***
— Наследующую ночь, это было уже, кажется, через три дня после первой встречи, мама вновь сидела у моей кровати. Её всю трясло, а её ладони были ледяные. Она поспала днём, поэтому не была такой уставшей, хотя и очень боялась уснуть. Я лежал на кровати и неотрывно смотрел на часы. Мама сидела возле меня и смотрела в окно. В комнате горел свет; была половина двенадцатого. Мне ужасно хотелось спать, но я не мог даже минуты пролежать с закрытыми глазами — сон не шёл. Я захотел попросить маму, чтобы она рассказала мне всё, что знает о Полуночнице, когда вдруг в дверь позвонили. Мы одновременно посмотрели в сторону двери моей комнаты, и мама встала. Когда она уже вышла в коридор и включила там свет, я глянул на часы, — и обомлел. Привычных цифр, зелёных, мигающих при изменении времени, не было. Их не было. Был просто чёрный фон. Я почувствовал что-то неладное и попытался закричать, но не сумел — голос охрип. И тогда я услышал то, что никогда в жизни не забуду — мамин последний крик… Она закричала, и её крик резко оборвался; наступила тесная, давящая тишина. Я поднялся с кровати и бегом покинул комнату. Выбежав на кухню, я не увидел ничего, а когда прибежал в прихожую — застал входную дверь открытой. С улицы тянул неприятный холодок, такой, который сначала обвивает ноги, а затем заставляет поёжиться и накинуть что-нибудь на плечи. Ветра не было, а ночное небо сияло чернотой с огромной, неправдоподобно огромной луной. На коврике возле выхода лежала бумажка. Я подошёл и, не закрывая входную дверь, поднял её.Раз, два, три, — замри!..
Только вот в слове «замри» приставка «за» была зачёркнута, и сверху, прямо над ней, выведена ярко-красной ручкой буква «у»… Я закрыл глаза и медленно опустился на колени, а бумажка выпала из рук. То, что я чувствовал в этот момент, невозможно описать словами. Я не хотел в это верить, но ощущал, что это реальность, не игра, и мама не прячется на улице, неудачно выбрав шутку. И именно в этот момент в зале у нас прозвучали старые часы с кукушкой, доставшиеся по наследству, — отбили двенадцать часов. Когда я открыл глаза, то оказался вновь в той самой башне, в которой я встретился с ней в первый раз. Ничего не изменилось там, лишь я не лежал, а сидел на кровати. Её не было. Знаешь, что ни произошло после и до этого, я не чувствовал страха. Совсем. Вместо этого было чувство… уверенности в происходящем и жажды прекратить весь этот сумасшедший ужастик, сошедший с экрана телевизора. Я осмотрелся и взгляд мой остановился на столе. Точнее, на кукле, что сидела на нём, наклонив голову набок. Мне казалось, будто бы она смотрит на меня и смеётся. Смеётся над моей беспомощностью, ведь дверей в башне не было, а два окна находились высоко под потолком и были размером не больше подушки среднего размера. Я думал, что начинаю сходить с ума, ведь мне действительно послышался смех, её смех в моей голове. Куклы, а не Полуночницы, уточню. Я смотрел на эту куклу, на её белое, будто покрашенное, лицо и заметил, что в глазах у неё нет зрачков. Вместо них были лишь чёрные точки посреди белков. Тогда я не знал, что это за кукла… Я продолжал смотреть на неё, спокойно сидящую между каких-то приборов, хирургических, насколько я понял, но не подходил близко. В её мире нужно было опасаться чего угодно, видеть подвох в каждом предмете и месте… И я его увидел. Точнее, почувствовал. Мою руку обвила чья-то рука, а щекой я почувствовал холодную и мягкую кожу — она положила мне на плечо голову и своей щекой прижалась к моей. «Джеки… Мне очень жаль, но… — я вздрогнул не от прикосновения, а от голоса в голове. — Хотя… Зачем я вру? Мне не жаль, Джеки, но всё-таки так будет лучше.» Я резко поддался вперёд и обернулся. Она сидела передо мной на коленях, явно недовольная моим поведением. «Что ты с ней сделала?» Меня начало трясти, холод пробрал до костей, и я почувствовал, как по рукам пробежали мурашки. Она коварно улыбнулась и наклонила голову, не отрывая взгляд от моих глаз. «Она нам больше не помешает…». — Не помешает?! — я не мог сдержаться. Она вдруг нахмурилась. «Я тебе не нравлюсь?..». В её голосе просачивалась нескрываемая грусть, а на лице выразилась отчаянная печаль, — она даже губы надула, — но Полуночница не дала мне её пожалеть: тут же хитро улыбнулась и, закусив губу, наклонилась ко мне. Я дёрнулся и соскочил с кровати, делая несколько шагов назад — на удивление, цепей не оказалось. «У меня есть условие, при котором ты вновь увидишь свою мать…» — Я вздрогнул; она плавно поднялась, не разрывая зрительного контакта. «К-какое?». Она подошла на шаг. «Ты не сможешь отказаться…». Ещё шаг. «Соглашайся, всего ничего за большую цену — это выгодно, Джеки…». Снова шаг, а я, как истукан, неотрывно отвечаю взглядом на её взгляд и не вижу ничего, кроме её глаз, вдруг ставших голубыми, такими, какими я видел их у Эльзы. Ещё один шаг, и её губы всего в паре сантиметров от моих. Её действия завораживали. «Поцелуй меня…» Я отшатнулся, наконец очнувшись, понимая, что, даже сделав это, не получу желаемого… Она вновь нахмурилась. Долго смотрела на меня, а затем перевела взгляд куда-то мне за спину. И на её лице появилась такая кровожадная улыбка, что мне стало плохо. Я вдруг почувствовал, что засыпаю и падаю, закрывая глаза, а когда открыл — лежал на кровати. Привязанный невидимыми цепями. Опять. Только вот… На этот раз меня никто не разбудил. Знаешь, она очень, очень любит рисовать… На коже. Хотя, слово «рисовать» не совсем тут подходит. Скорее — «выжигать». Раскалённой тонкой металлической палочкой, размером с обычный карандаш. Металл не обжигает ей пальцы, но это не касается меня. И притворно-удивлённое лицо Полуночницы: «Что? Что-то не так?». «Зачем ты это делаешь?..» — сумел спросить я, когда она на миг приостановилась, разглядывая свою «работу». Она повернула голову ко мне и грустно улыбнулась. Я вздрогнул. Она в этот момент была очень похожа на простую девушку. Не на Эльзу. На какую-то другую, внешне похожую на Эльзу, но сквозь эти черты будто проступали другие, принадлежащие именно ей. Стало даже интересно, какой была она до того, как заполучила тело Эльзы. На миг задумчиво посмотрев куда-то в сторону, она приблизилась так, что её лицо находилось возле моего. Я не мог двигаться, завороженно наблюдая за ней, не мог помешать, но и она почему-то не собиралась меня целовать. Проведя указательным пальцем по моей щеке, она грустно вздохнула, опуская голову и взгляд. Медленно подняв глаза, она уткнулась носом мне щёку. «Потому что за всё приходиться платить, Джеки…» — это я едва услышал, слова в голове послышались тихо-тихо. Мне вдруг стало её жалко. Дело не в том, что она сказала, а в том, что мне в тот момент показалось. Я будто бы увидел кадры фильма в быстрой съёмке: Маленькая черноволосая девчушка с россыпью веснушек на светлом личике, улыбающаяся и качающаяся на качелях; вот она же, но подросшая, распахнутыми глазами наблюдающая, как беловолосая девочка-ровесница смущённо улыбается какому-то пареньку, усмехающемуся и смотрящему неотрывно на беловолосую; чёрненькая девушка, бегущая через какую-то тропинку с бьющими по заплаканному лицу ветками; Полуночница, обернувшаяся и сверкнувшая хищным взглядом и — Эльза, стоящая спиной к ней и так же смотрящая в пол-оборота. Сначала я не понял ничего из этого. Хотя и сейчас не до конца понимаю, но… я знаю достаточно об их мире и о том, чего хочет добиться Полуночница. Мне подсказали. Самым неожиданным образом.