Принц с соседнего огорода

      После полудня Шинвон занимается откровенной ерундой за прилавком родительского магазина. Например, выстраивает башенку из конфет и расставляет баночки-бутылочки с напитками по цветам, чтобы получилась радуга. Утренний ажиотаж вокруг привоза свежего хлеба давно закончился, за мороженым вряд ли кого из детей в самое пекло отпустят, а для запойных алкоголиков пока рановато. Что только, на самом деле, нельзя найти в этом единственном на всю деревню магазинчике, занимающим одну совсем небольшую пристройку к дому. Шинвон иногда сам удивляется, зачем и откуда у них взялся тот или иной товар. – Хён, мне бы чего-нибудь холодненького, – у прилавка материализуется выжженная осветлителями и выкрашенная в нереально голубой цвет растрёпанная макушка – Хёнгу поправляет ремешок на сандалии и выпрямляется, сияя одной из своих самых сладких улыбочек.       Обычный день Кан Хёнгу начинается неприлично поздно. Как и положено звезде местного разлива, он никуда особо не торопится, ничего толком не делает, зато успевает пообщаться с доброй третью деревни и даже к Шинвону заскочить – перетереть за жизнь, ну и по мелочи закупиться. Создаётся ощущение, что для него не существует незнакомых людей, также, как и людей, которым он не нравится. Те же бабульки, с культурным шоком каждый раз обозревающие цветную шевелюру, считают Хёнгу очень приятным молодым человеком. Непутёвым, конечно, но приятным. – Пиво? – Шинвон хитро подмигивает.       Пока потенциальных покупателей на горизонте не предвидится, как и шинвоновых родителей, уехавших на рынок ещё с утра, они выбираются на лавочку у двери снаружи. Попить пивас и «прогреть кости», как выражается Хёнгу, которому любая жара нипочём. Шинвон жестом профессионала вскрывает банку и пытается поймать ртом пену. Хёнгу смеётся. Он вздыхает почти томно и делает небольшой глоток – шея на секунду напрягается, и в движение приходит остро выступающий кадык. Выглядит так изящно, что Шинвону становится неловко за свою неуклюжесть и длинные конечности, которые он не знает, куда деть, большую часть времени. Он всегда больше слушает, чем говорит, и больше смотрит, чем получает внимание – у Хёнгу для него находится целый вагон чужих историй. О себе говорить неинтересно, но вот Хветэк недавно хвастался, что выпросил у отца машину, значит, можно подбить его скататься куда-нибудь поплавать и нажарить мяса. А Джинхо жаловался, что застал какую-то парочку у себя на огороде, и собирается в следующий раз подкараулить их, чтобы всыпать по самое не балуй. А ещё...       Лёгкий хмель ударяет в голову, и Шинвону становится просто хорошо. Сидеть вот так в тени магазина, смотреть на пустую улицу и слушать абсолютно ничего не значащие рассказы, изредка смеясь и вставляя односложные комментарии. Хёнгу приходит сюда постоянно, но слабая ревность всё равно напоминает, что точно так же он заходит на посиделки к доброму десятку соседей. Просто потому что он такой общительный и дружелюбный для всех. Общий – как пытался втолковать однажды обиженному приятелю Хветэк. – Пойду прогуляюсь до речки, Хёджони-хён звал к себе сегодня, – когда пиво заканчивается, а в голове остаётся слабое ощущение блаженной лёгкости, Хёнгу собирается уходить.       Шинвон хочет надуть губки бантиком попросить его остаться ещё ненадолго, но боится, что Хёнгу больше не захочет приходить, если его заставить. За продуктами, может быть, зайдёт, а задушевные разговоры вести точно не станет. Потому он сдержанно желает приятного вечера, получает игривый поцелуй в щёку с напутствием не скучать и уползает обратно в магазин, чувствуя острую неприязнь к этому Хёджону, у которого Хёнгу может хоть целый день зависать.       Про Хёджона в деревне болтали много и по большей части, скорее всего, неправду. Он переехал в деревню пару лет назад, выкупив долго пустовавший старый дом, и из-за странного поведения, плюс, тоже вытравленных в белый волос считался чудаком и наркоманом. Шинвону доподлинно не известно, что происходит за высоким забором, надёжно стоящим на страже чужой приватности (и это в деревне, где каждый обязан знать о соседях всё), но по слухам там могло расти целое поле конопли и других запрещённых к разведению культур. Выпытать подробности у Хёнгу оказалось невозможно, да и язык не поворачивался, потому что тот принимался нахваливать находчивость и необычные взгляды своего любимого хёна.       Ещё одной странностью, послужившей причиной новой локальной моды на подтяжки, стала привычка Хёджона подкрадываться к юным односельчанам и стягивать с них штаны на потеху публике. Подтяжки затруднили это высокоинтеллектуальное развлечение, зато как приятно было оттягивать их, чтобы как следует щёлкнуть хозяина по спине... Хёнгу, надо заметить, перенял эту привычку и, когда увидел поблизости Юто с тем богатеньким ребёнком-переростком, мирно болтающих по пути в ту же сторону, осторожненько догнал их, ступая исключительно на носочки. Высоковато, но поймать за резинки подтяжек и отпустить, когда их владелец заметил неладное, труда не составило.       Усок не стесняется в выражениях, чтобы высказать всё, что думает по этому поводу, но при виде изнемогающего от смеха проказника ему как-то даже жалко становится. Человек почти в судорогах бьётся, а он тут драться собрался. – Хёнгу-я, опять за своё? – усмехается Юто, уже привычный к подобным зрелищам.       Проржавшись от души, Хёнгу невозмутимо здоровается со знакомым и осведомляется, как идут дела на рабочем фронте. Именно в этот момент на горизонте появляется она. Стая гусей, вперевалочку спешащая с водопоя прямо наперерез. До смерти запуганный этими агрессивными созданиями Юто безмолвно охает и ретируется Усоку за спину. Гуси угрожающе шипят, машут большими крыльями, и растерянный Усок чувствует, как на нём буквально повисают, стиснув дрожащими руками плечи. Он пятится назад и пытается отпугнуть жутких птиц собственными криками (орёт от страха, проще говоря). Удивительно, но Хёнгу всё ещё смеётся, ловко уворачивась от клювов, которые сулят мало приятного. Помощи от него, впрочем, ждать не приходится, как и от сжавшегося на чужой спине в комочек Юто. Увесистый такой комочек, далеко не убежишь. – Чо творите?! – кричит Джинхо, выруливая из-за поворота вслед за стаей, – чего бедных гусей пугаете, у них же потом пищеварение испортиться может. Так ведь их до тревожного расстройства довести можно. Разорались, черти.       Всю тираду он выпаливает на одном дыхании, потом замечает Хёнгу, и сталь в его глазах чуть теплеет. Ровно настолько, чтобы отчитывать исключительно Усока, озадаченно хлопающего ресницами. Зато с гусями происходят настоящие чудеса – рядом с хозяином они успокаиваются и бредут дальше, мирно пощипывая травку. Люди? Какие люди, они никого не трогали. – Двуличные твари, – в сердцах ругается Усок, которому досталось больше всех и от гусей, и от Джинхо. – Зато умные ребята, – Хёнгу широко разводит руками и смешливо щурит глаза, – заболтался я с вами, надо бежать!       Хёджон и так ждёт его довольно долго, хотя с одного конца деревни до речки на другом идти полчаса или чуть больше. Даже встречать выходит – сидит босиком под шелковичным деревом у калитки и курит самокрутку, мурлыча что-то нескладное под нос. Слетевшая со светлых волос соломенная шляпа на завязочках болтается за спиной. – Думал уже, не придёшь, – говорит Хёджон чуть гнусаво, когда видит тонкие лодыжки и широкие закатанные штанины в метре от себя. Он задирает голову и с прищуром смотрит в красивое и такое холодное лицо. Обрамляющие его волосы сливаются с безоблачным небом. Недосягаемая высота, хах. – Хён, – мягкий голос Хёнгу звучит совсем иначе, чем в болтовне с тем же Шинвоном. Жёстче, серьёзнее? – я, вроде как, решился. – На что именно? – Хёджон встаёт и его лицо оказывается ровно на уровне чужого через буквально пару сантиметров. Он выдыхает дым от сигареты, и Хёнгу приходится прикрыть глаза, чтобы те не слезились. – Пока что только на одну татуировку, – дистанция между ними снова становится комфортной для Хёнгу, потому что Хёджон приглашающе распахивает дверцу. – Давай обсудим это внутри, – многозначительно приглашает он.       За высоким забором нет ничего шокирующего, кроме ярких маковых зарослей, которые кто-то мог бы посчитать опиумным царством. Зато у Хёджона дома есть собственноручно сколоченные полки, до потолка заставленные книгами – особая любовь Хёнгу, ведь библиотеки в деревне нет в помине – раритетный проигрыватель для виниловых пластинок и татуировочная машинка. Хозяин её светит чернильными контурами незамысловатых шедевров, выглядывающих из открытой майки, и это тоже манит. Рисунки Хёджона совсем не похожи на размытые синюшные татуировки редких сельчан. Они не имеют ничего общего с профессиями или криминальным прошлым, чистое искусство в одном из проявлений. Хёнгу ведётся на их простое очарование и думает, что тоже хочет. Он утаскивает со стола булочку с изюмом и наблюдает за тем, что рисует хён пока только на бумаге.       С Хёджоном в принципе просто, потому что ради его расположения не нужно быть милым и дружелюбным. Он либо захочет иметь с тобой дело, либо нет, уловки Хёнгу бы не прокатили. Да ему и не пришлось. – Вот думаю, может не будем мучиться и набьём на твоей тощей жопе сердечко? – Хёджон задумчиво заправляет карандаш за ухо и поворачивается к сидящему на полу с набитым ртом гостю, – исключительно из моей к тебе большой любви. – Пошёл ты, – с наслаждением выдыхает Хёнгу и высовывает кончик языка, такого же розового цвета, как и припухлые губы.       Хён загадочно улыбается ему и перегибается через низенькую скамеечку, чтобы закрыть этот бесстыдный рот своим горячим языком. Губы у Хёджона сухие и тонкие, с горьким привкусом, но Хёнгу это тоже нравится, даже больше, чем обширная библиотека и редкие зарубежные пластинки, пусть он и уверяет себя, что приходит сюда не за этим.