оппая

Эта часть может считаться отдельным драбблом, но является частью снс ау, которое выходит в группе в вк, и если вам интересно, можете заглянуть на чай :)

***

Джисону первый день в офисе волнительней, чем очередная разбитая дорогущая вещь, за которую позже придется платить. Он топчется посреди белоснежного коридора и опасливо поглядывает на окружающие его цветы. Лифт оповещает о прибытии тонким щелчком, отчего внутренности сжимаются в изюминки — оттуда выходит Чан и смотрит на него со смешинкой в глазах и широченной улыбкой с совершенно очаровательными ямочками. Он треплет Джисона по волосам и говорит: — Как ты мог выйти на четвертом этаже вместо одиннадцатого? — и звучит так беззлобно, что стыдно становится вдвойне. Проклятый Сынмин. Однако знакомая с прошлого раза обстановка не внушает ни капли уверенности. Тело пробивает дрожью, и знакомая макушка, показавшаяся из ограждения между столами, и тяжелая рука кумира всей жизни, и даже наливающий кофе в отсеке с кухней Чанбин не помогают. Волнение копится с каждой секундой нахождения здесь и достигает точки кипения, когда его подводят к стеклянной двери, закрытой жалюзи изнутри. — Ну, удачи. — Чан вдруг улыбается как-то гаденько и открывает дверь в кабинет, не постучавшись, а потом бесцеремонно вталкивает его внутрь и закрывает дверь с той стороны. Джисон запинается об очередной треклятый цветок и едва удерживает его на месте. В кабинете раздается тихий смешок, заставляя уши и щеки покрыться ярким румянцем стыда. Минхо сидит за своим столом и, боже, тоже стеклянным, на огромном кожаном стуле в чертовой беретке, которые любому прохожему снесут голову, в рубашке, сидящей на нем, как влитая, и ужасно узких брюках, виднеющихся под прозрачной поверхностью. Дыхание перехватило от одного взгляда. — Тебе разрешали краситься? — Минхо портит всю представшую перед глазами картину, и Джисон почти видит, как она с треском разбивается и падает мелкими осколками в ноги. Чего он ожидал — непонятно. — А кто мне запрещал краситься? — спрашивает Хан и только сейчас видит выбившуюся из-под беретки прядь, и, черт, ее цвет точно, на все сто процентов отличается от того, какой был буквально два дня назад. Но озвучить он это, почему-то, не решается, и стоит на месте, обиженно надув губы и сложив руки в замок за спиной. Минхо эта картина кажется до жути забавной. — Дресс-код запрещал. — Тогда завтра я приду лысым! Минхо не удерживается от тихого смешка. Он встает со своего места, медленной походкой обходит стол и присаживается на стеклянную поверхность, вытягивает ноги, носком туфель касаясь штанины Джисона. Хану эта ситуация напоминает дешевую сцену из фильма с высоким ограничением, но все равно почему-то будоражит сознание и не дает румянцу спасть с лица. — Если будешь дерзить, — Минхо притягивает его к себе за ткань футболки и заставляет наклониться ближе. Дыхание перехватывает от одного только взгляда на человека напротив. — То не придёшь вообще. Джисону бы возразить, сказать, что не сдалась ему эта работа, что с легкостью откажется от такой суммы, но язык будто прирастает к небу и становится трудно дышать. Просачивающийся сквозь закрытые жалюзи тусклый свет пасмурного утра мягко ложится на красивое (боже, идеальное) лицо и смягчает острые черты. Близость будоражит сознание, и кажется, что еще секунда — и вот он, поцелуй, о котором он мечтает, он даже прикрывает неосознанно глаза. Но вместо долгожданного поцелуя — беззлобный смех и щелчок по носу, из-за которого Джисон даже пугается немного, резко открывает глаза и, держась за горящие щеки, видит перед собой стопку документов с цветными стикерами. — Разнеси по кабинетам, я все подписал. И познакомься с персоналом, Уджин поможет тебе. Джисон даже не помнит, как оказывается снаружи под внимательным взглядом работников, держа в руках злосчастную стопку и умирая от стыда на месте. Минхо не зовет его весь день. После того, как он разносит документы по столам и старается с горем пополам запомнить хотя бы парочку имен, его ловит Уджин у стола ржущего с его внешнего вида Сынмина и зовет на маленькую экскурсию по отделу. Джисон со своим топографическим кретинизмом умудряется потерять его из виду раза три, еще столько же испугаться проклятых цветов, врубиться бедром в угол стола какой-то молодой девушки, сверяющей его злобным взглядом, и едва ли не врубается в проходящего мимо Чанбина. Он честно не хочет убегать от него в третий раз, но понимает, что именно это он и сделал, когда добежал до зовущего его Уджина. Черт. Делать нечего: Сынмин занят своей работой, что-то печатает и настраивает какие-то программы, о которых Джисон знает ровно ничего; Чан-хен ходит туда-сюда, без дела шатаясь между столами, и Хан не обратил бы на это внимание, если бы не знал, что он здесь, вообще-то, главный. Чанбин раскрыл дверь своего кабинета, открыл все жалюзи и сидит, закинув ноги на стол — иногда кажется, что в этой компании люди не работают, а страдают сплошной херней, но Сынмин хвалит положение компании и говорит, что она одна из лучших в сфере недвижимости. Всего один кабинет остается закрытым до восьми вечера. Работники расходятся быстро, как по щелчку пальцев — восемь, и пусто. Чан проходит мимо, желает удачного вечера и щелкает заскучавшего на диванчике Джисона по носу. Чанбин идет следом и говорит, что Минхо ждет его. Чан издалека подмигивает и скрывается за створками лифта. Становится страшновато, или волнительно — непонятно, живот скручивает легкой судорогой предвкушения. Он заходит в кабинет, случайно постучавшись чересчур громко, молится всем известным богам, чтобы не облажаться, и прикрывает дверь под стук ударившихся о стекло жалюзи. Минхо смотрит на него устало, потирает красные глаза и откидывается на спинку кресла. Его такого хочется обнять, заварить крепкого чаю и уложить спать под теплый плед. Но вид у него больно обманчивый — несмотря на усталость и бледность, он выдавливает из себя фирменную ухмылку и хлопает ладошкой по коленям. Джисон на трясущихся ногах проходит ближе, только сейчас замечая, что единственным источником света в кабинете является пробивающееся сквозь жалюзи свечение уходящего солнца. Он не понимает: то ли трусость берет верх, то ли предвкушение так будоражит сознание. Хочется уйти или подойти ближе, хочется коснуться и не видеть больше никогда. Таких противоречивых чувств он еще не испытывал. — Чего топчешься? — уставший голос прерывает поток мыслей в тяжелой голове. Джисон округляет глаза и быстрым шагом преодолевает оставшееся расстояние, встает напротив и переминается с ноги на ногу, не зная, что делать дальше. — Мне самому начать, или пошевелишься? Минхо раздвигает расслабленно ноги и кивает вниз. Легкие разрывает от накаленного воздуха. Колени трясутся, когда он опускается на них и касается еле-еле раздвинутых в стороны бедер. Под руками мышцы напрягаются от сладкого разлитого по организму удовольствия. — Уже поздно… может быть, поедем ко мне или к вам? Он не знает, что заставляет его раскрывать рот. Ему бы молча сделать все, что просят, но он неосознанно пытается оттянуть неизбежное и подготовить себя хотя бы морально. — Ты пришел получать удовольствие или деньги? Отвращение колючим комом заполняет горло и подкатывает слезами обиды к глазам, которые Джисон смахивает, не успевают они показаться. Свои слабости показывать сейчас не время, нужно просто сделать то, зачем пришел. Он понимает, что сделал этот выбор сам. Руки слегка подрагивают, когда он расстегивает ширинку чужих брюк. Минхо помогает стянуть их и белье до щиколоток. Джисон выдыхает нервно и на пробу касается мягкого члена руками, приближается и, зажмурившись, касается головки языком. Он такое только в своих мечтах видел, как раз тогда, два года назад. — Ну-ну, не так сразу. Поработай рукой. Он кивает сам себе, дышит нервно, зажимает гулко колотящееся об грудную клетку сердце левой рукой и медленно проводит по плоти сжатой ладошкой. Старается сделать так же, как делал себе, касается головки не спеша, чтобы не сделать больно, оттягивает крайнюю плоть легкими движениями и пытается сдержать порыв прикоснуться губами к приоткрытым во вздохах влажным губам. Член в его руках твердеет, в растрепанные волосы Минхо вплетает пальцы и давит на макушку, Джисон, прикрыв глаза, наклоняется ближе и касается головки губами. Открывает рот, насаживается и давит втянутыми щеками, как видел в порно (которое его заставил смотреть Хёнджин). Он старается, вылизывает, сосет неумело и сам не замечает, как в штанах становится тесно. Постыдное возбуждение от своих действий накрывает с головой. Слезы катятся неосознанно, скорее от давления на глотку и непривычных ощущений внизу, где Минхо касается его носком ботинка, давит и вырывает из Джисона высокий полу-стон полу-всхлип. Джисон кашляет, едва ли не задыхается от ощущений и осознания происходящего, отстраняется, сжимает в ладонях напряженные бедра и опускает голову вниз. Он то жмурится, то смотрит, постанывает негромко и надеется, что ушли все, потому что слышимость здесь, как он понял, очень даже хорошая. — Чего остановился? В голосе — ухмылка, как у наглого кота, которому мало одной порции сметаны. Джисон всхлипывает повторно, смотрит покрасневшими от влаги глазами на Минхо и тянется к нему, смотрит умоляюще и ждет, что вот, сейчас его поцелуют, но вместо губ — грубая ладонь и шепот в самое ухо: — Хочешь поцелуй — соси. От грубости плакать хочется, стонать и просить, лишь бы прикоснулся нормально, поцеловал, обнял. Но он все равно сосет послушно, старается доставить хоть какое-то удовольствие своими неумелыми действиями и не выставить себя полным профаном. Минхо направляет, давит иногда чуть сильнее, из-за чего Джисон задыхается и сдерживается от порывов кашля. Все длится, кажется, целую вечность, челюсть ноет от напряжения, на языке терпкий вкус спермы, и мокрое пятно позорно разливается по джинсам, после того, как Джисон кончает от ласкающей его ноги. Ему стыдно, обидно и больно, на часах почти девять, в кабинете темно и прохладно. Он надеется, что в свете только что включенной настольной лампы не видно его раскрасневшегося лица, слезящихся глаз и того самого в районе паха, о чем думать отвратительно. Он уходит еще до того, как Минхо успевает заговорить с ним, звонит Хёнджину и просит подвезти до дома, потому что от метро — минут сорок пешком, а автобусы в его район давно перестали ходить. Хван задает кучу ненужных вопросов, бурчит себе что-то под нос и остается проигнорированным. Джисон, кажется, забывает сказать ему «спасибо».