Деяния непревзойденной доблести

Утро выдалось холодным и светлым — едва не самым светлым за многие месяцы. Солнце пробивалось сквозь мглу, бросая на небо розовые пятна. Их бледный оттенок мог бы показаться красивым, не напоминай он кровь — пусть разбавленную, но все же кровь. Маэдрос явился позже, чем ожидали. Вор был уже там. Его руки были связаны за спиной и прикручены к лодыжкам, не позволяя подняться из скорченного, коленопреклоненного положения. Он был без рубахи, темные его волосы были острижены по самые уши, так что ничто не затрудняло доступ к его беззащитной склоненной шее. Из своей позы он не мог видеть толпу, собравшуюся внизу. Милосердно, решил Маэдрос. Он приветственно кивнул дежурным блюстителям. — Доброе утро, — обратился он к вору. — Как твое имя? Тот лишь затрясся яростно и ничего не ответил. Маэдрос посмотрел на ближайшего блюстителя. — Его зовут Курион, Владыка. Он из народа Маглора. Был кожевенником. — Благодарю, Финвег, — Маэдрос сочувственно поглядел на дрожащего от холода вора. — Не надо было красть, Курион, — проговорил он мягко. — Сожалею, что придется тебя наказать так жестоко. Неужто ты и вправду ценишь свою жизнь дороже, чем жизнь любого другого в этом городе? — Жизнь моей дочери, — прохрипел вор. Последовала пауза. — Понятно, — Маэдрос печально взглянул на него. — Надеюсь, что она не ценит столь дешево жизни других. Как ее звать? — Да будь ты проклят! Ноздри Маэдроса раздулись. Он грубо схватил Куриона за подбородок и заставил поднять голову. — Я не ради красного словца говорю, что сожалею о таком повороте событий, — прошипел он. — Назови ее имя, и я лично прослежу, чтобы у нее было все необходимое. — Луиниэль, — хрипло дыша, проговорил вор. — Она так молода. Маэдрос отпустил его подбородок и выпрямился, возвышаясь над съежившейся фигурой. — Если чтишь Валар, помолись им сейчас, — сказал он небрежно. — Я досчитаю до десяти, про себя, а потом отрублю тебе голову. Он отвернулся и взял меч. Курион бился в судорогах. Маэдрос оглядел стену, оценивающе крутанул меч в воздухе, не переставая в уме считать. Вор всхлипнул. Досчитав до десяти, Маэдрос одним текучим движением повернулся и обрушил клинок, с легкостью разрубив обнаженную шею. Фонтан крови брызнул в холодный воздух. Голова упала и покатилась, потом остановилась лицом вверх, продолжая истекать кровью. На восковых щеках замерзали слезы. Стоявшая внизу толпа приглушенно зашумела — это было осознание, неодобрение. Маэдрос вытер клинок об обезглавленное тело и убрал в ножны. Потом обернулся к стоявшему слева блюстителю. — Финвег? — Кивком он указал на отрубленную голову. Финвег наклонился и поднял ее за остриженные пряди, едва не вскрикнув от неожиданности, когда его пальцы коснулись чего-то мокрого, чего он не заметил под темными волосами. Он чуть было не уронил голову, но справился с собой и ухватил ее понадежнее. Он вздернул голову в воздух, и кровь полукругом пролилась на камень. Всякий, стоящий в толпе, мог теперь видеть ее. Резким движением он развернул голову над стеной и насадил ее на один из торчащих там кольев с такой силой, что изо рта выплеснулся сгусток свежей крови. Лицо даже в смерти оставалось поразительно красивым и чистым. По обе стороны висели головы орков. — Сдай смену, — мягко сказал Маэдрос, коснувшись плеча Финвега. Тот отдернулся и, не сказав ни слова, поспешил вниз по лестнице. Маэдрос подозвал другого блюстителя и нагнулся, чтобы поднять безголовое тело. Блюститель присоединился к нему. Они с усилием перекинули тело через стену и оно, перевернувшись в воздухе, ударилось о камни внизу. Маэдрос медленно, глубоко вдохнул. Взяв себя в руки, он повернулся и обратился к своему городу. — Этот удар нанесен не моей левой рукой, — крикнул он, выразительно указывая на стену, с которой сброшено было тело, — но десницей правосудия! — Он воздел кулак, желая подчеркнуть смысл сказанного. — Должны ли мы позволить предателю, этому гаду, воровавшему последний кусок, отнимая его у других, остаться с выгодой от собственного малодушия? Беженец, принятый нами с распростертыми объятиями — можно ли ему было вот так наплевать на наше гостеприимство и остаться безнаказанным? Толпа молчала. — Нет, — выкрикнул одинокий голос без особого энтузиазма. — Нет, — Маэдрос опустил руки. — Нет. Милосердие есть добродетель, которая, по определению, распространяется лишь на виновных. Но там, где преступление угрожает выживанию остальных, терпимости не будет. И милосердия не будет! Толпа заволновалась. — Народ Химринга, — крикнул Маэдрос, — давнишние жители и вновь пришедшие гости — будем ли мы проявлять милосердие к явным врагам? Позволим вору жить, а потом поползем на карачках к Морготу, исполненному злодейства, сидящему на кровавом троне, и станем просить прощения за доставленное беспокойство? Сложим оружие перед орками, явившимся под наши стены, чтобы сравнять их с землей? — Нет! — отвечали из толпы. — Мы не трусы! — Нолдор, трусили ли вы, когда отвергли легкую жизнь, чтобы пересечь море, променяв удобство на борьбу, чтобы вернуть то, что вам принадлежит? Когда подняли меч и прогнали тьму, поняв, что договариваться с ней или же мириться с ней означает пригласить ее войти? Нолдор негодующе закричали в ответ. Маэдрос поднял руку и продолжил: — Братья синдар, трусили ли вы, когда в одиночку противостояли той же тьме? Когда отказывались сдаваться, когда, казалось, нашествие зла было неостановимо? — Нет! — закричали, в свою очередь, те. — Нет! — Итак! — голос Маэдроса звенел, полный лихорадочной энергии. — Значит, эльфы Химринга — не трусы! И мы не потерпим врага среди нас — те, кто нападает и равно те, кто предает, будут уничтожены быстро и беспощадно. Вновь они не устоят против нас! Ибо такова сила меча в деснице правосудия! Толпа одобрительно зашумела. Они кричали, топали ногами, размахивали кулаками. Вдруг Маэдрос резко закашлялся и повернулся к все еще стоявшему подле блюстителю. — Ну вот, с этим злосчастным делом покончено, — вздохнул он. — Будем надеяться, что в ближайшее время повторять его не придется. Эльфы, стоявшие в толпе, несколько смутились от такого неожиданного окончания речи. Они затихли и начали расходиться, шаркая ногами по серым камням площади.