оппая

Джисону не то чтобы сильно стыдно, лишь немного, просто организм при появлении Чонина в поле зрения подкидывает картинки той ночи и заставляет щеки залиться ярким румянцем. Хан вообще часто краснеет — то из-за злости, то из-за смущения, то из-за радости — практически всегда, в общем. Но одногруппники за годы вместе научились его «румянцы» различать, поэтому Чонину не составляет труда понять, почему щеки и уши старшего загораются в очередной раз. С того дня прошло две недели, загруженные выступлениями, трансляциями и тренировками, и видеться почти не удавалось. В зале для практики они никогда не стояли рядом; Хёнджин с Сынмином вились вокруг Чонина и не давали ему прохода, потому что хотели повеселиться, а Джисона Чан с Чанбином отказывались отпускать даже на других мероприятиях и отрабатывали лирику везде, вплоть до комнаты ожидания на награждении. Джисон не жалуется, но внутри что-то подсказывает о том, что ему, кажется, становится немного одиноко без ночных разговоров и, что уж греха таить, без поцелуев. Хочется подойти и внаглую заявить прямо: целуй. Хочется схитрить и выпалить, что за две недели разучился целоваться уже и надо вспоминать, а вдруг сработает? Но смелости о таком говорить напрямую не хватает. Чонин это видит. Может, это он слишком хорошо читает людей, а может помогает проницательный Хван, который каждый день заявляет о том, что Джисон на него пялится — кто знает, главное, что намёк ясен и предельно понятен. С наступлением очередной ночи, Чонин едва не срывается: встаёт уже с постели и пихает ноги в тапочки, присматривается к одинокой фигуре на кровати и размышляет минуту-другую. Он видит свечение телефона Феликса и провода наушников, из которых тихо-тихо играет какая-то незамысловатая мелодия, с трудом складывающаяся в песню Иччи на такой громкости. Сынмин внизу спит и ворочается во сне. Феликс не замечает, как Чонин сползает со второго этажа, не чувствует пошатнувшейся кровати, когда он приземляется рядом с поджавшим колени к груди Джисоном. Все это играет на руку — быть пойманными не очень хочется, и сказать, что ему просто стало одиноко, себе дороже — от старших заботы итак слишком много. Хан в полудреме крупно вздрагивает от прижимающегося к спине широкого тела и обвитых вокруг талии рук. Не составляет труда понять, кто это — к нему кроме Яна никто ни разу не приходил и намеков о скорейших визитах не давал. Присутствие его снова заставляет залиться румянцем и сжаться в клубочек на постели в надежде на то, что младший просто уснёт или уйдёт, подумает, что Джисон сам уже давно видит десятый сон. Но, вопреки всем надеждам, Чонин не глупый, его реакцию ощущает и прекрасно понимает, чем она вызвана. Лёгкий трепет в груди ощущается бушующим в глубокую зиму ураганом. — Хён, ты спишь? — спрашивает он скорее на пробу, чтобы удостовериться в своих предположениях. Старший кивает слегка и неосознанно жмётся спиной к чужой груди, отчего живот сводит легкой судорогой. Приятно. — Хён, повернись. У Чонина голос властный, будто приказывающий. Джисон неосознанно подчиняется, переворачивается и тычется холодным носом в горячую кожу на шее. Чувствует частую пульсацию и улыбается, потому что не у него одного так. — Ты давно не приходил. — Хан говорит тихо и осторожно, боится быть услышанным и, вероятно, надеется, что даже Чонин не услышит его. Его, и той слабой нотки обиды, проскользнувшей в голосе. Чонин ему не отвечает. Он улыбается легко, поглаживает прижатую к его груди ладонь и свободной рукой поднимает голову старшего за подбородок. Джисон полусонный, до ужаса теплый и мягкий, улыбается так же аккуратно и почти незаметно, лишь уголками губ, и прикрывает глаза. У обоих сердце колет от такой трепетной близости и ощущения прижатых друг к другу горячих тел под плотным одеялом. — Ты избегал меня. — он не хочет издеваться, честно, тянуть тоже не хочет, но все же интересно, сможет ли вечно смущенный подобными вещами Хан сделать первый шаг. — Ты жалеешь о том, что между нами было? Они оба поражаются чониновой смелости. Он, конечно, не из робкого десятка, но в подобных ситуациях говорить так тяжело. У них оно впервые — что-то с ноткой романтики и интима. Их отношения не интересовали никогда, и сейчас, наверное, тоже, но что-то теплое изнутри требует этой близости. — Неправда, я не избегал тебя. — Джисон округляет глаза и протестующе машет рукой, только сейчас замечая их переплетенные пальцы. — Просто… ты же знаешь. Чонин знает. Знает, что смущает своими действиями и поведением, знает, что в Джисоне только ребячество и щепотка взрослости, отданная на работу. Знает, что краснеет тот не специально, милым быть не пытается, никогда не переигрывает, а ведет себя подобным образом только потому, что сам таким и является. Без масок. Знает, что жутко хочет закончить этот разговор и поцеловать, наконец, приоткрытые влажные губы. Он тянется вперед и оставляет глаза открытыми, чтобы увидеть, как жмурится старший, хмурит брови и отчаянно тянется ближе к легкому касанию. А потом просто отдается поцелую полностью: шевелит губами, обхватывает ханову нижнюю и легко прихватывает зубами, облизывает и заставляет своими действиями углубить поцелуй. Джисон с трудом удерживает себя на месте, жмется ближе и судорожно дышит через нос, когда чувствует на талии, под майкой, теплую широкую ладонь и прикосновение языка к губам. Ему хорошо просто до одурения, рука, скользящая вниз к животу, заставляет содрогнуться и тихо проскулить от удовольствия. — Тише, хён, мы не одни. — словно в подтверждение чониновым словам кровать трясется, Феликс сверху крутится, на пол падают оставленные им рядом с собой наушники. На телефон Джисона приходит уведомление, оставшееся проигнорированным. Джисон кивает быстро и сжимает руку на чужой груди. Дышит загнанно и чувствует пробирающиеся под ткань штанов и белья руку. — Что ты делаешь? — он шепчет, еле-еле перебирая языком, смотрит затуманенным взглядом и пытается сдержаться, чтобы не застонать. Учащенное сердцебиение, кажется, слышно даже за пределами комнаты. — Помогаю тебе. — Чонин касается чужого носа своим и двигает рукой на пробу, раздвигает сведенные ноги Хана и сжимает пальцы на джисоновом члене. Джисон кончает ярко и быстро, сам того не ожидая, потому что поцелуи приятные, и прикосновения дарят нереальное удовольствие. Он жмурится сильнее прежнего, сжимает в руках ткань на спине младшего и всхлипывает. Чонин целует снова, едва касаясь губами губ, лыбится заразительно и обещает вернуться через несколько минут. Хан хочет его остановить, помочь, осмеливается протянуть руку и, стыдливо отводя взгляд, притягивает Яна назад. Утром, проверяя телефон, он замечает то самое ночное уведомление. «Будь тише, Сынмин проснется. Удачи вам~». И довольное лицо Феликса, спускающегося со второго этажа кровати. Хочется ударить, но вместо этого изо рта вырывается тихое «спасибо», сопровождаемое покрасневшим от стыда лицом. Чонин под боком потягивается сонно и прячет Джисона в объятиях.