оппая

Феликс слышит едва различимый стук в дверь сквозь лёгкую дремоту, разлепляет глаза и, широко зевнув, осматривает комнату. Сынмина внутри нет, на часах почти два ночи, сейчас бы спать, как нормальным людям, но на груди недочитанная книга и в дверь не перестают тихо стучать. Вставать с постели не хочется, как и разговаривать, поэтому лучше притвориться спящим, думает Феликс и, перевернувшись на бок, прикрывает глаза. Стук прекращается, всё замолкает на минуту-другую, а потом в помещении слышится тихий скрип и кто-то мягко ступает вглубь комнаты. Феликс приоткрывает глаза, видит в лунном свете крадущегося ближе Джисона в мягкой пижаме с руками за спиной и почти закатывает глаза. Сейчас не время для веселья, хочет сказать он, прогнать надоедливого Хана из комнаты и уснуть, наконец, спокойным сном, но тот продолжает тихо надвигаться, переступая на цыпочках, и выглядит при этом как-то смущённо. Он воровато оглядывается по сторонам, когда встаёт рядом с кроватью, и, будто не решаясь (чем смеша еле сдерживающего смех Феликса), тянет руку к его плечу, другую держа за спиной. — Феликс. — тихий шёпот нарушает царящую вокруг тишину. Делать вид спящего человека становится много сложнее, а отсутствие Сынмина немного разочаровывает — тот давно бы прогнал решившего наведаться в такой час Хана. — Проснись, Феликс. За спиной Джисона мелькает что-то пушистое, что он пытается спрятать в рукав своей пижамы, пока продолжает тихо звать Феликса по имени. Тот понимает, что надоеда никуда не денется, поэтому переворачивается на спину и, запрокинув руки за голову, спрашивает: — Чего тебе? Он пытается звучать как можно более сонно и не обращать внимания на то, как расцвело лицо Джисона, когда на него обратили внимание. Тот, непривычно тихий и, кажется, смутившийся больше прежнего, открывает рот и пытается что-то сказать, видимо, не решаясь. — Либо говори, либо проваливай. Глубоко вздохнув, Джисон встаёт с кровати, и, опустив голову, вытаскивает то, что успел засунуть в рукав пижамы. У Феликса готова вот-вот отвалиться челюсть. Пушистый хвост с анальной пробкой на конце заставляет его раскрыть рот и глаза так широко, что Джисон, увидев, видимо, реакцию, начал быстро запихивать нехитрую игрушку назад в рукав и переминаться с ноги на ногу, что-то мыча себе под нос. Он уже собрался разворачиваться на пятках, готовый от смущения убежать и никогда не смотреть другу в глаза, но Феликс, сам не зная зачем, хватает его за руку и вытягивает игрушку. — Ты где его достал? — спрашивает он, под светом ночника рассматривая новенький беличий хвост с серебряной игрушкой на конце. — И… белки, серьёзно? Джисон тушуется под басом чужого голоса, сжимается весь, становясь меньше обычного, и даже огромная пижама не скрывает этого. Он трёт собственные ладони, чем выдаёт своё волнение, и, не подняв головы, говорит еле различимо: — Фанатка принесла. Он лежал в коробке с какой-то баночкой и конфетами. Я сначала не понял, что это, поэтому забрал… Ответ кажется даже логичным, учитывая, что Феликс сам неоднократно получал что-то подобное, но, будучи, видимо, не таким глупым, как друг, всегда отдавал всё это добро организаторам и уходил со спокойной душой. Но Хан притащил это домой и, более того, припёрся посреди ночи к Феликсу, красный от смущения. — И зачем это мне? Подобный вопрос заставляет Джисона сжаться ещё сильнее, куда — непонятно, но тот стоит маленькой фигуркой посреди комнаты, почёсывает лохматый рыжий затылок и пятится назад, что-то неразборчиво говоря. — Я тебя не слышу, Джисон-а. Иди сюда. Ситуация становится больше интимной, чем неловкой, когда Хан оказывается сидящим спиной к Феликсу, и Ли кладёт подбородок ему на плечо, обвивая талию руками. Делает он это исключительно поиздеваться, потому что видеть Джисона смущённым — огромная редкость, за исключением его покрасневших щёк в то время, когда он, сам того не замечая, увлекается рассказами о предмете своего вожделения. — Только не говори, что ты хочешь его использовать? — спрашивает Феликс, и Хан резко кивает, прикрывая пылающее лицо ладонями. Ли посмеивается негромко, находит ситуацию забавной. — Почему со мной? — Я не знаю. — честно признаётся Джисон. Феликс решает, что довольно поиздевался, и о Минхо спрашивать не стоит, да и что ему будет, Феликсу-то, если они попробуют. Он признаёт, что самому интересно, да и Джисон — смущающийся, красный и слегка напуганный — выглядит так мило, что грех отказаться. Он встаёт с кровати, садится напротив Хана и убирает его руки от лица, смотрит в глаза и видит там только мальчишескую упёртость и нерешительность, контрастирующую с первым. — Ты уверен? Джисон в ответ кивает головой, смотрит в глаза в ответ и, сжимая ладонями руки Феликса, переводит взгляд на лежащую рядом игрушку. Ли просит его принести ту коробку с баночкой и даже для себя неожиданно начинает надеяться, что тот не вернётся, но друг уже через минуту стоит в дверях, слегка запыхавшийся и с горящей в глазах решительностью. Он утирает вспотевшие руки об пижаму и заходит вглубь комнаты, сразу же оказываясь опрокинутым спиной на кровать Феликса. — Давай просто надеяться, что Сынмин не вернётся. — шепчет Ли, попутно расстёгивает пушистую пижаму и стягивает верх с плеч. Джисон в своих огромных кофтах и штанах постоянно скрывает всё, что сейчас видит Феликс — и острые выпирающие ключицы, и узкие плечи, и тонкую талию с плоским животиком. Ли сам не отличается сильной фигурой, но Хан под ним такой хрупкий, что становится страшно сломать его, и выпирающие рёбра, готовые вот-вот порвать кожу, почему-то не отталкивают, а заставляют тепло внизу живота переместиться к паху. Возбуждаться на друга — ненормально, но и Джисон не лучше: у него, лежащего в одном нижнем белье, прикрывающего ладошкой рот, медленно растягивается влажное пятно по ткани натянутых в паху трусов. Он заводится от простых прикосновений, начинает дрожать от пальцев на торчащих бусинках сосков и крупно содрогается, когда Феликс целует его скулу, сжимая полностью возбуждённый член в руке. — Не знал, что ты так легко заводишься. — усмехается Ли, проводит влажную дорожку поцелуев к пухлой нижней губе и целует поверхностно. — Не смейся, — жалобно хнычет Хан, — я раньше никогда… Договорить он не успевает, оказывается заткнутым глубоким поцелуем и пытается двигать губами в такт, неумело касается языком чужого и путается, отчего хнычет негромко и царапает чужую шею отросшими ноготками. — Ты только что подарил мне первый поцелуй? — Феликс не понимает, что чувствует: ему и весело, и друг под ним такой открыто возбуждённый, отчего в паху стоит колом и больно становится от того, как хочется кончить. Джисон отворачивается, когда остаётся полностью раздетым, закрывает лицо руками в уже привычным за эту ночь жесте и всхлипывает, когда Феликс разводит его коленки в стороны, наслаждаясь чужой худобой и податливостью. Ли раньше не замечал за собой подобных фетишей, особенно на парней, на друзей и, уж тем более, на надоедливого Хан Джисона, который сейчас выглядит, словно самая дорогая картина, за которую не жалко отдать все последние деньги. Внутри Джисона так узко, даже один палец проникает с трудом, и он сжимается с непривычки, на пятках пытается отползти и руками хватается за запястье Феликса, отстраняясь. Но оказывается притянутым за бёдра назад, и второй палец оказывается внутри так неожиданно, что от стона удержаться становится слишком сложно. — Ещё один звук, и все увидят, чем мы тут занимаемся, — бас чужого голоса на ухо посылает тысячу мурашек по телу, пальцы внутри оглаживают стенки, и третий проникает так же неожиданно, — Ты же не хочешь, чтобы Минхо-хён увидел это? Он поднимает свободной рукой беличий хвост, ведёт металлической пробкой по краям открытых распухших губ и медленно погружает её во влагу чужого рта. Пальцы двигаются быстрее, растягивают, нащупывают внутри комок нервов, и Джисон стонет во второй раз от чужих слов и действий. Упоминание Минхо действует как нельзя хорошо, сочащийся смазкой член Хана дёргается, и он хнычет, вытирая ребром ладони подступившие слёзы. — Ну-ну, не плачь. Феликс клянётся, что если Минхо не заметит влюблённого Джисона в ближайшее время, он сам заберёт его себе, лишь бы дальше видеть его заплаканное возбуждённое лицо, чувствовать закинутые на свои бёдра худые ноги и целовать призывно раскрытые губы друга. — Вставь… пожалуйста. Феликс смазывает игрушку, проводит сухой рукой по пушистому хвосту и медленно погружает её внутрь выгнувшегося на постели Джисона. Тот пытается сдержать стоны, переворачивается на бок и прижимает колени к груди, тянет Феликса себе ближе за руки и хнычет тихое «поцелуй» ему в губы. — Знал бы, что ты такой, сделал бы это гораздо раньше. — Феликс незаметно для себя улыбается в чужие губы, и Хан вторит его улыбке, сам того не замечая, но через секунду его лицо вытягивается в тихом стоне, когда Ли двигает игрушкой внутри, свободной рукой сдавливая ягодицу в руке. — Я больше не хочу ей, Феликс. Думать о том, что это, возможно, неправильно, о завтрашних съемках и отсутствии сна сейчас хочется меньше всего. У Феликса в штанах ужасно тесно, тело всё горит и мурашки по коже от одного только взгляда на дрожащего друга. Внутри Джисона до одури горячо и всё ещё узко, и от его чувственных тихих стонов кровь пульсирующей болью бьётся в висках. Поцелуи мокрые и неуклюжие, по лбу каплями стекает пот, и резкие толчки заставляют кровать жалобно поскрипывать в унисон с Ханом. Он кончает почти сразу, стоит Феликсу войти, выгибается призывно и сдавливает его запястья пальцами от пронизывающего всё тело удовольствия. После оргазма тело будто чувствуется ярче и сильнее, у него встаёт снова почти сразу, и снова хочется кончить, особенно когда Феликс, придерживая его бедро одной рукой, размазывает по его животу сперму и оглаживает влажными пальцами место, где его член пропадает в узости чужого тела. После яркой разрядки становится невозможно даже вытереться салфетками. Использованная игрушка лежит рядом с Ханом, призывно сверкая в тусклом свете прикроватной лампы. Феликс выходит из тяжело дышащего Джисона, покрывает его поцелуями и берёт хвост в руки. — Что ты делаешь? — сонно шепчет Хан, крупно вздрогнув от прикосновения холодного металла к анусу. — Наслаждаюсь зрелищем. — Феликс шутливо щёлкает его по носу и, вставив игрушку, ложится рядом. — Это тебе за то, что не пришёл раньше.