Что бы я ни натворил — я твой

Как водится в заумных потайных смыслах литературных произведений, которые Кроули едва улавливал на парах по искусству краем уха, погода за окном сегодня отражала его состояние. Впору было представить себя главным героем – хотя ему и подключать богатое воображение в данном случае было не нужно. В мире Кроули, сотканном ещё с самого детства смеющимися пальцами Судьбы, он всегда был главной фигурой, тяжёлой планетой, вокруг которой вертелось все спутнички и звёзды. Тучи закрыли осеннее небо ещё пару часов назад, пока Кроули почёсывал живот и упрямо мёрз, стоя у окна в одних боксерах. Погодка с утра выдалась унылая, опустевшие ветви качались от сильных порывов ветра, но дождь так и не шёл, будто кто-то поставил плотное ограждение. Несколько раз парень прогуливался из комнаты на кухню, шлёпая босыми ногами по ледяному полу, но погода не менялась – так и застыла в непонятном октябрьском пузыре, неподвижная и мрачная. Практически бесцветное небо будто висело над головой, и Кроули сердито шипел на него, потирая ладонями плечи, и возвращался в спальню, напевая себе под нос что-то неопределённое – такое же, как нахмуренные брови октября. Услышал мотив в каком-то видео, тут же бесцельно пролистнув, а песня хихикнула и застряла в голове, как кусочек медового пирога в щёлочке между зубов. На столе раскрытой лежала тетрадь, а Кроули прислонился к косяку, скрещивая руки на груди, и впился в неё почти невидящим взглядом. Спина тут же запузырилась мурашками от деревянного холода, и он передёрнул жилистыми плечами. Он не просто так пошёл учиться на дизайнера. Да, отец, конечно, скандалил, потом ругался, потом алкогольное топливо начало заканчиваться, и он ограничился дедовским гомофобным ворчанием, но Кроули было побоку. Не то чтобы он привык к родительскому одобрению или купался в лучах заботы с самого детства. Плюхаясь на стонущую кровать перед сном, уставший Кроули смыкал веки и тут же видел другой мир – мир охренительного будущего, где он элегантно махал рукой огромной толпе вспышек фотоаппаратов после показа свой бомбической коллекции. Иногда он и засыпал с улыбкой, такой искренней и так отличавшейся от его обычной змеиной ухмылочки. Что август, что первый месяц учёбы были под завязку полны событий, так, что выплёскивалось за край, и Кроули скрипел от досады зубами, стараясь не задевать заживающий язык – ни одной капли этих красок не хотелось упустить. Драка на трибунах, знакомство с этими двумя идиотами, бассейн, работа в мастерской, занятия, оказавшиеся такими классными, куча красоток и красавчиков на его потоке... Кто-то щедро схватил его жизнь за волосы и окунул целиком в сияющее золотом счастье – примерно так он себя и чувствовал, даже по утрам выходя из дому с улыбкой. Даже ворчание сестры было таким, что Кроули крепко привлекал ее к себе, обнимая за худые вздёрнутые плечи, и чмокал в макушку. А потом случилась вечеринка. Кроули неосознанно поджал губы, продолжая сверлить взглядом ни в чём не повинную тетрадь. Нос уже почти зажил, но это не означало, что вулкан в груди парня перестал извергать потоки злоебучей лавы, пахнущей жаром и пеплом; тем более что слишком свежо было воспоминание о царапинах, оставленных на его роже злосчастным розовым букетом. Вместе с кулаком Гавриила, впечатавшимся в его лицо, янтарная осень сменилась холодно-пасмурным куполом. Резко выдохнув сквозь зубы, Кроули отвернулся. Перед ним снова возник неподвижный коридор, за столько лет исхоженный вдоль и поперек, и юноша снова замер, прислушиваясь к стуку часов на кухне. Кто-то вставил старинную плёнку, гладкую, коричневую, как сироп от кашля. Теперь он совершенно не понимал, как себя вести, будто весь предыдущий жизненный опыт обратился букварём, с которым Кроули завалился на вступительный экзамен в магистратуру. Он чувствовал себя глупо и неуверенно – впервые под обращёнными к нему взглядами. Обычно Кроули обожал находиться в центре внимания, а тут что-то съехало и пошло наперекосяк. Жизнь оставалась такой же – тот же отец, бухтящий перед телевизором и подсыпающий сахар в пиво, та же сестра, заносчивая и хмурая, та же популярность в новой среде в круговерти лекций и преподавателей. А что-то шло не так, и не трудно было догадаться, что именно. Таинственный и временами угрюмый мир за окном не желал распогодиться, и Кроули недовольно вздохнул. От холодка по спине и ляжкам захотелось передёрнуть плечами, и он почти увидел, как ходят под смуглой кожей его худые лопатки. Так много размышлять и рефлексировать было не в его духе, поэтому Кроули снова обошёл кругом свою комнату, поставив руки на пояс, пробуя раздвоенным языком последнее слово. Рефлексируя... Как шоколадные конфеты после неразбавленной текилы. На столе всё ещё покоилась раскрытая тетрадь, куда нужно было внести новые эскизы для завтрашних занятий, и Кроули уставился на неё так, словно она заорала нечеловеческим голосом о том, какой он чудовищный распиздяй. Не ошиблась бы, конечно, но всё равно обидно – до осадка в гортани. Он снова повернулся к окну. Чем дольше он проторчит дома, тем хуже ему станет. Если что-то не ладится – вылезай из дома. Наберёшь целый гербарий приключений и получишь от жизни твёрдую пятёрку, такую, что сто раз пожалеешь, что не отсиделся в застенках, но когда это его останавливало? К сожалению, если он не хочет потерять направление своей мечты, придётся взяться за ум, хотя и саму эту фразу Кроули на дух не переносил. Всё лучше, думал он, одеваясь, чем снова и снова прокручивать в голове момент, когда Азирафаэль саданул ему по лицу розами. Обидно было даже больше, чем больно. Ещё больше было непонятно, конечно, а оттуда уродливой стрелочкой, как в геометрической задаче, вылезала злость, и Кроули снова сердито махнул рукой неизвестно кому, накидывая на худые широкие плечи куртку. Как и ожидалось, на улице его встретил промозглый ветер, и Кроули пробухтел отчётливое ругательство себе под нос, запахивая высокий воротник. Небо металлической сковородкой зияло сверху, и парень, сунув руки в карманы узких джинсов, направился вдоль дороги, огибая случайных прохожих, и с каждым новым мгновением всё больше и больше убеждался в хреновости своей затеи. Ну какое вдохновение он тут может найти? Какое? Разве что воодушевление на начистить кому-нибудь морду. Мысли снова вернули его к Гавриилу, и Кроули покрепче стиснул зубы, давя в себе желание расталкивать людей обеими руками, как ненужное барахло с чердака. Ему нужно придумать эскизы, но как это прикажете сделать, если всё, о чём он может думать – события последних дней и месяцев? По-прежнему равномерно закипая от злости, Кроули и не заметил, как быстрым шагом дошёл до центральной части города. Дома вдруг резко выросли, корябая молочные тучи, и он с лёгким удивлением оглянулся: даже не намереваясь идти именно сюда, он повернулся в сторону бульвара, полного магазинчиков и кафе. Пожимая плечами и иногда вскидывая взгляд на хмурую осеннюю пелену, Кроули двинулся вдоль разноцветных вывесок, поглубже сунув руки в карманы джинсов. Эскизы нужно придумать ко вторнику. У него осталось два дня... Мужская или женская? Унисекс? Кроули поджал губы, скользнув по парочке витрин, как тень, отброшенная змеёй верхушками зданий; он начал было размышлять над фасоном, но все мысли тут же выпнули недавние события, не желавшие покидать непослушные рыжие вихры. Парень устало вздохнул, замедлив ход. Злоба под холодным октябрьским воздухом как-то схлынула, уступив место задумчивости. Он думал о самодовольном Гаврииле, о Вельзи, которая с показушно нарочитой небрежностью говорила о том, что на Азирафаэля напали на улице, о самом Азирафаэле. В последнюю их встречу он получил по лицу букетом, с которым припёрся, и, возможно, поделом, но Кроули никогда бы не признал этого вслух. Напротив, ругнулся тихонько и вздёрнул плечи повыше к проколотым ушам. Да в самом деле! Неужто он подумал, что Кроули просто издевается? Он же с благими, можно сказать, намерениями подвалил. Всё как Вельзевул сказала, мол, извиниться же нужно всё-таки, хотя он всё ещё был уверен, что его вины там не было, и... Сатана, как же давно это было! Он даже не мог сейчас припомнить, с парнем или девушкой был на той вечеринке. А вот побледневшее лицо Азирафаэля до сих пор стояло перед глазами. Он и не заметил, как остановился у какой-то кофейни, невидящим взглядом рассматривая вывеску и нарисованный над чашкой пар. Напали... Если уж от такой херни Азирафаэль мог так выйти из себя, каково ему было? Что с ним сделали? Сможет ли он вытянуть информацию из Вельз? Представив себе её самодовольно искривлённое ебальце, Кроули отфыркнулся и зашагал дальше. Не пойдёт. Эскизы... Думай об эскизах. Какой воротник? Пройма широкая или узкая? Какое ему вообще дело? В жизни Кроули люди мелькали, как сверчки в приятных летних сумерках. Обычно их стрекот успокаивал, хотелось прикрыть глаза, насладиться долгожданной прохладой, а тут в него как втыкались, будто один из сверчков оказался на редкость близоруким типчиком. Парень дёрнул плечом, зачем-то мысленно возвращаясь в тот день, когда они с Гавриилом и Хастуром подрались на стадионе. Азирафаэль тогда заступился за них – Кроули вдруг вспомнил, несмотря на то, что после этого произошла куча прочей херни; за него, вроде как, никто не заступался, кроме Вельз. Но по Вельз сразу видно, что ей палец в рот не клади, останешься и без плеч, и без башки, а то, что кудрявый вьюноша, похожий на молочный пряник, сможет за него заступиться... Кроули нахмурился, рассеянно окидывая взглядом новые витрины, поблескивающие на свету, как в слабо заваренном чае. Может, он зря вообще высосался из дома? Надеялся отвлечься, а мысли наоборот, взяли друг дружку под мышки и весёлой алкоголичной походкой двинулись в новом направлении, в таком, в котором Кроули ещё не размышлял дома. Наказание какое-то! Почему он просто не может отключить голову? Где-то на задворках промелькнула идея нажраться, как он иногда делал раньше, но в животе тут же заелозила почему-то тошнота. Хотя, может, не почему-то. Может, Кроули тут же понял, почему. Просто очень уж не хотелось признавать своего поражения. Дожидаясь утекающих алых секунд на светофоре, Кроули неожиданно подумал о Хастуре. По негласным правилам, необговоренным, незаписанным, но чётко сформированным, школьные разбойники переставали страдать этим детским мордобойским дерьмом в университете. Там уже совсем другой уровень. А вот Хастур, видимо, это как-то упустил, либо у него жабья рвота вместо мозгов. Кроули даже сердито фыркнул себе под нос, двинувшись по пешеходу, освещаемый чёрный силуэт в свете замерших автомобильных фар; если хотел пересечься ещё раз, почему не выбрать Гавриила? Или Кроули? Нет, конечно, зачем лезть на тех, кто один раз уже набил твой мухоприёмник, если можно полезть на беззащитного задрота, который тяжелее книги ничего в руках не держал. Он-то не даст сдачи, не опрокинет на лопатки, не сломает сопелку... Волна злости, горячая, как провалившийся в желудок кофе, ошпарила Кроули изнутри. Парень даже гневно заскрипел зубами; откуда вдруг в нём такая злость? Сонно-ленивое состояние спало, и в голове Кроули заработало с новой силой. Он даже сбавил шаг, хотя бёдра едва не дрожали от напряжения: люди проходили мимо, похолодавший ветер овевал лицо и рыжие волосы, яркие, как расцветшая листва. Если он не хочет быть таким же отсоплей, как Хастур... К несчастью, первый же манекен, в которые Кроули впился с новой силой, был одет в клетчатую рубашку, и его мысли морским прибоем вернулись к Азирафаэлю. Наверняка он сильно переживал. Доебались на улице, поздно вечером... Переживал не то слово, он там наверное про себя всего Гёте процитировал со страху. Кроули попытался зачем-то представить себе его испуганное лицо и издал странный сдавленный звук; семенившая мимо собака подозрительно оглянулась. И как ему сегодня сосредоточиться? А может, всё-таки что-то получится? Эта мысль стукнула в голову так, что худые плечи Кроули вздрогнули на какое-то мгновение, и он даже потёр гладко выбритую щёку, пытаясь сообразить, что всё ещё не спит. Может и стоило бы попробовать? В конце-то концов, видимо, в жизни действительно может произойти всё, что угодно, даже подкованный Кроули поражался иногда в этом долбанном году. Другой манекен, выскочивший перед взглядом парня, был одет в белую водолазку с высоким горлом. Азирафаэлю она бы пошла. Он даже замер перед витриной, до саднящей боли покусывая губу; почему-то вспомнилось, как он отвозил его в библиотеку. Было и правда здорово. Сейчас, когда в его худой груди наконец не выжигалась гарью обида, когда в ней всё затихло осенней прохладой, вспомнились его неожиданно дерзкая и весёлая улыбка, круглые щёчки, разговоры о Гаврииле и Вельзевул, шутки, которыми они обменивались, куча книжек, которыми он постоянно обкладывался, мягкий голос, непонятно, ломавшийся вообще когда-то или нет... Несмотря на то, что Азирафаэль отличался от него так же, как удобная домашняя постель от засранного дохлого матраса на какой-нибудь сальной вечеринке, что-то в нём этакое было. И чем больше Кроули сейчас о нём думал, тем больше чувствовал, что этот ботаник не так уж похож на клишированного "гадкого утёнка" из фильмов. В самом-то деле, а как его хренова Михаил приодела? А как он пизданул его розами по морде? Сейчас-то из охваченной костром груди Кроули вырвался нервный смешок, и он предпочёл не вспоминать свою изначальную реакцию на эту белобрысую выходку. Нашла же в нём что-то Вельзевул. Мимо него прошла девушка, довольно громкая постукивая каблучками по налившемуся осенней тяжестью асфальту, и Кроули вздрогнул, выходя из оцепенения. Может, этот пиздюшонок и без того интересный? Без того, что пытался отыскать в нём Кроули, или пришить что-то новое, грубыми стежками, не задумываясь даже? Почему-то даже после всей этой круговерти Кроули к нему как-то тянуло. Он поморщился своему отражению в витрине и двинулся-таки дальше, поскрёбывая щёку. Вот опять – вместо того, чтобы в кои-то веки сосредоточиться на учёбе, стоит и думает, что вон те клетчатые светлые брючки отлично обтягивали бы кругленькую задницу Азирафаэля, да и... И ё-моё, он уже сто лет не думал о том, что они хотели увидеть вместе Гавриила и Вельзевул, а об этом парне думает до сих пор. Кроули взволнованно закусил губу, едва не потея от нахлынувшего чувства, будто вдруг поднялся сильный ветер и дышать стало трудно; захлёбываясь запахом золотой листвы, парень зашагал быстрее. Если он ещё разок увидит Гавриила и Вельзевул вместе, миленько о чём-то воркующих, так уж и быть. Извинится перед Азирафаэлем и за розы, и за то, что потащил его на вечеринку и кинул там. А там будь, что будет. Непонятная тревога, охватившая Кроули после того, как он узнал о выебке Хастура, очень ему не понравилась; захотелось вдруг увидеть Азирафаэля, убедиться, что на круглом белом лице нет синяков. Да и вообще. Что с ним всё нормально, наверное. В ещё одной витрине снова мелькнула клетка – на сей раз пиджак, в котором красиво сочетались кремовый и нежно-золотой. Кроули уставился на него, чувствуя себя удивительно пустым и лёгким – будто бесконечный путанный поток мыслей наконец обрёл какое-то направление, улёгся, и жить стало проще. Плечи расслабились, и парень мысленно прикинул эскиз. А ведь неплохо должно получиться. Обратно Кроули шёл намного быстрее и легче, не сутулясь и глядя вперёд, и ощущал себя одним из несущихся в лапах ветра листков, истончившихся до состояния картофельного чипса.