оппая

В обезьяннике воняет потом, немытыми много дней бездомными и алкоголем. Джисону среди сидящих здесь татуированных мужиков размером с глыбу и старичков с красными глазами и запутанной бородой крайне некомфортно, но не впервой уже. Сидящий за столом прямо напротив решетки коп что-то ворчит себе под нос и нервно перебирает документы, пытается выпытать у Хана хоть слово и злобно сверлит его взглядом. Джисон отвечать ему не хочет, он наблюдает за краснеющими от злости ушами мужчины и гаденько усмехается у себя в мыслях. Из-за него коп закипает на глазах, ручку кидает на стол так сильно, что та едва ли не ломается, разлетаясь на мелкие кусочки. Он проливает кофе на только заполненные документы и, матерясь, идет печатать их заново. У него вырубается компьютер, на который он только-только занес с горем пополам выпытанные показания, из-за скачка электроэнергии. У него в голове каша, и язык заплетается ближе к девяти вечера, когда пьяниц и вандалов выпускают из участка, потому что срок их наказания уже закончился. Джисона коп до ужаса бесит. Забавно становится наблюдать за тем, как он злится и чешет кулаки, лишь бы не врезать ему через толстые металлические прутья решетки; как его напарник со смешным подбородком и грозным взглядом в коричневом длинном пальто экей лучший детектив Кореи подходит к нему, чтобы похлопать по плечу и пообещать выбить из подростка всю дурь по первому зову. Этот вот детектив Джисону не нравится еще больше, но он хотя бы не ловил его в магазине за кражу пива с чипсами и не старался обходиться с ним по-доброму. Как изначально пытался надоедливый коп. — Не знал, что полицейские бьют преступников. Это незаконно, коп-хён. Ему откровенно смешно, почти плохеет от смеха с забавно преобразившегося лица, поднятого на его заявление. У полицейского на столе табличка с надписью «Ли Минхо», но прозвище «коп» Джисону нравится куда больше. — Если я побью тебя, мне все отделение спасибо скажет. Джисона он бесит. Он сначала улыбается, потом кипит от злости и раздражения, потом читает нотации о том, как плохо воровать, и говорит — хочешь выпить, заработай. Джисона бесит, что он даже начинает выглядеть обеспокоенно, когда Хан отворачивается от подступившей к горлу обиды. Он заработал бы, да вот негде, не с чего и некогда. У него мать пьет даже больше, чем те алкаши, которые часами ранее сидели за мельтешащим у прутьев Джисоном и засыпали в таком положении от обилия алкоголя в крови. У него отец избивать его любит, но это ладно, привык уже, за двадцать-то лет жизни. У него еще друг — это по совместительству друг этих двух копов, и тому, походу, Джисон надоел, раз он не спешит его вызволять и разрешает им его отпиздить. Но как бы Джисона эта вся ситуация, пьяницы-родители, вредный друг и два тупых копа не бесили, он все равно не без удовольствия поглядывает на чужие загоревшие руки, обтянутые коротким форменным рукавом, и судорожно вздыхает. Его выпускают на следующий день, с горем пополам выпытав хоть пару слов для отчета, и он идет к Чану. Тот дуется, кричит, материт и извиняется потом долго. А Хан тешится в его объятиях, так и засыпает, а наутро идет домой, где отец отправляет в магазин и без бухла говорит не возвращаться. Сегодня не поймали, и слава богу. Зато через неделю опять ловят, и в том же магазине, где и в прошлый раз. А он-то надеялся, что спустя неделю продавщица в изношенной блестящей кофте и стремных туфлях на платформе, которые с горем пополам удерживают ее немалый вес, его забыла. — Тебя жизнь вообще ничему не учит, малец? — спрашивает коп-хен и складывает руки на груди. Он все еще какой-то по-доброму выглядящий, улыбается даже, и лучше бы издевательски, но улыбка у него чистая. Джисон тушуется и пытается запихать в себя всю свою злость и раздражение. — Я не самый умный, мне учеба с трудом дается. — отвечает он и скалится в ухмылке. — Я думал, ты разговаривать не умеешь. Коп-хен разворачивается и садится за свой стол напротив решетки. — Ну, рассказывай. Джисон рассказывать снова отказывается и, завидев в другом конце помещения макушку второго копа, разворачивается и садится в угол камеры, подальше от засыпающей полной женщины в сетчатых порванных колготках и кожаной грязной юбке. Он без удовольствия замечает, что Минхо этот чем-то его цепляет. Скрывать не хочется: у него отличное тело, почти не прикрытое обтягивающей полицейской формой, сильные, увитые венами руки, и огромные ладони с тонкими пальцами, вертящими в руке ту ручку, которую он чуть не сломал в прошлый раз. Джисон совершенно случайно ловит взглядом сильные бедра и вздыхает судорожно, представляя, как они выглядят без злосчастных синих штанов. Когда его, наконец, выпускают, история повторяется снова: сначала Чан ругает, потом прячет в своих объятиях, оставляет у себя на несколько дней и кормит едой быстрого приготовления. Потом телефон начинает разрываться от звонков матери, приходится ехать домой и снова воровать несчастные ноль пять пива, таскаться по соседям, которые за дешево продают спирт, и позже бежать в круглосуточный за чем-то более крепким и дорогим. В магазине не менее противная, чем прошлая, продавщица, и нет ни одной камеры: это на руку. В отделе с алкоголем пусто, Джисон как раз успевает засунуть бутылку под огромную толстовку и зашипеть от того, как холодное стекло соприкасается с голой кожей, как кто-то заворачивает в отдел и останавливается резко. Хан переводит взгляд и видит коп-хена с красной корзиной, доверху наполненной продуктами, и глазами по пятакам. — Опять ты? — спрашивает он устало и потирает виски. Идет ближе и заставляет Джисона пятиться назад, пока он не врезается в стеллаж и слышит звон пошатнувшегося алкоголя. Минхо тянет к нему руку, и он не сразу замечает, как она касается живота. — Я и не удивлен. Джисон стоит напуганным зверьком под взглядом копа и пытается отвести от него взгляд: он вроде раздражает одним своим видом, одновременно будоражит сознание и вместе с этим умудряется пугать. — Я слишком устал, чтобы задерживать тебя, малец. Минхо кладет бутылку в свою корзину и семенит к кассам под удивленный взгляд. Джисон плетется за ним осторожно, ничего не понимая, и, кажется, забывает от удивления закрыть рот, о чем ему напоминает приложенная к его подбородку рука. Кассирша пробивает продукты, неаккуратно складывает в пакет и натянуто желает хорошего вечера. Уже на пробирающем холодном ветру снаружи здания ему протягивают оплаченную бутылку и выводят из ступора щелчками пальцев перед глазами. — Тебе зачем оно, а? — Джисон очухивается и крутит головой из стороны в сторону. Минхо где-то на подсознании умиляется зрелищу, но быстро возвращает свой серьезный вид. — Не ваше дело. — отвечает Хан, отодвигает в сторону руку с алкоголем и пытается быстрой походкой вернуться в магазин, но чужая рука останавливает его, перехватив за талию. — Мое, мне же из-за тебя в участке сидеть, дурак ты малолетний. Джисон оскорбляется, но все равно останавливается и опускает голову виновато. Чуть не задыхается, когда видит обтянутые повседневными брюками бедра, но все равно не подает виду. Он совсем упустил тот момент, когда привычное раздражение и злость медленно сменились на желание прикоснуться к сильным ногам и, возможно, почувствовать остановившую его руку на своей талии еще раз. — Пошли. Он не успевает заметить даже то, как оказывается на переднем сидении машины, а за окном уже мелькают улицы, освещенные тусклыми фонарями, и коп за рулем набирает чей-то номер. — Чан, он у меня. Да. К тебе везти? Понял. Джисон округляет глаза и просит только не к Чану. Его не слушают, и через несколько минут он уже стоит у чужой квартиры под двумя уставшими, но все равно злобными взглядами и оказывается внутри чановой квартиры уже с ним наедине. — Снова отец отправил? — он кивает и проходит вглубь помещения. Из кухни веет запахом заваренной лапши, в голове почему-то возникает воспоминание о доверху забитой нормальной едой корзине, и желудок предательски урчит. — Пошли, горе ты луковое. Чан заваривает ему вторую порцию, сажает напротив себя, а потом почти час пытается в лекции о воровстве. Джисон себя виноватым за это не чувствует, разве что тогда, когда старший упоминает коп-хена и говорит, что он ему проблем приносит немерено. Но делать нечего, и отец дома злой, мать пьяная и хочет еще, и приходится делать это снова. В этот раз Минхо ловит его за руку. Он возвышается над ним огромной глыбой и злобно сверлит взглядом, в руке сжимая чужое запястье. Джисон судорожно вздыхает, когда видит разницу в их размерах, и пытается отмести эти мысли куда подальше. Теплый, прижимающийся к нему сзади коп этому ни капли не помогает. В этот раз они не едут к Чану, даже не в участок, а в какой-то незнакомый Хану район с жутко высокими светлыми домами и кучей магазинов вокруг. В таком месте рука бы не поднялась даже к ручке двери прикоснуться, что уж говорить о дорогом алкоголе на полках массивных стеллажей. Неизвестным местом оказывается просторная квартира Ли, у Джисона в голове тысяча вопросов и совсем немного от чувства предвкушения: все же за неделю без копа рядом он успел принять тот факт, что раздражение сошло со ста на один, примерно, потому что лекции все еще никто не отменял, а это — бесит. — Ну что, расскажешь? На алкоголика ты не похож. — Минхо ставит на стол чашку горячего чая и тарелку с разогретой в микроволновке домашней едой. Он садится напротив и смотрит внимательно, все еще до жути устало. — Вам же Чан-хен уже все рассказал. — он знает, что так оно и есть, потому старается звучать уверенно, хоть это и получается с трудом в окружающей его обстановке. Коп кивает в согласии и смотрит внимательно: Джисон под этим взглядом слегка тушуется. — А к себе зачем привезли-то? — А зачем не сопротивлялся? — и то правда, думает Хан и не отвечает. — Потому что Чан рассказал, потому и привез. Ешь молча. Джисон хочет возмутиться, потому что сам же сказал рассказывать, но все равно молчит и принимается за еду. Потом моется, кутается в заботливо предоставленные копом вещи и расстраивается даже слегка, когда вместо чужого запаха чувствует порошок и какой-то свежий кондиционер для белья. Ему стелят на диване, и возмутиться нечему: диван этот большой и мягкий, не хуже кровати, да только ему на диване спать не хочется, когда в соседней комнате засыпает вроде как очень горячий и вроде как вызывающий не хилое возбуждение коп. Джисон от одних только мыслей об этом с трудом сдерживает стон, сдавливает в руке напряженный член через ткань великоватых ему штанов и прогибается в спине. Он ласкает себя, закрывает глаза и закусывает нижнюю губу: ему так хорошо от дрочки не было никогда, тем более — от неполноценной. За закрытыми глазами он не замечает вошедшего в комнату Минхо, впавшего в небольшой ступор, и едва ли не вскрикивает от испуга, когда поверх его ладони ложится чужая, а распахнутые в шоке глаза встречаются с чистым, чуть тронутым дымкой возбуждения взглядом. — Малыш так отчаянно хочет, чтобы его наказали? Чего. Блять. Вслух. — Да ладно тебе, я же видел, как ты на меня смотришь. Джисон в шоке пялится на нависшего над ним Минхо и неожиданно даже для себя скулит негромко, плотно стиснув зубы. Рука поверх его сжимается и полностью накрывает пах, приятно давит на тыльную сторону собственной ладони и убирает ее в сторону, тут же возвращаясь на место. По телу током пробегается волна возбуждения, когда пальцы сжимаются на члене и перебираются под резинку штанов и белья. — Дрочить в доме копа в его же одежде и на него же? Джисону бы съязвить, мол, с чего это ты решил, что я на тебя тут дрочу, но Минхо, вообще-то, прав. И препираться отлетает любое желание с ощущением шершавой ладони на собственном твердом члене. — Я, конечно, не фанат кинка с размерами, но ты даже внизу маленький. Коп ведет свободной рукой по его шее и удерживает на диване, слегка сдавив руку. Джисон хрипит и прикрывает глаза: в любой другой ситуации он бы давно старшего обматерил, оскорбился нелестным отзывом о размере его члена и врезал посильнее, но никто в других ситуациях над габаритами друг друга не смеется, да и ласкающая ладонь немного-много отвлекает от излишней злости. Минхо проходится губами по шее и поднимается, усмехается, когда видит, как Джисон тянется за ним, садится и задирает голову в попытках коснуться. — Мог бы поцеловать. — обиженно тянет он и резко затыкается, когда старший давит большим пальцем на головку. — Не заслужил. — Минхо усмехается и вытаскивает из белья руку, Садится на диван рядом с Джисоном и только собирается сказать что-то, как Хан разворачивается боком к нему, поджимает колени и, глядя затуманено, перебивает: — А вдруг я хочу, чтобы ты меня наказал? — и тянется губами к скуле, оставляет невесомые прикосновения губ и касается рукой возбуждения старшего. — Этого-то заслужил, а? От чужой смелости сносит крышу: Минхо точно не ожидал, что пацан с такой уверенностью в голосе ответит ему, будет действовать сам и без какого-либо стыда распускать руки. Тот создавал образ человека, который даже рта не откроет, не говоря уже о том, чтобы язвить и ехидничать в ответ. Минхо прикосновения его нравятся, их прерывать не хочется, но хочет наказание — будет ему наказание. Он вплетает руки в чужой затылок, оттягивает и резким движением заставляет Джисона упереться лицом в диван. Хан хнычет, разворачивает голову и упирается щекой в мягкую поверхность, потирается возбужденным донельзя членом об чужое бедро и жмурится от приятных ощущений. — Я такое в «пятьдесят оттенков серого» видел, когда Кристиан Анастейшу шлепал. — он усмехается и не без удовольствия представляет, как они выглядят со стороны: он, в чужой огромной одежде, лежит поперек на чужих коленях, и Минхо, такой весь большой, мужественный, оглаживает его ягодицы и рукой сжимает его растрепанные волосы. У него точно есть кинк на разницу в размерах. Джисон не успевает заметить, как с него стягивают штаны с бельем до колен, как заставляют высунуть руки из майки, как кожи касаются горячие ладони. Стонет громко, когда чувствительной головкой потирается о грубую ткань джинсов, пытается развернуться и посмотреть, но остается остановленным рукой в волосах. Боже, думает, какую же лотерею я выиграл? Минхо вытягивает ремень из шлевок джинсов и, складывая его пополам, наклоняется к горящему в смущении уху. — Сколько? — Джисон сначала не понимает, мычит вопросительно и вздергивает ягодицы вверх, ближе к холодной коже ремня. — Сколько раз мне тебя ударить, мм? — Десять, я хочу десять. — он сам не особо понимает, что говорит. Понимает только то, что после станет очень приятно. — Считай. В «пятидесяти оттенках серого» реально было так, думает, но не озвучивает. Как и то, что ему это до ужаса сильно нравится, возбуждает и заставляет хныкать от предвкушения и дикого желание наконец почувствовать. Легкий шлепок приходит неожиданно, стон вырывается сам по себе. — Один. — говорит, и хочет попросить сильнее, но не успевает: на ягодицы приходит еще один, более ощутимый шлепок. — Два. Он чувствует боком чужое возбуждение и тянет ближайшую руку, но Минхо ее останавливает, взяв за запястье ее и другую, прижимает к дивану над джисоновой головой. Оглаживает ремнем краснеющие ягодицы и замахивается более ощутимо. — Три. — он стонет то ли от боли, то ли от того, как же чертовски ему сейчас хорошо. Член, прижатый к бедру, сочится естественной смазкой и болит от того, как сильно он напряжен и как хочется уже кончить. — Четыре. Кожу снова обжигает удар раскрытой широкой ладони, Джисон клянется, что чувствует, как краснеют его ягодицы и как жутко возбуждает осознание этого. Минхо перед ударом сминает кожу в руке и оттягивает в сторону, открывая вид на сжавшееся колечко мышц. Он касается большим пальцем ануса, давит под полу-хрип и входит внутрь на одну фалангу. — Пять. Сил висеть безвольной куклой поперек чужих колен уже не остается. Он извивается, трется о жесткую брючную ткань. — Шесть. Джисон стонет громко: кожу жжет, Минхо поглаживает ее нежно, прежде чем ударить снова. — Семь. Старший наклоняется к лицу, ведет носом от скулы к уху и несильно прикусывает мочку. Он чувствует, как напрягается под ним податливое тело, ухмыляется и щекочет мошонку указательным и средним пальцами. Джисон вздрагивает крупно и всхлипывает. На глаза наворачиваются слезы возбуждения — ему так приятно еще не было никогда. Минхо давит большим пальцем на синяк, оставленный отчимом рядом с позвоночником, слышит болезненный стон и думает спросить о нем позже, а пока- — Восемь. В висках пульс бьется под сто, не меньше, сонная артерия судорожно пульсирует наравне с такими же частыми вздохами и тихими, вызванными в порыве накатывающего экстаза стонами. — Девять. Ему жутко хочется кончить, чтобы до звездочках в глазах и дрожи в руках. Тело реагирует на касания и трясется в предоргазменной неге. — Десять. Он кончает позорно, пачкает черные джинсы Минхо спермой и давит в себе особенно громкий стон, когда чувствует руку на упавшем члене, выдавливающую последние капли семени. Он не может даже пошевелиться: все тело становится ватным в одну минуту, и перед глазами действительно звезды-вспышки. Руки не держат, не помогают подняться совсем, поэтому Ли обхватывает его талию широкими ладонями и сажает к себе на колени. Джисон бедром чувствует влажное пятно под ляжкой, содрогается в удовольствии и тычется слепым котенком в чужие губы. У Минхо поцелуи взрослые, с языком, и до того приятные, что Хан рискует возбудиться во второй раз. Тело отчаянно не хочет подчиняться мозгу, который твердит угомониться уже и сползти с чужих колен, расплыться лужицей на диване и уснуть крепким сном. Он касается чужой ширинки, сжимает в ладони крепко стоящий член и падает лбом на плечо Минхо: от одного осознания того факта, что старший возбудился, глядя на него, трогая, наказывая, как нашкодившего котенка, голова идет кругом. Минхо стягивает его со своих колен неожиданным резким движением, кидает на диван салфетки со стеллажа на другом конце комнаты и удаляется в ванную. Говорит напоследок, что завтра во всем разберутся, приказывает спать и скрывается за дверью. Джисон, разморенный, довольный донельзя, успевает заметить его покрасневшие щеки и улыбается сам себе дурацкой, против воли ползущей на рот улыбкой. — Разберемся, хен. — сонно бормочет он себе под нос и плетется в чужую кровать, с трудом сдерживает себя и не заходит в шумящую водой ванную.