Двухцветное кино

На улице тоже тихо, солнце только встало, все умные люди видят тридцатый сон и благодарят бога за такую возможность, но ты никак не могла уснуть. Ты не знаешь, почему привезла Хосока в свой маленький приморский городок. Вы с Мином его покинули, уже скоро как девять лет будет, вскоре после твоей попытки самоубийства. Ты поступила в колледж в Сеуле, а Юн начал работать, ты не знала, где он именно работал. Мин эту тему всеми силами избегал, говорил, просто маленькая компания, подрабатывает кем-то вроде стаффа. Если бы тогда правду открылась, могла бы ты предотвратить всё, что случилось? Такие мысли слишком часто приходят, потому что неимоверно тянет вернуться на десяток лет назад и отлупить саму себя. Ту себя, что ненавидела существование маленькой бессильной девочки, а ведь та ты даже и не знала по-настоящему, что значит оказаться в тёмном углу, из которого выхода нет, в котором остаётся только выть от безысходности. И из-за той тебя Юнги пришлось быстро искать большие деньги. Его смерть — твоя вина, ни чья-то ещё. Ты этот город всеми силами ненавидела, а парень сюда часто приезжал, шёл к скалистому берегу и сидел там часами. Что он вспоминал? О чём думал? Хочется его мысли поймать, стать ближе к тому, чего давно не существует. Учась, ты не возвращалась на родину в отличие от юноши, но его прах развеяла всё же на этом берегу. Специально собрала силы и приехала в ненавистное место. В ту квартиру, которую вы снимали в Сеуле, больше не вернулась, а эту, незапятнанную кровью, продать не смогла. Юнги много заработал, достаточно, чтобы, пока сама не начнёшь себя хорошо обеспечивать, смогла держать ваш «дом» при себе. Море безупречное, не имеющее изъянов, чувств, кажется, тоже. Оно всегда холодное и далёкое, у него нет начала и конца, а ещё оно с лёгкостью поглотит любые ваши эмоции, пока солёный ветер играет с волосами и забивается в каждую частичку тела. В его бирюзовом соцветии похоронено несметное количество историй, горя и печали. Оно разделит с вами шторма души, превращаясь в сине-чёрную бездну, отражая метания сердца, бьющегося о клетку лёгких. Ему можно ничего не объяснять, оно само поймёт, примет и закопает. Так нет ли в нём эмоция? Своих, может, и нет, а вот чужих навалом. Оно от них трещит по швам, выплёскивает на берег с пеной крики и слёзы, пытается от их липкой хватки избавиться, но тщетно. Они в нём растворились, прицепились к каждому атому воды, заглушают собой тёплую радость, с морем же разделенную, радость так громко кричать не умеет. Вглядываешься в его глубину под ногами, камешек из-под ботинка летит навстречу буйному морю, моментально поглощается им без остатка. Вместе с его падением приходит мысль, что старые эмоции, разрывающие на кусочки, почему-то притупились. Ты боялась, но приехала. Всю неделю избегала даже мысли об этом месте, а окончательно убежать так и не смогла, подчинилась отголоскам «юности» и теперь без промедления идёшь ко дну, погружаясь с головой. Сегодня особенный день. Его день. День, в который ты потеряла Мин Юнги. Каждый раз при приближении злосчастной даты ты наваливала на себя гору работы, пыталась выключить внутреннее саморазрушение, но вечером, оставаясь один на один с самой собой, год за годом проживала вновь те дни: его пропажу, морг и собственную истерику. Однако не сегодня. Почему-то сегодня в голову лезут лишь светлые воспоминания: ваши ночные объятия, испорченный рамён, тридцать три косички на голове парня. Как-то раз из-за твоей невнимательности все ваши светлые вещи стали чёрными, а потому что нельзя чёрную кофту запихивать к остальному белью и стирать их вместе. И вы долго ещё ходили в этой тёмной одежде, шутя над тем, что стали готами. Люди, живущие прошлым, подобные тебе, величайшие мазохисты, испытывающие экстаз на грани болезненного обморока при каждом посещении «любимых» реминисценций. Ты из-за них существуешь в состоянии вечной временной петли, в которой настоящее более не играет роли, в которой всё делается ради чего-то, чего уже и нет. И чаще всего, отправляясь в очередное путешествие по лабиринтам собственного разума, раньше начинала реветь, потому что проявление каких-либо других эмоций в твоей ситуации невозможно. Но, может, лимит просто исчерпан? Может, человек, не умеет так долго страдать? Может, и твои чувства, наконец, затихли и смягчились? Ты не помнила себя без Юнги. Он был всегда. В детстве защищал от вредных мальчишек, в школьное время, скрипя зубами, сидел вместе с тобой над геометрией, читал книгу за книгой, чтобы восполнить пробелы в образовании и помочь тебе. Юноша школу так и не окончил в своё время. Он был с тобой тогда, когда становилось невыносимо и когда счастливые слёзы струились по щекам, заключал в своих объятиях. Согласитесь, через прикосновения намного легче поделиться своими эмоциями, не так ли? «Любая боль уходит, она с собой может львиную долю человека утащить, оставить без рук или ног, без сердца тоже, но она уйдёт. И тогда придёт что-то, что эту долю заменит, оно придёт оттуда, откуда меньше всего ожидаешь. Малыш, не убивайся так, сегодня здесь я, завтра это может кто-нибудь или что-нибудь другое, но мир постоянно будет протягивать тебе канат, взобраться по нему или нет — сугубо твоё решение». В голове гулким этом раздавался глухой шепелявый голос. Мин всегда умел подбирать слова так, чтобы те откладывались в отдельную коробочку в голове под названием «никогда не забуду». Под ногами волна набегала на волну, разбиваясь о чёрные камни, а в твоей душе шторм сменился ясной погодой, и хоть перед глазами великая стихия бушевала, внутри всё успокоилось, не достигнув штиля. Штиль — это плохо, он предвещает новую бурю, твоё же внутреннее море стало мирным, но с непрекращающимся бегом волн. Волны — жизнь, и они продолжают свой бег, что бы ни случилось. Подталкиваешь ещё один камешек к обрыву, наполняешь лёгкие солёным ветром, создаёшь в голове образ, с которым отпускаешь от себя всё, что мешает двигаться дальше. Камень летит вниз, но ты на него не смотришь. ~ ~ ~ Возвращаешься к дому по тем же пустым улочкам и практически сталкиваешься с Хосоком, накинувшим куртку и выбежавшим на улицу в том, в чём спал. На парне нет лица, взгляд часто-часто бегает вокруг, остановившись на тебе, проясняется, а хозяин останавливается, будто привинченный к земле, но когда подходишь ближе, видишь, что у него руки сжаты в кулаки и слегка дрожат. — Чего тут делаешь? — он ещё раз тебя осматривает с ног до головы, что тебе аж не по себе становится, разворачивается и быстро поднимается наверх, а ты никак с себя не сможешь снять стикера «виноватая», что прямо на лбу прицепился по непонятным причинам. Когда дверь щёлкает, несмело цепляешься пальцами за край рукава, а мужчина, не поворачиваясь, легко высвобождает руку из твоей. — Эй, что случилось? — встаёшь прямо перед ним, не давая парню пройти в комнату, наблюдая, как на его идеальных скулах играет венка от напряжения, он так на тебя и не смотрит, но ты же бесстрашная, ты бы подошла да уткнулась ему прямо в грудь. Года, проведённые вместе с «Паком-Я блюю от одного вида милостей», дают о себе знать, как искушённый снайпер знаешь, как безошибочно обезвредить мину. Так бы и поступила, да у вас с Хосоком всё по-другому, вы не на одной стороне играете, друг к другу приближаться вам запрещено. Правда, куда уж ближе? Однако продолжает верить, что в душу его так и не впустила. — Т/и, я бегал в таком виде и искал тебя полчаса, — устало начинает Чон после очередного твоего рывка за рукав. — Ты должна была хоть как-то предупредить меня, что ушла! — Но это же не в первый раз, — всё ещё не понимаешь причин злости мужчины, и о да, он зол, стоит взглянуть на заострившуюся линию подбородка, чтоб безошибочно определить сдерживаемый им гнев. — Вот именно, что не в первый! — упс, уже не сдерживаемый. — Т/и, ты хоть осознаёшь, в какой опасности находишься, просто приближаясь ко мне? А тут какая-то девица уехала со мной чуть не в медовый месяц, думаешь, об этом никто не узнал? Никто не захочет этим воспользоваться?! — сжимает твоё запястье больно, не вырываешь последнее. — Да, мы отключили телефоны, но ты могла просто оставить мне записку! Мы же не в Сеуле, где я могу контролировать твою защиту! Шипишь, всё же высвобождая руку, он немного испуганно на тебя смотрит, пока «обиженно» скидываешь кейп и идёшь к уже, к сожалению, не тёплой постели. А ты мечтала вернуться до того, как он проснётся и залезть под одеяло, отогреться и уснуть. Может, немножко порассматривать мужчину, пока он невинный и безвредный. Молча переодеваешься, готовясь провалиться в объятия дорогого сна, а в голове новая революция рождается, потому что этот парень о тебе, несомненно, переживал. Он вообще может что-то такое испытывать? К тебе?! В который раз в голове сталкиваются противоречащие друг другу образы Хосока: того, каким он должен быть, и того, каким ты увидела его за эти несколько месяцев. Хосок робко подходит и присаживается на кровать рядом, не спуская глаз с твоей макушки. — Почему так рано встала? — произносит тихо, поднося к губам твою ладошку, чтобы согреть её дыханием, как будто той от просто его близкого присутствия не жарко. — Я не смогла заснуть, — тянет за руку, чтобы ты легла рядом с ним, укутывает вас одеялом и утыкается носом в девичье плечо, пытается восполнить твоё несколько часовое отсутствие. — Так почему меня-то не разбудила? — его дыхание прямо в кожу пускает мурашки скакать по ней. — Ни за что, ты такой милый, когда спишь, а как только просыпаешься, становишься хуже апокалипсиса. Почему ты в этом, словно ребёнок? — его смех хрипловатый, но очень заразительный, и ты не проигнорируешь, сама улыбнёшься. — Нет, я всегда прекрасен, ты просто испугалась ослепнуть от моей красоты, — закатываешь глаза и пытаешься вырваться из нежной хватки только для виду, а Хосок смеётся ещё сильнее. ~ ~ ~ Вы сидите у кровати и смотрите в чёрное окно, вдруг кожу приятно обжигает что-то холодное, опускаешь взгляд, встречаясь с металлическим маленьким ключиком на цепочке, поворачиваешься с непонимающим лицом к Чону, что застёгивает на тебе подвеску. — Я гулял и увидел его, самая дешёвая безделушка, но мне почему-то очень захотелось его тебе подарить. Сейчас не видно, но он прикольно переливается, тебе должно понравиться, — он вновь обнимает за талию, и тебе приходится повернуться обратно к окну. — Почему именно ключ? — а там за стеклом фонари, звёзд крапинка и двор, в котором ты практически росла, теперь он новыми оттенками твоей истории обрастает, в голове он будет обязательно ассоциироваться уже не только с Юнги. — Это ключ от моего сердца? — ты поднимаешь бровь, а он вновь смеётся. — Да, я знаю, твоё мнение по этому поводу. У меня, по твоим словам, оного нет! — Розовые сопли тебе не подходят, — фыркаешь, а руки сами тянутся к подвеске. — Или от твоего. Ты же его никому не отдаёшь. Действительно, никому не отдаёшь. Засыпаешь также в мужских объятиях, в этой жутко неудобной позе, но для вас в данный момент самой комфортной, слушая дыхание парня. На секунду кажется, что сейчас вновь появится Юнги, что слышишь его шаги, что опять видения. А Мин замирает у двери, смотрит на вас и, улыбнувшись, растворяется, так и не повернув дверной ручки. Хосок вдыхает запах твоего шампуня, а ты вот уже пятый день по счёту, не считая вчерашний, незаметно проваливаешься в густые объятия сна, кошмары не преследуют. На вопрос: «Почему не преследуют?», — отвечать не собираешься. Не сегодня, не пока вы здесь, не пока вы, не договариваясь, решили сыграть в близость. Утром вас будит вибрация телефона, Хосок сразу берёт трубку, сонным сознанием ещё пытаешься понять, когда он успел включить телефон, потому что чётко помнишь, как он выключил его в машине и обещал не притрагиваться к тому до конца вашей поездки. Так как ты практически лежишь на нём, то тебе удаётся услышать ключевую фразу: — Тэхён пропал, — звенит чей-то мужской голос в трубке. Итак, напрягшийся Чон вскакивает, роняя тебя, а на его лице отпечатываются гнев, растерянность и готовность действовать. Жизнь продолжает бурлить, и вам не удастся мирно выброситься на берег.