Welcome to the Hell, metalhead!

— Кто он? — выдохнул я, как только Амон, попрощавшись, растворился в полутьме коридора, оставив после себя лёгкий шлейф горьковатой тоски. Ксафан смерил меня изучающим взором, от которого мне почему-то стало не по себе, и пожал могучими плечами: — Да так, сопливый гитаристишка. Вечно рвёт струны и думает, что это круто. Мнит себя великим революционером, прёт против системы и не понимает, что добром это не кончится. Как ему до сих пор рога не обломали, ума не приложу! Видимо, у Мастера на него какие-то планы, и это самое страшное. Плохо он кончит. А тебе-то что до него? — Да так, — смешался я, отводя взгляд. Ксафан шумно вздохнул. — Ещё одного зацепил, — пробормотал демон-кузнец и, прежде чем до меня успел дойти смысл этой коротенькой фразы, продолжил: — Послушай меня, парень — не для тебя он. Тут многие по нему сохнут, а потом начинают на землю проситься — только бы от Амона подальше, только б забыть. Красивый он, сволочь, у нас, у чертей, очень редко такие рождаются. Так-то мы народ неказистый. Вот и ведутся на личико его да на тело, а потом с ума сходят. И у тебя с ним не выйдет. Так что давай не дури, сам же потом пожалеешь. — Да я не… — пролепетал я. Стыд поглотил последние силы. Глаза заволокла плотная серая дымка, горло перекрыл удушающий ком. Это надо же было так тупо спалиться! Ксафан покачал головой: — Не слепой, вижу, как у тебя глазёнки-то заблестели да язык отказал. У многих на него такая реакция, не первый ты да не последний. Сам иной раз залюбуюсь, а я ведь старик, да и женщин предпочитаю. Ну как — красота она и в Аду красота…       Спасибо. Как будто бы мне от этого легче. А красота… Прав старый демон-кузнец — у Амона она какая-то особая, броская, чувственная, порочная. Демоническая. Вжигается в сердце, будто клеймо — вовеки не излечить, не избавиться. Не развидеть, как сейчас говорят. Даже если захочется. — К тому же он демон, а ты человек, нельзя нам с вами любови крутить, накажут ведь, на землю отправят, а то и казнят, — произнёс Ксафан с нескрываемой горечью. — Вам-то ничего, могут в Геенну сослать ненадолго, а нам… — Погоди-ка, — перебил я, думая, что ослышался или неправильно понял. — В смысле — казнить? Разве вы не бессмертны? — Кто тебе такое сказал? — удивился кузнец. — Ты разве не знаешь о Судном Дне? — Что-то такое слышал, — ответил я неохотно. Слышал я многое, но воспринимал несерьёзно, как сказку, стариковскую страшилку для легковерных. Похоже, заблуждался я во многом и кардинально. Смертные черти? Что за ёбаный нахуй? — Грядёт Судный День, когда каждый человек будет судим по делам его, — сурово-торжественно начал Ксафан. — И живые, и души из Ада и Рая. Грешники в погибель пойдут, праведники в Рай. А Ад и все мы уничтожены будем навеки. Станем без надобности, ты понимаешь? — Это понятно. А что за казни у вас? — выпалил я нетерпеливо. Смутное, размытое будущее казалось далёким и призрачным, и мало меня волновало. Кто знает, вдруг Судный День — просто выдумка и никогда не наступит. Надо же чем-то людишек кошмарить. А вот жуткое слово «казнь» пугало и настораживало. Тем более, что Ксафан достаточно прозрачно намекал, что Амон сам себя загоняет на плаху, или как там у них с неугодными расправляются? — Только Мастер приговоры выносит, и сам же карает. Больше ничего не скажу, не твоё это дело, — подпустил тумана кузнец. Я обалдело внимал, пытаясь переварить услышанное. Продолжать расспросы не было возможности — Ксафан просто повернулся ко мне спиной и принялся ворошить угли в остывающем горниле. Мне не оставалось ничего иного, кроме как изъявить готовность к адскому во всех смыслах труду. Что я и сделал. В течение нескольких часов я честно старался уяснить суть работы и хоть чем-то помочь, но увы, все мои попытки оказались жалкими и убогими. Раздувать кузнечные мехи я ещё как-то с горем пополам сумел, но остальные инструменты, казалось, объявили мне немую, но жестокую войну: клещи то и дело выскальзывали из неловких пальцев, а молот бил не туда, куда надо, и всё время норовил упасть на ногу. Наконец, Ксафану осточертело возиться со мной, и кузнец непререкаемым тоном велел своему рукожопому подмастерье валить домой подобру-поздорову. Перед уходом мне посчастливилось даже искупаться в большой прямоугольной ванне из неизвестного материала, в которую я самолично натаскал воды из неглубокого застойного озерца за горой. Вода была мутноватой и сильно отдавала серой, но я был безмерно благодарен судьбе за возможность смыть едкий трудовой пот. О пене для ванн или даже о банальном куске мыла не могло быть и речи, похоже, придётся смириться и с этим. Прокайфовав в тёплой ванне не менее, как мне кажется, часа, я выбрался из воды и промокнул тело и волосы куском ветхой ткани, любезно предоставленной кузнецом. Влез в свои старые шмотки и навострил лыжи «домой», обещав прийти завтра. Только как вот понять, что это самое «завтра» уже наступило? Ладно, как-нибудь разберусь, а нет, так у соседей спрошу. Хоть у жирдяя из двенадцатой. Соваться с расспросами к демону-кузнецу не хотелось — после разговора о казнях Ксафан сделался угрюм и неразговорчив, и я попросту боялся нарваться. Дорогу до дома я нашёл без труда, чему и сам несказанно удивился. В своей захолустной берлоге я обнаружил сюрприз — настенный календарь-постер с изображением дешевого натюрморта. На обратной стороне плаката было нацарапано корявым почерком: «Забыл отдать сразу. Если что, сегодня 4 марта. Леонард».