Неоновые кости

В закрытые глаза бил необычный свет. Вместо красных пятен по черному пространству бегали сине-зелёные огоньки. Я взглянула на небо оно мутное, словно болотная тина. Солнце глядело на меня также как раньше. Я лежала на прохладной бугристой поверхности. Повсюду голые холмы цвета воды у начала лагуны. Они словно волны тянулись во все стороны, их целый океан, прозрачных, на дне которых виднелись стаи светлячков. Светлячки кружились, издавая умиротворяющие звуки. Рядом со мной неожиданно появился Кристиан, он не обращал на меня никого внимания, просто смотрел на нёбо. Я оглянулась и заметила, что на горизонте горят красные и жёлтые огни. Кажется, это были огни огромного города. — А когда, то ведь всё было так, — сказала я. Кристиан молчал, — Ну, знаешь ничего не нужно только небо и земля. — Это всё будущее, — ответил он, лениво. — Мне не нравится этот небесный свет, этот новый цвет. — Так это твой неоновый цвет! — А почему он так ужасно выглядит? Я ведь видела совершенно другой цвет. — Это тебе только кажется, — он посмотрел на меня. Я отстранилась, его глаза будто бы светящиеся игральные кости пугали меня. — Что у тебя с глазами? — Это нормально, это нормально, тебе надо понять, — он начал шептать что-то непонятное. Город на горизонте разрастался и приближался. От него исходил клубок чёрного дыма, устремившийся к небу. И Кристиан что-то шептал, а небо почернело, и с неба начали падать черепа и скелеты, они пробивали стеклянную поверхность. — Что происходит? — Тебе кажется, тебе всё кажется… Холмы потрескались. За прозрачным стеклом виднелось адское пламя. Я полетела вниз вместе с разбитым стеклом. Кристиан помахал мне рукой. Я полетала в самое пекло. *** — С тобой всё в порядке? Я вздохнула. Клянусь, он был похож на древнегреческого бога, спустившегося с олимпа. За окном стояла прекрасная погода, солнце одиноко блуждало по безоблачному небу и в его свете, Кристиан был невероятно красив. Он ангельски улыбнулся легко и беззаботно, так как никто никогда мне не улыбался. Мне так хотелось запечатлеть его улыбку, хотелось остановить время и наслаждаться этим мгновением. — У меня что-то на лице? — спросил он. — Нет, — ответила я, улыбаясь. — Ты смотришь на меня так, будто бы я сам бог. — Ну, ты в белых брюках, и на тебе нет рубашки, а главное ты стоишь у окна, и на тебя светит солнце, — сказала я, без чувства сонливости, это было странное ощущение мне, казалось, будто бы я бодрствую уже целую вечность. — А да, действительно! — засмеялся он, — Но я так не специально, ладно давай, вставай, поедим что ли. Мне так не хотелось вставать. Я оглянулась. Всё было хрустально чистым, как идеальное стекло — гладкое и приятное на глаз. Всё легкое, как пушинка, как облака, как небесный свет. И я словно плыла по просторам небосвода, и мне было так просто. Вскоре я услышала музыку, такую, кажется, могли петь только ангелы. Я подумала, что у меня глюки, ведь ночью я тоже слышала музыку, только музыку звёзд, а это были небеса. От этой мысли мне стало ещё веселей. — Что нравится? — донесся до меня голос Кристиана. — Так мне не кажется? — засмеялась я. — Нет, это я включил, люблю такую музыку, спокойствие — вот что важно. Голос, словно плеск воды на водной глади, а я лепесток цветка плывущий по ровной, ровной… — Кэролин, вставай, — сказал он, мягко. Я открыла глаза и встала. В голову ударило молотом. Я так забылась, что не ощущала похмелья! Вот это было удивительно, победа чувств над ощущениями! Впрочем, голова болела не сильно, поэтому острого дискомфорта принести мне похмелье не могло. Слишком прекрасно было это утро для того, чтобы моё настроение испортилось. Я села за стол. Стол, кстати, без единой царапинки. Я была уверена, что для того, чтобы найти одну пылинку пришлось бы переворошить весь дом. Короче, чувство легкости не отпускало меня ни на секунду. Кристиан жарил себе мясо, а мне готовил фруктовый салат. — У тебя всегда так кристально чисто? — спросила я, проводя рукой по столу. — Дело в том, что я стремлюсь, даже не к чистоте, а к упорядоченности. — К упорядоченности? — Ты, наверно, сейчас подумала, да он какой-то сумасшедший пойду-ка я отсюда! — Ну, что-то типа того, — съехидничала я. — Спасибо, я рад, что ты обо мне такого высокого мнения, — ответил он тем же. — Да, не за что, — подытожила я и мы вместе засмеялись не как кони или люди на вечеринках, а так просто и непринужденно. — Ты будешь кофе? Я просто не пью кофе, я даже чай не пью только воду с лимоном, совсем капельку. — Давай мне воды — это словно какое-то легкое. А от слова лимон веет прохладой идеально подходит для твоего дома. — Да мне тоже так кажется. Мы ели тихо. Никто ничего не говорил, но я не ощущала неловкости. Когда мы закончили, то встал вопрос, а что делать дальше? И тут на меня начало потихоньку накрывать тяжесть, постепенно, словно одна волна за другой волнение подступало ко мне и берега сужались. — Так, наверно, мне стоит посетить свою подругу Мэрион ей там приходится не сладко, — сказала я. — Да, возможно, — он запнулся, кажется, ему тоже было неловко, — Короче. Кэролин, оставайся со мной. У тебя, как я вижу в жизни много зла, а тут со мной, как мне, кажется, тебе будет лучше. Он сказал это не слишком уверено и легкость в моей душе исчезла. Я вспомнила о своей матери, о школе, о Николасе, о Аманде и о Джени, которую я так давно не видела. И, конечно, я могла просто сидеть здесь с Кристианом, но ведь так нельзя. Так просто нельзя. — Я не могу пока решить, стоит ли мне, — я схватилась за голову, — Хе, а это жизнь не так проста. — Я знаю, но есть, нечто, главное, к чему стоит идти. А эти друзья, школа и даже само детство и всё прошлое в конечном итоге оставят неприятный осадок грусти и печали, — сказал Кристиан, не открывая взгляда от моих глаз, — Они уходят, уходят, но ведь есть сегодняшний момент, и иногда стоит откинуть всё, чтобы получить нечто большее. — То есть ты хочешь, чтобы я всё бросила? — Кэролин я не буду скрывать, что ты мне нужна, я знаю тебя всего лишь мгновение, но этого достаточно, чтобы почувствовать, то, что ты человек необычный, и что вместе с тобой мы сможем найти гармонию и спокойствие в своей душе. Я ели сдержала слёзы. Это было невероятно проникновенно. Ведь, как он это сказал! Я была ему нужна, как и он мне! Но надо было решать что-то со своей жизнью. Ведь как же мама? Вспомнив о ней, я даже почувствовала дуновение стыда, нет, так просто не бывает! А я то, думала, что брошу её, как только представиться возможность! Я встала и пошла к выходу. Кристиан пошёл за мной. У самого порога я обернулась и поцеловала его. После мы долго смотрели друг на друга, и я точно знала, что обязательно буду жить и с ним, и всё будет прекрасно. — А знал, что так и будет, — улыбнулся он, возвращая мне ощущение легкости. — Знал, как это? — сказала я, стоя на заросшей высокой травой тропинке. — А я подстроил представление с богом, даже брюки подходящие нашёл! — А ведь говорил, что не специально! Но, а как быть с солнцем? У тебя, что там связи. — Да я попросил его, и оно взглянуло на меня! — А меня научишь? — Обязательно, ты только приходи ко мне. — Куда же я от тебя денусь, — сказала я, подбежав и обняв его, — У меня же есть мама, мне нужно как-то это всё объяснить. — А понимаю, это будет не просто, но ты справишься. — А у тебя есть мама? — Нет ни мамы, ни папы уже нет, у меня никого получается, кроме тебя нет, как я говорил, все друзья просто растворились. Я отпустила его. — Скажи, а что мне сказать Мэрион? Что мне ей посоветовать? — Скажи, что, то, что она сделала часть её и от этого никуда не деться, — он говорил, так, словно сам чувствовал нечто подобное, — Хорошо это или плохо я не знаю, но это часть её жизни, поэтому не стоит этого стыдиться, хотя сказать, конечно, легко, а вот сделать… — Ты что бисексуал? — спросила я. — Нет, вроде бы, — засмеялся он. — Вроде бы? — Сто процентов! — Ладно, — я спустилась с террасы, — И ты покоси уже! — Обязательно, и я буду ждать, — сказал он, всё так же грустно, но на этот раз как-то наигранно. — Не грусти! Он улыбнулся, и я ушла с ощущением легкости. Как же хорошо иногда жить на этом свете! *** — Ты посмотри на неё, она не отвечает мне! — крикнула мама Мэрион, впадая в истерику, — Я не знаю, что делать! Мэрион, хватит играть с моими нервами! Мэрион сидела на балконе второго этажа. Железные перила и небольшую часть стены, обвивали вьющиеся растения. Дом у Мэрион был невероятно красив, а сам участок был внушительных размеров и больше напоминал парк. Маленькие каменные тропинки, повсюду цветы всевозможных сортов, небольшой пруд, к которому стекали ручейки. Через ручьи были прокинуты миниатюрные мостики. В конце участка раскинулась роща, которую сейчас рубили. Именно туда и был направлен взгляд Мэрион. Она не обращала на нас внимания. — Ты знаешь, почему она так себя ведёт? — спросил меня отец Мэрион, — Может что-то случилось на той вечеринке? — Нет, я, честно говоря, не очень помню, что там произошло, — соврала я, — Может быть там и вправду что-то случилось, может быть, мне удастся поговорить с ней? Давайте принесем лестницу, и я заберусь к ней. — Тогда она войдёт в комнату и закроет дверь. Нет, так ничего не выйдет. — Тогда вы должны увести свою жену! — крикнула я из-за шума бензопилы, — И скажите своим работникам, чтобы они прекратили пилить лес, вряд ли Мэрион приходит от этого в восторг. — Я бы с удовольствием, но, видишь ли, они не мои работники, — вздохнул отец Мэрион, — Ну, я постараюсь что-нибудь сделать. — Хорошо тогда я попытаюсь поговорить с Мэрион. — Спасибо тебе, Кэролин. Родители Мэрион долго шептались друг с другом. Мама Мэрион впадала в истерику, кричала на неё, а после умоляла объяснить, что происходит. Я сказала ей, что поговорю с ней и она, наконец, согласилась уйти. — Мэрион, ты откроешь мне дверь? — спросила я её. Она всё также смотрела в одну точку. Мне стало как-то стыдно, и я вздрогнула, не в силах произнести ещё хоть слова. Я пригляделась к её лицу и не смогла разглядеть Мэрион. Взгляд измученной жизнью старухи, и не было прежней импульсивности и подростковой легкости, даже издалека мне удалось распознать это новое и необычайно тоскливое в её лице. Я не могла и шелохнуться ещё и потому, что не хотела нарушать тишину, хоть удивительно, что никакой тишины и не было. Мне, казалось, что любой звук, словно колокольный звон, раздается в душе Мэрион, принося ей страдания. Я долго смотрела на неё, не отрывая взгляда, а когда отвернулась, она встала, чтобы открыть мне дверь. Я медленно поднялась по ступенькам, прошла все комнаты, застывшие в мертвой тишине, далее со странным волнением вошла на балкон. Я тихо присела на белый пластмассовый стул рядом с Мэрион. Дерево упало со скипом, и шум прекратился. Голоса растворились где-то вдалеке, почти не доходя до уха. Я робко взглянула на Мэрион. Она была максимально сконцентрирована. Она словно хотела что-то разглядеть, но не могла, словно было что-то для неё вполне естественное и закономерное, понятное ей в этом мире, но остальному миру оно было совершенно непонятно. И она своим взглядом пыталась узреть, а что же думает этот мир? Почему же для неё это что-то не требующее доказательств, так и непонятно всем остальным, а понятно лишь ей? И, кажется, она уже совсем смирилась и ей только нужно узнать, путем постоянного созерцания, как другие могут этого не осознавать? — И что ты думаешь? — сказала она, и у меня вздрогнуло сердце. Я не могла понять причину своего волнения, может быть, это было нечто подсознательное, эти чувства доносились откуда-то из глубины. Из-за этого я совсем позабыла о том, что мне советовал Кристиан. — О чём? — спросила я, взглянув на неё, она так и не посмотрела на меня. — Они всё думают сами о себе, всё о себе и о себе, — начала она, я слушала её с неудержимым предвкушением, — Пилят этот, чёртов лес, живут ради себя, даже рожают ради себя, распускают слухи ради себя. Они всё проклятая опухоль на этой земле… Она говорила и говорила с презрением и раздражением таким обычным прислужим любому человеку, особенно в секунду полного отчаяния. Я увидела свою подругу Мэрион, несчастную, бедную, не знающую что делать, и как оправдывать себя за то, что она такая, какая она есть. Говорила она, то о чём я думала и сама, но несколько в иной форме. Конечно, она раскрылась передо мною совершенно в ином свете. Ведь сколько лет мы знали друг друга, но никак не раскрывали главного. Наши потаённые мысли и волнения оставались зарытыми глубоко внутри. Мы лишь смеялись, улыбались и подкалывали друг друга, совершенно не рассказывая о том, что происходит у нас в душах. Тогда Мэрион была абсолютно искренней и честной и я не могла не ответить тем же. — Мэрион, — остановила я её, — Я знаю, но тебе придется принять зло, иначе, к сожалению, не будет. — Но, как же Кэролин, но как же? — сказала она, словно разбушевавшийся ребенок, — Я не хочу этого зла, мне нужен мир, неужели это так сложно? Неужели нельзя сделать так, чтобы всё жили дружно и были свободны? Я смотрела на неё и удивлялась тому, как она смогла пронести такую легкую и простую мысль через свою жизнь. Ведь со временем и постепенно, ты понимаешь, что все твои детские мысли неосуществимы. Да, они прекрасны и чисты, но столкнувшись со стеной действительности, они должны разрушиться и никогда больше не посещать голову с прежней серьёзностью. На них можно смотреть только с самоироничной улыбкой, ощущая при этом всю их невозможность из-за глупой простоты для этого сложного мира. — Может быть, я рассуждаю, как ребенок, может быть это просто из-за того, что со мной случилось, то, что случилось… Она смотрела куда-то вдаль, её лицо, наполненное детской радостью, в те минуты напоминало мне мою Молли на пляже. Она была похожа на неё, то ли словами или суждениями, то ли всем своим существом. — Я вот думала в детстве о том, как же хорошо бы было, если бы в мире не было зла. Я думала и не могла понять, почему люди не объединяться, к чему всё эти страны на нашей земле, к чему разные деньги и языки, разные вероисповедания? Ведь люди, мы все вроде бы одни и те же, одна кровь, одна плоть, так почему же мы так относимся друг к другу? Я вздрогнула и Мэрион тоже. Я вдруг ощутила, нечто прекрасное теплое, но вместе с тем очень печальное. Лишь на мгновение вся любовь и боль этого мира проникала в меня. Где-то и когда-то, перед прозрачным стеклом, ночью, при свете звёзд и бликах уличных фонарей, может быть в детстве, а может и в другой жизни, я чувствовала боль этого мира. Это было приятное мгновение. — Ты, правда, думаешь об этом, — сказала я с ноткой превосходства в голове, я не хотела, чтобы получилось так, но оно само вырвалось из меня. — Но я понимаю, — сказала она, будто бы отбиваясь от моего надменного тона, — Я понимаю, что есть другие. Чёрные и белые, лесбиянки и геи, и даже такие, как мы с Шэрон. Ты, наверно, пришла с ноткой сомнения в том, что это действительно так? Можешь не сомневаться это правда. — То, что я тогда сказала, в доме Шэрон, я ведь не знала… — Ты имела на это право, — перебила она, — Я тебя не осуждаю, ведь и ты сказала кое-что Кэролин: справедливости не существует? И да ты права, все мы разные, отличающиеся существа, рождённые в неравных условиях, а справедливость — это равномерность, когда с каждого по возможности и каждому по потребности, но дело в том, что это утопия, которой тоже не существует. — Но ведь тебе пока никто ничего не сделал? Пока и рассуждать бессмысленно, может всё наладиться. — А если узнает мама и папа? — сказала она, испугавшись, будто бы сама мысль об этом была страшна до ужаса, — Что скажут они? Что скажут, эти злые подростки, когда я приду в школу? Они все осудят меня, только потому, что я не такая, как они. Да, я поддалась своим чувствам! — вскликнула она, разводя руками, — Но, а кто не без греха. — Да и Аманда, тоже, по сути, поддается своим чувствам, а не разуму, но вот ей всё сходит с рук. — Вот именно! — сказала Мэрион, вставая со стула, она ударила его кулаком по спинке, и он полетел вниз, — Но на неё не покажут пальцем и не скажут: лесбиянка! Инцест! Проклятье! Мы сидели молча. Когда я осознала, что вдруг останусь одна в школе, когда поняла, что Мэрион по сути мой единственный оставшийся со мной друг, я сказала: — Так ты не пойдешь в школу и оставишь меня? — Всё о себе, Кэролин, — сказала она, — Ладно прости, да я не вернусь в школу. Я не знаю, что буду делать дальше. Я просто понимаю, что может быть я всё-таки какая-то неправильная, мне нужно побороть привязанность к Шэрон, ведь разум подсказывает мне, что это неправильно. — Но ты ведь не можешь всё так бросить? — сказала я и тут же усмехнулась самой себе. — Кэролин! — А давай я тогда прокачусь в школе на скейтборде? Помнишь, как ты хотела, чтобы я прокатилась, — произнесла я, и в ту же секунду, чуть не ударив себя по лицу. Как глупо хотела я её купить! Я могла думать только о себе. О себе и ни о ком больше. Я не поняла драмы Мэрион, и я поняла, какую боль я причинила ей своими словами. Она, то думала, что я и в правду думала о ней. Только поняв это, крупица сострадания показалась в моей душе. — Прости меня Мэрион, прости, — шепнула я, — Я пойду. — Прощай, Кэролин. Я взглянула на неё и она на меня. Я поняла, что вполне возможно, что мы с ней больше никогда не увидимся, что мы на самом, то деле просто проходимцы. Я не поняла, что она чувствует и что она думает обо мне, я не смогла разгадать её взгляда: равнодушие, печаль, сожаление? Этот момент был насколько мимолётен, что я и не смогла понять и своих чувств к ней. Я ушла, и, идя по тротуару, думала: а ведь неплохо было бы, если бы всё было, как в мыслях у Мэрион в детстве, и как жаль, что я не ребенок. Мне нужно было решить один единственный менее глобальный, но очень важный вопрос уходить ли мне к Кристиану? *** Я останавливалась в нерешительности, так внезапно и глупо, посередине дороги, что прохожие смотрели на меня с недоумением. Я не могла контролировать свои мысли и движения, с губ у меня, то и дело слетали слова проклятья. Когда я дошла до своего дома, то не узнала его, мне почудилось, что прошло уже несколько лет, как я видела его в последний раз. Он был чужд и неприятен, отвратителен, как лужа блевотины. Он действительно был покрашен в какой-то болотный цвет, вот только краска давно начинала сходить и отваливаться. Он был убог, как никогда прежде: старое, развалившееся крыльцо, прогнившая крыша, обшарпанные стены. Хижина, сошедшая с постеров на тему постапокалипсиса, таким она казался мне тогда. И как я не замечала этого раньше? Нет, замечала, просто смирилась с этим, ведь я прекрасно помню, как во мне впервые за жизнь появилась зависть. Это было тогда, когда я заходила в гости к Мэрион. Я сразу поняла, что это отвратительное волнение не может принести мне ничего, кроме неимоверной тоски, поэтому я старалась гнать его подальше. Но что действительно меня задело в тот момент, так это, то, что я жила в этом убогом доме, так ко всему тому была ещё страшно несчастна. Во мне вдруг проснулось, то старое, зарытое на долгие годы смирением со своей судьбой, чувство вопиющей несправедливости, возможно даже жалость к самой себе. Я почти никогда не жалела себя, всё думала: значит если оно так, тогда, наверное, я это заслужила! Вот так забитый в угол, дрожащий в лихорадке от криков и ругани своего отчима, я, маленькая девочка, теряла веру в то, что справедливость существует. Это мысль сжимала моё сердце по бессонным ночам и делала мне ещё больнее, но я знала, что отрицая всё хорошее, жизнь станет легче. Нужно было принять, этот мир во всей его ужасной красе, смириться с правилами и не возникать. Я так и поступила, но видимо крупица чего-то требующего к себе снисходительности и доброты, жило во мне и вот оно вспыхнуло с новым чувством. Я так и не приняла решение, уйду я или нет, но я точно знала одно: если я не уйду, жизнь моя станет просто невыносима. Я постучалась в дверь, мама с невероятной быстротой открыла дверь и затащила меня в прихожую, так будто бы боялась, что я убегу куда-нибудь ещё раз. — Кэролин, ты что творишь! Где тебя носило всё это время, я места себе не могла найти, переживала! — взбушевала она. Я не ответила ей. Разглядывая стены и предметы, я будто бы ощутила, какое-то неприятное ощущение на коже, словно всё вокруг было липким и скользким, таким как в желудке хищника. Я проскочила в свою комнату, так словно всё было нормально, но мама кричала на меня. Наконец, она схватила меня за руку. — Слушай ты, остановилась! У тебя, есть совесть? Я звонила тебе раз пятьдесят, почему ты не брала трубку! А, вдруг, что случилось? И этот постоянно на меня кричит из-за тебя, с ума меня сводит! — Мама, успокойся, — сказала я, глубоко вздохнув. — Молчи, — фыркнула она, — Я тут меж двух огней, то ты, то он! И всё на мои плечи! Хоть бы пожалела меня. Жалеть она себя умела это уж точно. Её глупый тон и резкие выпады в мою сторону, раздражали меня, я хотела высказать ей всё, что о ней думаю. — Не собираюсь я тебя жалеть! — Ну, конечно, всё о себе думаем, а что же я тебе, я ничего. Я не могла решиться, всё не хватало смелости, какого-то последнего шага, чтобы расставить всё точки и уйти окончательно и бесповоротно. Я будто бы хотела, чтобы меня выгнали из дома, а не я сама ушла. — Вон он идёт! — сказала мама, смотря в окно, — Ты должна извиниться перед ним! Я раскрыла глаза от удивления. Она никогда не просила меня об этом, я никогда не извинялась перед ним. Какое-то время я даже не могла понять, где я нахожусь, это требование потрясло меня до глубины души. Он открыл дверь. Увидев меня, он тут же изменился в лице. Пытался придать вид презренной высокомерности, он глядел на меня надменно и хищно, так словно я его жертва. Он стоял с банкой пива в руке, и сигаретой в зубах. — Николас, — сказала мама, и он словно по команде кинул в меня банку. Я отшатнулась, он начал приближаться ко мне. Забежав в свою комнату, я ели успела закрыть дверь. Он ударил в неё пару раз кулаком. — Сука, сука! — кричал он. — Я уйду из дома! — выкрикнула я. — Николас не надо! — Пошла нахуй! — сказал он, обращаясь непонятно к кому. — Я уйду, я уйду навсегда! Только дай мне выйти и не трогай меня. — Нахуй ты мне нужна! Не хочешь слушать меня, слушай своих сутенёров! Я знаю, какая жизнь тебя ждёт! Мне хотелось, выйди и ударить его вазой, но я сдержала порывы гнева. Надо было собираться, я схватила скейтборд и взяла парочку вещей, после забрала с собой косметичку, почему-то тогда она показалась мне невероятно важной. Я пулей вылетела из дома, отбиваясь от рук матери. Мне почти удалось сбежать, но мать догнала меня и чуть не повалила на землю. — Что ты творишь? Куда ты собралась, ты никуда не пойдешь! — крикнула она, пытаясь заломить мне руки. — Отвали от меня! — крикнула я на всю улицу. Я дернула свою руку и смогла отцепить её пальцы от моего запястья. — Что ты устраиваешь? К чему эти глупые представления, хватит выпендриваться. Живо домой! — она хотела схватить меня ещё раз, но я замахнулась так, будто бы хотела ударить её. — Хочешь, чтобы я тебе сказала, что происходит! Я скажу тебе! Несправедливость, — прошипела я, выговаривая каждую букву, — Я всю жизнь мучились, а ты никак и ничего не могла поделать с этим! Я никогда не говорила тебе об этом и не жаловалась, я просто спрашивала, можем ли мы уехать? Можем ли мы? Мама, можем ли мы уехать? Нет, не можем, дочка, не можем это наша судьба! Мучиться, потому что я это и я то, но у тебя ведь были родители, ведь они ещё есть, я не думаю, что они не хотят меня видеть. Ведь так, ведь они не могли озлобиться на меня, на маленькую девочку… — Так идём домой, идём домой! — крикнула она в бешенстве, такой я не видела её ещё никогда. — Нет, я никуда не пойду, ответила я, чуть ли не задыхаясь, — Я ухожу от тебя, у меня есть куда уйти, там меня ждёт счастье. — Ты что работаешь проституткой? Ты куришь марихуану? Скажи, Кэролин, он прав? Николас прав? — Мама я хочу спокойствия, а ток к кому я собираюсь хороший человек, я всего лишь хочу немного расслабиться, отдохнуть, неужели я не имею на это право? — Боже, — она побледнела, — И он дурак оказался прав, — она нервозно засмеялась. — Мама, я нормально жить хочу, я счастья хочу! — сказала я, чуть ли не плача. Эти слова были чисты и прекрасны, я хотела этого, как никогда раньше и не было бы для меня большей радости, если бы она поняла меня. Но слова мои столкнулись с её глухим лицо, непонимающим, страшным от взбухших вен на висках. Она не чувствовала, что у меня на душе, её эгоистические страхи затмили самое главное — обыкновенное человеческое понимание. — Идём, идём! — прокричала она ели, держась на ногах, и хватая меня за руки. Освобождаясь, я задела её щеку ногтем, оставив небольшую царапину, она ударила меня по щеке. Слёзы мигом покатились из глаз моих, никогда ещё я не чувствовала такой всепоглощающей обиды. Кубик льда в сердце и жар в горле, я всем своим телом ощущала на себе и холод и пламя. — Прости, Кэролин, прости, — сказала мама, пытаясь, поделить меня по голове. Я плакала, как ребенок, всхлипывая и фыркая. Нужно было поднять свои вещи с земли, но это получалось у меня крайне неумело. Я столько всего хотела, сказать матери на прощание, столько дряни крутилось у меня в голове, но я произнесла лишь: — Ничтожная женщина, ничтожная… Она не стала меня останавливать, и я покатилась по дороге, как по весеннему льду, я хотела упасть вниз и разбиться. Капля падет и, ударившись об землю, вскоре испаряется и хотелось мне, чтобы я упала и разлетелась на тысячи осколков. Я сидела в своём убежище, на крыше здания и мои капли разбивалась. И как же разбиться мне, как же? *** Я сидела на огромной льдине, и океан мыслей уносил меня куда-то вдаль, но прибой реальности возвращал меня обратно. Я так давно не думала об этом, о той корке внизу, я укроюсь от сути мироздания и навсегда забудусь вечным сном. Ночь плыла перед глазами от слёз и огоньки сливались в одно большое зарево. Как же на всё это непросто решиться! И как же всё сложно на самом деле, сложнее, чем я ожидала. Я думала, что будет легко, я уйду, и всё изменится и не будет сожалений и печали. Но я осталась одна, совсем одна, только полумифический Кристиан. Но как можно бросить всё? Ведь даже бросить школу, которую я не очень-то любила, было для меня какой-то дикостью. В ту минуту полного отчаяния я вспомнила свой домик на берегу моря, и как бы было хорошо, если бы мне удалось вернуться туда. Я мама и папа и сладкий бриз, и шум прибоя. Только в глубоком детстве было искренне эстетическое счастье, только из-за того, что ты живешь, только из-за того, что светит солнце. А Кристиан? Я так запуталась, иди или нет? Ведь вроде бы мне было хорошо. Но что-то не так, но вот что… — Распускаешь слюни… От страха я попятилась вперед и чуть не полетела вниз, но она схватила меня. — Господи, — шепнула я. Её лицо окутывала тьма, она положила мне руку на плече, присев рядом. — Поаккуратней надо быть, — шепнула она. — Джени же предупреждать, — я положила голову ей на плечо, но она оттолкнула меня. — Обслюнявишь меня, отвали, у тебя лицо, наверно, опухло от слёз. Я посветила ей в глаза фонариком, чтобы убедиться, что это она. — Убери это от меня! Что сомневаешься в том, что это действительно я? — Нет, я просто думаю, как ты нашла меня? — Ну, ты, — фыркнула она, — Как нашла? Как будто бы я тебя не знаю. Я пришла к твому дому слышу там крики, ну, думаю, значит, ты здесь. — Я решила уйти из дома. — А, ну, конечно, — она произносила это слова, так же как оно и пишется, делая ударение на первую о, — Сколько раз мы это слышали. — Я серьёзно, ты, что не видишь… — Что ты хнычешь? Вижу. Я ухожу! — передразнивала она меня, — Как громко сказано, я посмотрю, посмотрю. — Ладно, я тебе потом всё расскажу. — Конечно, а как иначе, — она делала ударение на букву е в слове иначе. — Хорошо, что ты приехала. — Ну, — пожала плечами она, — Чтобы бы делала без меня и где бы ты была. Да, я вижу твой щенячий взгляд, не стоит благодарности. Я вот ты мне не пишешь, неблагодарная. — Да, ты отвечаешь да или нет, с тобой не поговоришь, — отведала я, — А так я о тебе не забываю. — Просто в себе держишь, — сказала она уже серьёзно. Я успокоилась. Мы сидели у края мироздания, от холода меня сжало, я не могла и двинуться, всё щёлкала зубами. — Держи, — она протянула мне свою куртку, — Портишь такие впечатления. — Да тут красиво. — Да не, — фыркнула она, — Красиво! Нет, тут спокойно, просто приезжаешь тишина, все свои, проходишь по улицам и вспоминаешь детство, спокойное и счастливое, у меня было хорошее детство. — А в деревне, что ли не спокойно? — Там отец, — она глубоко вздохнула, — Он, как сказать… — С ним всё в порядке? — Это то, да, он просто не понимает, что не может, что они нихуя не может. — Наверно ему обидно за это, надо понять его. — Он не думает о нас, хочет всё вернуть, хочет быть полезным, пытается что-то делать… — Что, например? — Да, по мелочи, но он этого не может, короче, это очень тяжело, и главное ничего не скажешь, а не то он начнет, ну, как-то так, — мы немного помолчали, — А ты значит и правда ушла? — Да, Николас запустил в меня банку пива, а мать дала пощечину, ну, там много чего было. — И что они просто так набросились на тебя? Но в смысле как всегда? Я рассказала ей о вечеринке и о, том, что меня не было два дня дома, поэтому на меня накричали и выгнали. О Кристиане я ей тогда рассказывать не стала. — Мэрион? — спросила она меня раз десять. — Да, со своей сестрой, хватит повторять её имя! — Нет, ну, ты вдумайся, она самый нормальный человек в этой вселенной и такое! — Ну, бывает. — Так значит, я её больше не увижу? — Она не придёт в школу. — Это же всё сучка Аманда! Лишний человек в этом мире, я бы ей набила морду будь я парном. — Хорошо, а теперь давай пойдёт отсюда, — сказала я. — Да идём ко мне. Вот же Аманда. Всю дорогу до её квартиры мы разговаривали об Аманде. Вспомнили о том, как Джени в седьмом классе сломала ей нос и ещё много чего интересного. Квартира Джени на пятом этаже была единственной радостью в ранние подростковые годы. Там я чувствовала себя уютно. Комнаты с высокими потолками, огромный балкон, с которого открывался прекрасный вид на город и широкая плазма, погружавшая нас с Джени в мир фильмов. Джени копошилась в вещах, что-то выкидывала в огромный черный пакет, при этом постоянно ворча по любому поводу. Я сидела на диване и думала о том, как же было классно в те времена. — Всё засрано, фу, — ворчала она, выкидывая протухшую рыбу, — Кстати. Кэролин, ты, где жить собираешься? Неужели у этой идиотки Мелани? — Нет, это долгая история. — Ну, — она обернулась ко мне, махая руками, — Давай рассказывай, мы никуда не спешим. Я рассказала ей о Кристиане. Кое-что я упустила, но передала основное. — Вот и подруга у тебя, отлично, отлично. Мелани, да? Ей нельзя доверять. — Это неважно! — я поняла, что она прикалывается. — Неважно! — сказала она, — Это, конечно, а как иначе? — Я серьёзно! — Странный он какой-то, — сказала она, оставив на секунду свои дела. — Мне кажется он хороший человек. — Хорошие люди не прячутся от остального мира в глуши. — Он не прячется, может он хочет спокойствия. — Спокойствия! Короче, не знаю, он странный, я рада, что у тебя всё было. — Но и ещё ничего не было! — возмутилась я. — Но будет. — Ну, и ладно просто… — А как иначе, — она рассмеялась и я вместе с ней. — Слушай, слушай, у меня же есть, — Джени засуетилась, немного покопавшись в холодильнике, она достала оттуда две бутылки вина, — Мы никогда с тобой не пили. — Я, честно говоря, не очень хочу пить. — Надо, надо, — сказала она, подавая мне бокал, — Докажи, что твой отец Николас! — Мой отец Иэн Кларк, а он… — Докажи, докажи! — Ладно, ладно, — я взяла бокал и уже хотела выпить. — Стой, а тост? По моему взгляду она поняла, что никаких тостов я говорить не буду. — Ладно, давай я скажу, за Гитлера! — За Ленина! Мы выпили, а после выпили ещё. Я не успела заметить, как мы переключились на фильм Властелин Колец. Мы смотрели его с ней раз пять. Я расчувствовалась во время просмотра и чуть не расплакалась. Я думала, смотря на неё: мы с ней не просто друзья, мы близкие души, слушаем одну музыку, любим одно, и тоже кино, читаем одни и те же книги. И любим тишину и спокойствие, только она посмелее меня, она бы не дала Аманде подшучивать над собой, но это мелочи. И может быть время раскидает нас, и мы никогда не увидимся, может быть мы даже не будем переписываться друг с другом, но я знаю одно — я никогда её не забуду, я забуду Мелани и Мэрион, я забуду всех своих одноклассников и учителей, я забуду всех на этом свете, но Джени навсегда останется в моём сердце, потому что она смогла схватить меня за душу. Мы не друзья по обстоятельствам, мы не проходимцы, мы одна душа в разных телах, а такое не забывается. — Леголас, что видит твой эльфийский взор, — сказала Джени, и через секунду Арагон произнес то же самое. — След уходит на северо-восток… — сказала я, и Леголас подтвердил мои догадки. — Вот бы мы разговаривали также, — сказала Джени, расплываясь на диване, — Без этих матов, красиво и классно. — Ты не пройдешь Аманда! — сказала я. — Кэролин! — засмеялась Джени. — Я служительница тайного огня! — Нет, нет! — Беги, глупец Джени, беги! — Глупец Джени! — поверила она, смеясь. — А как иначе! Мы смотрели фильм дальше. В комнате было жарко, поэтому через минут пятнадцать мы отлипли от экрана и вышли на балкон. Тогда я поняла, как меня унесли широкие просторы Средеземья. Действительно накатила на меня плитой, и я почувствовала печаль. — Я думаю, мы с тобой надолго расстанемся, — сказала Джени, — Может быть навсегда. — Это как? — Ты сама прекрасно понимаешь как, вот так и нет ничего. — Но останутся ведь воспоминания, — сказала я, садясь рядом с ней на холодный пол. — Да, это конечно. Мы долго молчали. Чтобы не заплакать я спросила. — Джени, а мы с тобой проходимцы? — Проходимцы, — повторила она, — Не знаю я, как хочешь, так и будет. — Я же серьёзно. — Вытри свои слёзки, — она потрепала меня по голове, — Ты слишком много выпила. — Это ничего… — Ладно, идём. Мы разлеглись на диване, выключили свет. Джени погружалась в глубокий сон, а я застряла в печали. Я влила внутрь себя ещё вина и разлетелась на тысячу осколков. Дождь сыпал градом на диван, а Джени не могла уснуть. Шум войны на экране был ничтожен и далек, я слушала биение своей плоти, и мне было грустно. — Джени, мы же никогда больше не увидимся, — сказала я, покрывая влагой одеяла, — Представь себе такое, ведь больше никогда. Что я буду делать без тебя в школе? Как я буду жить, я уже чувствовала, как мне плохо без тебя, а что будет дальше? — Заткнись! — фыркнула она, — Дай поспать! — Прости, я просто не могу взять себя в руки, — я хотела перестать, но слова текли рекой, — Ничего не могу с собой поделать, какой ужас! Я говорила, смотря на неё в упор, дыша ей в лицо. Я хотела запомнить её очертания, но она расплывалась, как сильным ветром уносятся капли, так и она уходила от меня. Я отворачивалась на мгновение и тут же с ужасом вновь глядела на неё. Никак не могла запомнить её очертания, я видела всё: её тонкие брови, широкое лицо, длинные золотистые волосы, но отворачиваясь, я словно теряла всю суть её лица, нечто главное без чего невозможно восстановить её в памяти. — Всё хватит, распустила сопли! — сказала Джени, быстро поднимаясь, — Возьми свои яйца в кулак! Хорошо у тебя их нет, просто успокойся! — Джени, — сказала я, поднимаясь. — Нет, если ты пойдешь за мной, я сломаю тебе нос! Ты поняла, — она понеслась в другую комнату. Я осталась одна, вместе с этой бледной девочкой, что плакала как дождь. Я отказывалась сопротивляться, и она торопливо заливала меня влагой. Мело внутри, как ураганом, и я залипла в экран надолго и понеслась по краю подсознания, где я когда-то была свободна и счастлива. В своё детство в комнату с Джени, на берег моря и просторы Шира. Я стояла на вершине холмов, полей и лугов, на зеленой траве, побывала в лесах, увидела энтов, и разрушила крепость. Я после погрузилась в сон, грустный сон. *** Мы сидели на бордюре и ждали отъезда Джени. В сумрачном свете всё казалось нереальным. Я не могла воспринять тот момент, что-то печальное и волшебное настигло меня, я пялилась в асфальт, не в силах качнуть головой, клетки сопротивлялись отвратительной боли, а если я не двигалась, то всё было более менее нормально. — Не могу поверить, что с Мэрион произошло такое, — произнесла Джени откуда-то из глубины. — Да, такое бывает… — Ну, ты дура, достала меня вчера. — Прости, я как-то расчувствовалась в последнее время, ухожу куда-то не туда. — Не потеряй связь с реальностью, твой друг Кристиан, наверно, и не знает, что это такое. — Он нормальный. — Я не сомневаюсь, — съехидничала она. Я смотрела на неё, от боли прищурив глаза, и узоры воспоминаний проносились мимо моего сознания. Чувство дорог и старых домов и узких коридоров школ и везде мы вместе с ней, шагаем рядом, долгие года, а тогда уже мгновения. Мы услышали шум мотора, в глазах блики от света фар. — Мои приехали всё пока, — она ущипнула меня и убежала. Мой взгляд застыл в одной точке, а она исчезла в дверях через мгновение. А после осталась лишь дорога и пустота взгляда, и пустота внутри. *** Он светился всеми цветами ярко и фантастически печально. От плеч до самых ног, его неоновые кости переливались и он, казался, мне невероятным, чём-то невозможным. И где он достал этот безумный костюм? Неважно. Я выкурила слишком много, и меня накрывало волнами звуков, чувств, запахов. И опять эта тяжесть тела, неподъёмное, аморфное пространство вокруг меня, безумный, скользящий по кромке льда неоновый парень в полной тьме. — Хорошо, что ты пришла, — сказал он лайтово. — Прекрасно. — Так ты теперь со мной? — Да. — А в школу ты пойдешь? — Да пойду. Он посмотрел на меня крайне мрачно. Даже в этих картинках, школа была передо мной. Выкинуть, дикость, невозможно. Как бы не было там страшно ходить одной, я не могла покинуть её. Кабинеты, коридоры, моё родное место, надо добить его, а как и зачем уже неважно, слишком многое вложено туда. — Ты уверена. Его глаза два кубика льда из сна, светящиеся игральные кости. Но это галлюцинации. А может я сошла с ума? — Да, возьму скейтборд. — Ладно, хватит сидеть. От него пахло духами. Он поддерживал меня на весеннем льду, на холодном полу, моя левитация была крепка. Моя голова у него на плече, его волосы сплелись с моими локонами. Мы шагали по галактике, блуждали по щупальцам, и не было цели и задачи в этом путешествии в никуда, нас забрал свет тысячелетий. Два объекта в этом космосе из черных дыр и солнечных систем, два спутника на окраине подсознания. И эти часы странствий, как сотни тысяч лет, а после наступил дом и мягкий белый диван. А дальше метель из слов и движений снаружи и космическое спокойствие внутри.