Двухцветное кино

— Ты ведь не сможешь простить мне смерть твоего брата, не так ли, Мин Т/и? — на его полуулыбку-полуоскал отвечаешь громким сглатыванием и незаметной дрожью в коленках. — Как давно ты знаешь? — парень, поднимая одну руку, второй лезет куда-то под стол, моментально напрягаешься, но он только мотает головой, как бы говоря: «я не настолько скучный, Т/и», — после чего встаёт, выходит из-за стола и, присаживаясь, толкает тебе навстречу какую-то бумажку. Также осторожно за ней наклоняешься, не сводя глаз со скучающей фигуры Чона. Поднимаешь листочек, понимая, что это фото. Вы с Юнги, конечно. Ещё в твои школьные времена, ты помнишь тот день. Редкий случай: у Мина не оказалось работы, а ты сдала все экзамены и просто желала наслаждаться жизнью, как это делали твои сверстники. Вы пошли тогда в парк аттракционов и провели там целый день, истратив деньги, припасённые на зимнюю одежду. Но это был счастливый день, поэтому на плёнке вы улыбаетесь, а у Юнги на носу сладкая вата. У вас с ним самая обычная история. Родители развелись и играли вами, словно мячиком, перекидывая то одному, то другому. В итоге вообще пытались разделить, но тогда Мин пообещал взять на себя ответственность за тебя и бросил школу, чтобы начать работать. По документам вы жили с матерью, но никто же не проверял. Она иногда присылала вам деньги, в отличие от отца, но потом Мин стал совершеннолетним, она повторно вышла замуж и стёрла из памяти сына и дочь как часть неудавшегося брака. Такое бывает, мама и папы могут не любить своих детей. Это не сказки, это просто реальность такая, в которой каждый сам за себя. За навалившимися воспоминаниями не замечаешь, каким болезненным взглядом прожигает тебя Хосок, как он порывается к тебе подойти, но отступает. У мужчины сейчас в руках дорогой шанс ситуацию перевернуть в свою сторону, но Чон его отбрасывает, провожая укором немым и клацаньем зубов. — Я пообещал и не копал под тебя, хоть руки и чесались, — пытается вернуть в реальность парень, но у тебя дымка перед глазами не исчезла. — Однако когда я нашёл её у вас дома, то сдержаться не смог. Мне было интересно, что это за парень. Видимо, приревновал, — юноша последним словом, словно плетью, по груди бьёт вас обоих, и уже не улыбается. От такого Чона непонятно, чего ждать, и тебе немного зябко становится. — Я порылся и узнал, что он работал на меня, а также, что его устранили по моему приказу. Множество недостающих деталей пазла встали на место, оправдывая твоё поведение. Однако знаешь, ты превзошла мои ожидания. Я действительно не думал, что ты такая хорошая актриса, даже поверил слезам, представляешь? — произносит голосом, которым обычно шутки рассказывают, но с его мрачностью не сопоставляется, огромный диссонанс вызывает отдающийся эхом в виде неконтролируемого страха. — Каково это — спать с человеком, которого ненавидишь? — шаг навстречу тебе. — Или ты гнилее, чем твой брат, и ловила настоящий кайф от секса со мной, продумывая, как потом будешь убивать? — ещё шаг, твоя рука вскидывается. — Заткнись, — шипишь, подавляя ругательства и оправдания, которые одновременно пытаются из тебя выбраться. — И зачем он так надрывался из-за обычной шлюхи? — снова его ботинки продвигаются вперёд. — Ты ведь не играла, пока стонала моё имя? — по его сузившимся до тонкой линии губам хочется с размаху прикладом зарядить, только бы он не произносил всё то, что сама себе выжгла с внутренней стороны кожи. — Ты ведь и у Чимина в кровати не раз побывала, раз так высоко забралась, а? — дуло пистолета упирается ему прямо в грудь, но горькие слова и презирающие чёрные глаза успели нанести тебе удар быстрее. — Что ты там бормочешь? — Я не знала, — опускаешь отяжелевшую руку. — Всё это время мне было известно лишь имя «Шинигами», — набираешь воздуха побольше в грудь. Ты не виновата, сможешь так же гордо смотреть на аристократично жестокие черты лица. — Я не знала, что ты — это он. Не знала! Понимаешь?! — повышаешь голос, потому что это несправедливо, ты такого исхода не заслужила, поэтому-то вырывается наружу тлевшая обида, разъедающая изнутри. Наверное, он понимает, в лице меняется, брови сводит к переносице, а губы ещё сильнее сжимает, спустя минуту молчания протягивая руку, наблюдает за тем, как она застывает в десяти сантиметрах от женского лица. Дрожит, его безупречная кисть дрожит, и ты с неё глаз встревоженных не сводишь, пока она очерчивает твои скулы и виски, так и не прикасаясь, на расстоянии десяти сантиметров его рука пускает по фантомной тебе сотню мурашек. Она не прикоснётся, вы все тёплые объятия и слова, не слетевшие с языка, оставили в той ночи, когда ты плакала впервые перед ним, им тут делать нечего, они от света яркого рассосутся, распадутся, исчезнут бесследно, а вы этого не желаете. — А Чимин неплохо всё устроил, использовал тебя для отвода глаз, чтобы я не понял, откуда идёт настоящий слив информации, — рука опускается, но Хосок не отходит, прояснившимися глазами глядит. — Однако это не сработало, и он схватил Тэхёна, — парень осекается и всматривается в тебя ещё внимательнее. — На Тэхёне слишком много держалось, да и я не мог не искать его. Всё просто, как дважды два, учитывая ещё десяток ловушек, которые он мне понаставил. К тому же ты была рядом достаточно долго, чтобы он успел многое обо мне узнать. Всё же я тебя недооценил, решил, что, если и подослана кем-то, я справлюсь с этим. Или не захотел оценивать по достоинству, а, Т/и? Тебе ли меня не знать? Объясни, почему человек с безукоризненной интуицией позволил кому-то безнаказанно приблизиться к нему? — Чон отходит, опираясь на стол, раздражая своей невозмутимостью и ожидая ответа, а тебя, когда он отдаляется, холод захватывает в свои просторные объятия. Правда, у вас жутко странные отношения. Он твоя цель? Заказчик? Клиент? Мужчина, с которым ты иногда спишь? Но, вроде, таких мужчин не возят к себе домой за тридевять земель и с ними точно не делят полуночные разговоры о вредности шоколада, перетекающие в дневные приготовления шоколадных пончиков. — «Шинигами» я выбрал себе как имя ещё будучи глупым мальчишкой, а оно прицепилось, — решает Хосок продолжить говорить. — Но ты ведь не пришла бы сюда сегодня, если бы не узнала, что оно принадлежит мне? Разве всё это не чересчур глупо? Конечно, глупо, безмозгло. Перед тобой стоит мужчина, в которого ты, очевидно, так же безмозгло влюблена. От этих слов не убежишь, они единственные верны по отношению к вам. Можно долго вокруг да около ходить, но сущность всё равно не изменится. Хосок — подонок, он монстр, тебе уже довелось видеть, как легко он расправляется с любым, кто ему не угодил, а ещё этот мужчина непосредственно виноват в смерти самого дорого для тебя человека. Но, не смотря на всю мерзость, в которой Чон вымазан с ног до головы, тебе рядом с ним тепло и уютно, не страшно, и хочется его как можно больше касаться, наблюдая за реакцией, ведь она бесподобна. — И твой братик, к слову, не был ангелочком, — парень улыбается, будто и не его судьба вовсе решается, а кого-то чужого и далёкого. — Мне не нравятся ангелочки, на себя взгляни, — Хосок на секунду замирает с широко раскрытыми глазами, но вскоре разражается смехом. — И даже то, что я нравлюсь тебе, не аргумент, чтобы оставить меня в живых? - приходится сглотнуть, не поддаваясь его всё таким понимающим глазам и яркой улыбке, чтобы голос звучал холодно и уверенно. — Ты же знаешь, мы с тобой не в детском саду, где можно правила поменять по желанию, здесь всё труднее. Есть обязательства, мы их выполняем, — Чон молча соглашается с неутешительно правдивыми словами. — Ты просто подговорила мою интуицию, споила её своей дерзостью и свела меня с ума, — смотрит немного грустно. Хекён здесь нет, чтобы увидеть, как мужчина крошится, чувствует, как что-то неладное с кальцием происходит, и кости трещинами покрываются, ломаясь, издавая характерный треск. А разве может что-то другое у него внутри трещать? Только кости. Скоро совсем превратятся в пыль, и Чон не выстоит. Но дело-то в том, что он действительно устал, а из этой игры по-другому не выйти. Так что, лучше уж ты и так. Лучше твоё лицо в последние мгновения и голос, что ему вечный асмр-эффект дарит. Так-то лучше, Чон Хосок — придурок, знающий, что кто-то из вас обязан выйти именно сейчас, и он берёт на себя эту роль, улыбаясь, как и всё остальное в жизни делал. Решает поиграть в джентльмена напоследок, немного жалея, что не встретился с тобой при других обстоятельствах, немного жалея, что он тот самый Чон Хосок. Безжалостный и не совершающий ошибок. А хотелось бы быть обычным пареньком с кучей ординарных слабостей и не мешками денег за душой, зато твоим. Ему дышать нечем в этом кабинете, где воздух отравлен твоим присутствием, и просто по-человечески больно из-за шутки жизни, которую она с вами сыграла. Чон не знает, какое имя дать тому, что между вами возникло. Зато точно знает, почему ты особенная. Потому что, разглядев за сотней иголок обычного человека, не стала использовать его слабости, чтобы сделать больно, не насмехалась и не жалела, но немного открылась, дабы юноша увидел, насколько вы похожи. Ты просто не боялась его так же сильно, как остальные, хотя стоило. Он просто решил, что будет интересно подпустить к себе кого-то впервые за долгое время. Он ждал, что сбежишь или возненавидишь его, но ты приняла жестокость в нём как должное, как часть картины, без которой та теряет всё очарование. Не пыталась найти оправдания или разгадать страшную тайну, лежащую в основе его образа жизни, к слову, тайны никогда и не было, позволила подобному человеку стать частью твоей истории, просто потому, что он там нужен был. Вы нуждались друг в друге, не знали об этом, пока не встретились, но после встречи уже не было смысла в ваших мирах, если там не было второго. Вы нуждались в том, чтобы разбавить поглощающий мрак внутри другого разговорами, можно и молчанием, но чтобы руки на чужих тёплых скулах, чтобы дышать одним напряжением и временем, чтобы в нём все твои будущие улыбки, а в тебе его необоснованная мягкость. Так что Хосок не знает, как назвать то, что между вами возникло, но это «что-то» стало его погибелью. Не ошибкой, он ненормальную зависимость тобой ошибкой не назовёт, а вот просчётом — возможно. Самым сладким просчётом в его жизни, самой горькой привязанностью и самой скучной историей отношений, закончившихся, не начавшись. — Пообещай мне, что с Тэхёном всё будет в порядке, — Хосок бесит своей безмятежностью. Ты, конечно, мольбы и слёз увидеть не желала, но не подобной самоуверенности. Потому что он и тебя заставляет чувства сдерживать, а они изнутри сильнее режут. — С ним всё будет даже лучше, чем ты можешь себе представить, — вновь поднимаешь руку, за этим скрывая, как голос срывается. Чон Хосок — твоё будущее, которое ты не готова принять. Не готова шагнуть с ним в неизвестность, что может принести ещё больше трагедий. Не готова распрощаться со своим прошлым, потому что тебе будет его бесконечно жаль, и будешь временами глядеть на Хосока, думая о том, что именно он виноват в твоём одиночестве. Даже если одиночества больше и не будет, он прав — ты просто не можешь любить того, кто забрал у тебя Юнги. И плевать, что Мин не от его руки умер, что Хо сам стал «дорогим» человеком. Что бы ты сейчас ни выбрала, тебя ждёт ад на земле. Это так по-дьявольски мучительно, будто ты астматик, который должен во время приступа заткнуть себе нос и рот, смотреть, как он задыхается, дабы после воскреснуть. «Юнги, а что случится с пеплом феникса, если он не пожелает воскресать?», — прикладываешь огромные усилия, чтобы продолжать на него ясным взглядом смотреть, и чувствуешь, как старая дыра в груди вновь раскрывается. — Как же я тебя ненавижу, — шипишь, потому что говорить уже не можешь, и руки дрожат, а там, напротив, Хосок, сжимающий столешницу до онемения рук, мужчина и не ожидал, что его выберешь, поэтому ему не очень больно. Не настолько больно, чтобы Чон этого не выдержал. — А вот я тебя люблю, — для вас немного громкие слова, но не фальшивые. И до зуда глаз, до камней на шее то, что ты любить его не можешь, только ненавидеть, то, что он Чон Хосок, что у вас всё хуже, чем у Ромео с Джульеттой. К слову, терпеть эту трагедию никогда не могла. — Возьми себя в руки, Т/и, помни, пять минут не так уж и много, — поднимаешь голову и вчитываешься ещё раз в выученную наизусть его внешность. Огненные волосы, в которых рукам желательно потеряться, — хитрые глаза, утягивающие в вечность, острые скулы, по которым надо нежно водить рукой, чтобы они смягчились, и горячие губы, забравшие твою душу. — Встретимся в аду, Т/и, — на эти губы откровенно залипаешь, следя, как они произносят слова и как ненадолго одна сторона поднимается вверх вместе с бровью. — Только ты несильно торопись, ладно? И откуда в нём эта дурацкая сентиментальность? И откуда у тебя на глазах столько влаги, не видать же ничего, а так хочется эту хитрую физиономию запомнить, нестираемой печатью в голове засветить. — Выход один и только отсюда, дальше по коридору, так что не тупи, не пытайся сделать то, чего не можешь, — за слезами не замечаешь его обеспокоенного лица и слов с двойным смыслом. Беззвучно солёные капли слетают с твоих щёк, нарушая тишину в одиночестве, они единственные решились встать между вами, чтобы не видела его лица, чтобы не передумала, пока он преданно ждал. Тебе нельзя было видеть его ласки и заботы, этого никто ещё не видел и тебе не дано. Они ждали, падая вниз, беззвучно встречаясь с тканью одежды, когда же грохот потрясёт комнату, чтобы после смешаться с пугающим звуком падающего тела, а после настало безмолвие. Но его решился нарушить ещё кое-кто, буквально разрывая пространство страшным механическим писком. Через пять минут логово клана Чон взорвалось.