимает его, щурится на светящийся экран. От: Лэйни Джонс Пожалуйста, просто дай мне время. Гарри рассматривает экран, рассеяно трёт переносицу. Пытается перевести с женского на мужской. Ну, для начала понять, нужно ли вообще переводить. Лэйни просит время. Время на то, чтобы, очевидно, подумать о том, что произошло в Лос-Анджелесе и что с этим делать. Сколько времени она просит и что буквально это значит — держаться от неё на расстоянии километра или просто не заговаривать о Лос-Анджелесе, или не смотреть на неё, или?.. В общем, Гарри нужен перевод. Если девушка просит время, можно сразу оплакивать не сложившиеся отношения или есть ещё шанс? А ещё лучше ему самому подумать о Лос-Анджелесе и о том, что со всем этим делать. В общем-то, ему тоже время не помешает.

Кому: Лэйни Джонс Конечно:)

Потому что что он ещё мог ответить, ну? Первый концерт с Эрной, прошедший в Австралии, удаётся. Не идеально, и не так, как это было с Клэр — потому что за спиной Гарри была не Клэр, и это вовсе не временно, — но Эрна отлично справляется, все друг другу помогают, и в общем всё идёт замечательно. На бекстейдже Адам и Митч заходят к Гарри с двух сторон, с очень серьёзными лицами закидывают руки ему на плечи. Считают до трёх и без объявления войны закидывают ему в вырез рубашки какую-то мелочь — судя по всему медиаторы. — Придурки, — шипит Гарри, пытаясь ладонями нащупать мелкие плоские фигни под тканью под гогот этих очаровашек. — Чёрт, где оно? — Гарри морщится. — И почему мне кажется, что они мокрые? — Я свой облизал, — довольно фыркает Митч и отодвигается подальше. — Ты как кенгуру с детёнышем, — со смехом замечает Эрна, наблюдая, как Гарри пытается удержать медиаторы у себя на животе или хотя бы нащупать, где они конкретно. — Маман года. Потеряла детёныша и шарит по всей сумке, — подхватывает Адам. — Гарри, мамство это не твоё, извини. — Эй-эй, кенгуру классно прыгают и больно пинаются, так что давай поосторожнее! — Для этого им нужен хвост, а у тебя только вон, какие-то сомнительные прелести, — Прендергаст демонстративно хлопает Гарри по пятой точке, и тот зачем-то пытается рассмотреть, что там названо сомнительным. — Да иди ты. — Погодите, когда он начнёт доставать медиаторы из рубашки, — предлагает Сара, — будет, как астронавт-статист, из которого вылупляется чужой. Гарри плюёт на попытки возмутиться, просто смеётся вместе со всеми, пожимает плечами. — Как так вышло, что вы все шутите лучше, чем я? — Это несложно, Гарри, — хмыкает Сара. Гарри забирает у Триши полотенце, которое она пытается обернуть вокруг его шеи, задевает её ладонь и извиняется, вдруг задел кольцом. Окидывает взглядом собравшихся. Улыбается, когда видит всё ещё смеющуюся над ним Лэйни, и ему в сто раз лучше становится, когда она улыбается ему в ответ, даже если на пару секунд. Джефф, очевидно, перехватывает их переглядки, да и, видимо, не особенно-то сомневался в том, что они будут. — Что там с производственным романом? — тихо спрашивает Эйзофф. — Тебя отшили или ещё нет? Гарри автоматически — честное слово, оно само, — смотрит на Лэйни, потом осуждающе рассматривает Джеффа. — Почему ты мне вообще нравишься, напомни? — Я красивый. Гарри закатывает глаза и двигает на сцену. На секунду даже чувствует себя так, как будто ведёт за собой свою музыкальную микроармию. Может, попросить Гуччи сбацать ему плащ и какие-нибудь эполеты? Будет такой себе завоеватель от мира музыки. Что он будет завоёвывать, разберётся по ходу завоевания. Он может штурмовать чарты, врываться в ротации, покорять сердца, всё такое. Концерт проходит хорошо, но у Гарри остаётся экзистенциальный вопрос. Он задаётся им, когда Лэйни его фотографирует, когда просто перехватывает её взгляд и улыбается. И думает, что она видит, о чём она думает? Его, в конце концов, уже отшили или нет? Он даёт ей время подумать. И себе тоже, пока занимается своим: концерты в Австралии идут один за другим. Гарри думает и думает, и думает. Вспоминает, что Лэйни, возможно, нужно будет уговаривать и убеждать, но не знает, с чего начать — чем должно закончиться то время, что она себе попросила. Сколько в действительно ей нужно времени, и что это буквально означает? Она сама озвучит ему решение? Но какое? И… и о чём же она думает? Концерт за концертом, а времени на немного поговорить они с Лэйни находят. Это правда по работе, но то, что они общаются вполне свободно и легко, это ведь знак, что всё у них неплохо? О работе они поговорили, сползли на какую-то неочевидную (или очевидную как раз?) тему о красоте, размерах и моделях. — Почему все относятся к моделям, как будто они отдельный сорт людей? — Гарри разводит руками, потому что его это действительно удивляет. — То ли инопланетяне, то ли ангелы, то ли… ну, знаешь, не своё место занимают и не свои деньги получают. — Многим действительно так кажется, — отмечает Лэйни. — Да, может казаться, что их главный и единственный актив красота, но они тоже работают. Иначе чем те, кто сидит в офисе. И иначе чем те, кто работает в поле, например, но тоже работают. — С этим не поспоришь, но их зарплата неизмеримо выше того, чем получают другие работники в гораздо худших условиях. Это не справедливо и не очень логично. — Им ведь платят не только за усилия, но за результат. — Гарри чувствует себя крайне странно, защищая экономическую политику чужих людей, но что уж там. — Их показы или фото увидят миллионы. И эти фото принесут миллиардные прибыли, за это им и платят брэнды. Гарри знает, что для него это очевидно. Но он не уверен, что это очевидно всему миру. Скорее уж всему миру видится, что платят им за длину ног, худобу и лицо. И это не так, он знает. — Зато эти фото формируют у людей неверное представление о красоте. Слишком узкое, недостижимое для очень многих девочек, которые хотят быть красивыми и думают, что красивой можно быть только, если ты высокая, худая и с высокими скулами. Они думают, чтобы получить внимание, нужно быть моделью. На крайний случай носить модную одежду и, желательно, выглядеть ужасающе-сексуально, как Кардашьян. Гарри вздыхает, надувает щёки. Да. И нет. Он понимает, о чём говорит Лэйни. Она права в целом, но в частности права не везде. Во всяком случае, Гарри видит дело и с другой стороны. — Чтобы показаться привлекательной не нужно быть моделью, — улыбается он. — И не обязательно демонстрировать грудь, талию и ещё там чего-нибудь. Во-первых, мужчина в 21 веке и так представляет, как выглядит голая женщина, а во-вторых, сексуально всё же не это. — Гарри скользит взглядом по фигуре Лэйни, втыкается глазами в стол между ними, а то мало ли. Да, он мужчина 21 века и понимает, что под футболками Лэйни есть всякое красивое, а ещё он считает, что сексуальность не в декольте, а том, как легко она двигается, как улыбается и как на него смотрит. — Но люди думают, что так выглядеть правильно. И хотят выглядеть так, как девушки с обложек. Гарри совмещает кончики пальцев, задумывается, разглядывая набор колец на почти всех пальцах с цветным лаком. У него есть какие-то идеи по вопросу, но никогда не было необходимости укладывать всё в предложения. Сейчас надо ухватить мысль за хвост. — Мне кажется, беда не в том, что люди хотят быть на кого-то похожими, и не плохо, что они хотят быть похожими именно на нынешних моделей: хоть на сестёр Хадид, хоть на Тесс Холидей, — медленно начинает он. — Иметь какой-то ориентир вряд ли так уж плохо. Беда в том, что мы не смотрим на самих себя в зеркало и не ищем красоту в себе. Во всех смыслах. Не ищем в себе положительных качеств, чего-то, чем можем гордиться. Каждый из нас красив и хорош, и я правда в это верю. Просто не каждый из нас видит это в себе, по разным причинам. Лэйни сосредоточенно кивает, чуть хмурится. Гарри почти видит, как его мысли в её голове укладываются, но не до конца, вытесняемые возражениями. — Медиа навязывают внешнюю красоту, и вполне определённую. Если этого нет, мы как будто автоматически несостоятельны, чтобы ни делали. — О, люди тоже отлично навязывают, ведь кроме медиа есть ещё инстаграм, — и твиттер, да, спросите об этом у Клэр. — Будем честны, где-то всегда находится агрессивное меньшинство, которое получает возможность навязать свою точку зрения исключительно по праву сильного и громкого. Потому что, будем ещё более честны, слабость, угнетённое положение, всё, что можно назвать угнетением, это всё становится силой, — Гарри несколько секунд молчит, переоценивая сказанное. Решает, что хватит о печальном. — Есть такое латинское выражение: человек прекрасен, если он человек; оно мне нравится. Оно мне кажется самым лучшим указанием о том, как стать прекрасным. — Нужно относиться к миру с добротой? — улыбается Лэйни. — Доброта это плюс сто к привлекательности, — улыбается в ответ Гарри. И если он покажется самодовольным, ну пускай, немного можно. Лэйни собирается уходить, и Гарри в экстренном порядке отковыривает мысли по задворкам сомнений. Им надо поговорить. Они много говорят, но не о таких вещах. С такими вещами справятся? Им придётся, да? Прямо сейчас или?.. Или какая разница, когда, чем скорее, тем лучше. Ему думается, он просто обязан дать конкретное направление мыслям Лэйни. — Мы можем поговорить, прежде чем ты уйдёшь? Прямо поговорить. Лэйни явно понимает, о чём он, и явно очень хотела бы найти повод сбежать, но, слава Богу, решает, что Гарри не опасен. Ну, он держит себя в руках. Самое опасное, что он может сделать — профакапить свою несуществующую пока речь, занервничать и переставить буквы в словах. Гарри дожидается, когда Лэйни вернётся на своё место на диване перед ним, зачем-то пялится на её губы, и это вот никак не помогает мыслительному процессу. Ну, приличному мыслительному процессу. — Я тебя не тороплю, и у тебя по-прежнему есть всё время, просто подумал, ты должна что-то знать, — Гарри начинает, запинается, не знает, как выразиться действительно хорошо. — Ну, просто чтобы было о чём думать и о чём не думать. — У Лэйни подскакивают в удивлении брови, и Гарри понимает, что вот он, момент потеть, паниковать и срочно подбирать слова. Или сокращать вступление издалека. — Я просто хочу сказать, что ты мне нравишься, — выдаёт он наконец. Ему самому легчает, когда он наконец выдаёт то, что хотел сказать примерно неделю, и Лэйни кажется, встречает его признание вполне благосклонно. Стайлс пару секунд иррационально надеется, что, может, она скажет ему что-то в ответ, но он помнит, что обещал ей время. И он правда не собирается давить. — Ты по-прежнему думай, сколько нужно, — напоминает он, — но имей в виду, что ты мне нравишься, и я хочу с тобой встречаться, — он касается пальцем кончика носа, хмыкает. — Ну, технически… Просто быть вместе. Я не имею привычки афишировать свои отношения, да и тебе этого вряд ли захочется, так что… Ты как насчёт тайных свиданий и всего вот этого? — Гарри улыбается и думает, спел же вот на свою голову. Накаркал. Или предвосхитил, тут как посмотреть. В общем, тайные свидания, места, названия которых едва можно выговорить, и номера отелей. Но это его жизнь, и это то, что он может предложить и предлагает от сердца. — Я обещаю, что наша работа останется рабочей и наши отношения не повредят ни ей, ни твоей карьере. Ему хочется Лэйни поцеловать. Как тогда, в Лос-Анджелесе. Но ему не хочется давить, ему хочется, чтобы она сама хотела того же и понимала, что делает. Лэйни на него смотрит так, как будто ей нравится то, что он говорит о своих чувствах, и её это трогает, но ей нужно оценить всё остальное тоже. И это… разумно. Было бы мелодраматично, если бы она бросилась ему сейчас на шею, но надёжнее будет, если она подумает. Им обоим будет спокойнее, если они будут уверены в том, что оба в сознании и твёрдой памяти принимали решение, верно? — Спасибо, — просто отвечает Лэйни. — Как насчёт обозначить границы? Думай… до Шанхая тебе времени хватит? Если нет, я всё пойму, а если да… То как насчёт свидания? Лэйни рассматривает его лицо, о чём-то задумывается, потом мягко улыбается. Как-то понимающе, и от того её только больше хочется обнять. — Я не буду мучить тебя неизвестностью, обещаю. — В общем, если да, дай мне знать, — улыбается Гарри. — Можно не словами. Встретимся где-нибудь в лобби отеля в семь? — Договорились. И Лэйни уходит думать. И Гарри тоже думает, но больше считает время, потому что он всё для себя решил, он хочет, чтобы Лэйни была его девушкой. Если она не согласится… Он это переживёт. И сможет с ней работать. Не может, правда, гарантировать, что в какой-то момент не попытается снова заползти с другой какой-нибудь стороны, но сперва честно смирится. В конце концов, он должен быть её осознанным выбором. * * * Воздух Шанхая Гарри обжигает. Не потому, что там особенно-то тепло, а потому, что он ждёт ответа, нервничает, надеется и наверняка очень развлекает Джеффа, когда тот ему что-то втирает, а Гарри реагирует только после третьего отклика. Отель в центре Шанхая высокий и стеклянный, лобби внутри просторное, обставленное с вычурностью полированного мрамора, изогнутого ротангового дерева мебели и узорных мозаичных колонн. Гарри оглядывается на Лэйни, пока они идут по широкой синей дорожке на полу. — Где мы встречаемся? — тихо спрашивает Лэйни. С таким спокойным видом, как будто ничего такого, но потом она улыбается: тепло и немного заговорщически, едва заметно розовеет щеками. У Гарри что-то совсем глупо подскакивает в груди, и он тоже широко улыбается. Вот он, наконец-то, ответ. — Какая колонна тебе нравится? — так же тихо спрашивает он. Лэйни тыкает наугад в первую попавшуюся в углу, и Гарри согласно кивает. До семи вечера он успевает проконсультироваться с организаторами концерта через Джеффа, куда можно сходить без последствий для соцсетей, заявил Эйзоффу, что собирается на свидание, наслушался от него советиков про «не шути слишком много» и «не говори китайцам, что они одинаковые», но всё простил — друг же. Шанхай оказался до крайности своеобразным городом контрастов, где всё смешалось, перепуталось и отлилось во что-то великолепное. В китайских кварталах никто толком не понимает по-английски, хотя и стараются, зато там, где водятся туристы, говорят на каком угодно языке и продают всё, что угодно. Гарри и Лэйни ужинают в китайском ресторане; там каждому полагается иметь свою порцию риса, а остальное общее — это внезапно и довольно мило, учитывая, что у них тут свидание, хотя даже за руки они друг друга толком не держат, только там, где их никто не обнаружит случайно. На шумных улицах множество лиц, множество шума, и всё в движении. Неон освещает лицо Лэйни, когда она задирает голову, с детским искренним восторгом рассматривает всё вокруг: высотные здания компаний и тут же низкие здания лавочек, уличную еду прямо перед входом в бутики. Лэйни делает фотографии, смеётся шуткам Гарри, отвечает своими. Стайлс думает, она тоже видит красоту контрастов, шума, суеты и бьющей ключом жизни: нелогичной, нелинейной, такой, какая есть. Она ведь всегда сама по себе случается, следует за шагами человека, а человек шагает туда, куда смотрит, без карты, только следуя за своими желаниями, мечтами и целями. Никакого желания расставаться с Лэйни в отеле у Гарри нет, и он предлагает ей посмотреть какой-нибудь фильм. Выбора в Китае с его замечательными ограничениями интернета у них нет, так что смотрят мелодраму. Лэйни ворчит, подкалывает главных героев, и Гарри, хотя ему фильм нравится, хохочет, закидывая голову на спинку дивана, притягивая Лэйни к себе ближе. Всё у них вполне целомудренно, настолько, что они даже не обсуждают свои отношения. Гарри думается, Лэйни не очень хочется словами говорить о своих чувствах, и он принимает всё без слов. Она ведь пришла в холл отеля и, значит, сказала ему «да». И, значит, они вместе. Значит, он ей нравится — это остаётся не озвученным, но понятным по тому, как Лэйни опирается на него плечом, как позволяет себя обнять и перебирать её волосы, как кладёт руку ему на колено, когда хочет привлечь внимание. И когда Гарри её целует, наконец-то, Лэйни откликается — честно, тепло, с полной готовностью говорит ему «да» ещё и таким образом. Гарри мягко касается её спины под чуть задравшимся краем тонкого джемпера, понимает, что вот тут ему лучше остановиться. Один шаг за раз, ага? — Когда у нас следующее свидание? — со смешком спрашивает Лэйни, прислоняясь лбом к его лбу. — После концерта, если я выживу, — хмыкает Гарри. — Пообещай мне свидание, и я прям постараюсь выжить. — Обещаю. У Лэйни мягкие губы, и её руки в волосах Гарри ему очень, очень, очень нравятся. Ему нравится её целовать, её обнимать, и не очень нравится располагать свои руки исключительно в общепризнанно приемлемом спектре спина-лицо-голова-руки. Ему хочется Лэйни касаться свободно. А ещё ему хочется опрокинуть её на диван и снять с неё одежду. Но здравый смысл считает, что не время, не для Лэйни. И когда она уходит в свой номер, Гарри остаётся валяться в одиночестве на слишком большой для одиночества кровати. Разглядывая в темноте соседнюю белую подушку, он думает, что один-то шаг они определённо сделали. И жизни их, возможно, приняли новую форму, добавили ещё один изгиб. Гарри уверен — хочет быть уверен, — что они пройдут все остальные шаги, потому что знают, что делают и чего хотят. У них было время подумать об их отношениях, а прежде было время узнать друг друга, значит, каждый следующий шаг они сделают с этим самым пониманием, что им нужно и чего ждать. У них нет карты, но есть желания и цели, а это, вероятно, даже лучше карты.