— Я сделал нечто новое, дочка, специально для тебя.
В камине еле слышно потрескивают сухие дрова, наполняя тёмный кабинет умиротворяющим запахом дерева и огня. Отец, сидящий во главе массивного стола, наполовину скрыт царящей полутьмой, от чего Хильде виден лишь лукавый блеск его глаз. Крохотное изобретение в его громоздких руках смотрится до смешного непропорционально.
Он обожает заводные игрушки: их дом полнится миниатюрными паровозами, изящными балеринами, поющими соловьями и многими другими. Лишь немногие оживают благодаря магии; большинство заводятся от поворотов ключей и причудливых комбинаций.
Крошечные железные пауки, неловко шагающие ей навстречу, завораживают Хильду сильнее любой магии.
— Почти как твои фамильяры, — заговорщически шепчет отец, заставляя её широко улыбнуться. — Они тоже смогут составить тебе компанию на пути Ночи.
Улыбка Хильды колеблется лишь на мгновение, но он замечает, вмиг теряя былое добродушие.
— Ты ведь уверена в своём выборе встать на путь Ночи?
— Конечно, отец.
Это далеко не первый подобный разговор, и с каждым годом их становится всё больше; с каждым часом приближается её шестнадцатилетие.
— Очень важно, чтобы ты понимала, что твоя душа принадлежа ему с момента твоего зачатия, и во время Тёмных Крестин…
— …он лишь заберет своё, — заканчивает за него Хильда.
Отец — большой и неповоротливый в повседневной жизни — ловко хватает железного паука, норовившего удрать со стола, и привычным движением отправляет его в пыльный сундук, к другим своим творениям.
Хильда знает, что выбор — это такая же иллюзия, как и жизнь в заводных игрушках.
Она потакает каждому отцовскому слову, но верит предостерегающему шёпоту своих фамильяров и гнетущему предчувствию чего-то неправильного. Ей нравится думать, что подобные мысли сродни бунту: ведьмам и колдунам запрещено верить во что бы то ни было, кроме Тёмного Повелителя и его воли.
Тёмное Крещение совершается в древнейшем лесу Гриндейла, под светом кровавой луны. Мать заботливо снимает с неё пышное платье, оставляя в тонкой сорочке перед всем ковеном, пока отец горделиво осматривает собравшихся и едва заметно кивает ей.
Хильда задерживает дыхание, опускается на колени и подписывает книгу Зверя, возвращая бессмертную душу её истинному хозяину.
Поверь, дочка, от неё одни хлопоты. По телу растекается сила — словно ручей, нашедший новый проток, унося гнетущие тревоги и необъяснимые предчувствия. Она поднимается и делает первый вдох своей новой жизни.
(Сотни лет спустя она понимает, что это был последний вздох её свободы.)
* * *
Когда Зельда убивает её в первый раз, это невероятно больно, неожиданно и до слёз обидно. Хильда просыпается во влажной земле, вынужденная голыми руками прокапывать себе путь наружу, к воздуху и свету. Она отплёвывается проклятой грязью, плачет и не видит ни капли сожаления в глазах старшей сестры.
С годами ничего не меняется.
Хильда быстро учится определять её настроение, по изгибу губ и едва заметному движению брови предсказывая собственную смерть. Она чувствует себя игрушкой в руках жестокого, обиженного на весь свет ребёнка, но даже спустя столетия не находит в себе силы противостоять ей.
Всё дело в памяти: она помнит, какой была Зельда перед Тёмным Крещением. Помнит её ласковые руки, аккуратно расчёсывающее ей волосы перед сном, и нежный голос, поющий старинные колыбельные. Хильда
помнит, и эта треклятая память раз за разом останавливает занесённую руку с заготовленной горсткой полыни — горькой приправой к утреннему кофе старшей сестры.
Вместо этого она старается понять, найти проблески прежней Зельды.
— Тёмный Повелитель защищает нас, оберегает от слабости смертных и от двуличных учений Лжебога, — закрывая тёмную Библию, мягко заключает Зельда, принимаясь отвечать на вопросы юных детей ночи. Рядом с ними она всегда преображается, оживает — подобно Галатее, напитавшейся любовью Пигмалиона.
Хильда думает, что если погрузить её в огромный водоём, наполненный любовью, она останется живой навсегда. Или утонет: статуям, как и игрушкам, не положена настоящая жизнь — им доступна лишь её иллюзия, дарованная по хозяйской прихоти.
Каждый из них — лишь игрушка в руках Тёмного Повелителя, и стоит ему пожелать, как они вернутся в его обитель — пыльную, пропитанную запахом пламени и горящей плоти, лишённую мимолётного проблеска света. Хильда знает её едва ли не лучше, чем кто бы то ни было. Знает, как страшно в неё попасть и как больно, когда, словно безвольную марионетку, тебя вновь выдёргивают наружу.
Для неё это — нескончаемый круговорот жизни, рутина, ставшая её неотъемлемой частью.
Для Зельды рутина состоит из её убийства и последующего воскрешения. Словно изящная балерина из отцовской коллекции, она повторяет единственное заложенное мастером движение, дающее вожделённую иллюзию жизни.
По крайней мере, Хильда хочет в это верить. Это в любом случае лучше, чем думать о том, что сестра раз за разом отправляет её в пучины ада из-за банального раздражения.
* * *
Зельда — непревзойдённая акушерка: искусная, с болезненной тягой к совершенству и несметным числом внутренних демонов, не позволяющих ей потерпеть неудачу. Она лучшая в своём деле, но Хильда вовсе не удивляется, когда Эдвард обращается именно к ней.
— Ты ведь присмотришь за Дианой. — Голос старшего брата переливается, словно соловьиная трель, и не несёт даже намёка на вопросительную интонацию. — Зельдс… может быть излишне сурова к ней.
Согласие Хильды не более чем формальность, и всё же она не может сказать, что делает это лишь из любви к брату: ей
действительно нравится Диана.
Она восхищается её непритязательной уверенностью и смелостью, готовностью шагнуть в неизведанное и
возможностью способностью делать выбор. Её внутренняя сила не похожа на ту, что таят в себе Эдвард или Зельда — резкую, сбивающую с ног; она, скорее, напоминает воду, способную размыть тысячелетнюю скалу.
Диана — вода, и если Эдвард сумеет направить поток в нужное русло, она сточит Церковь Ночи до основания.
Так что да, Диана определённо ей нравится.
— Всё ещё не хочешь знать пол ребёнка? — во время очередного осмотра ласково спрашивает Хильда. Диана привычно качает головой. — Тогда, возможно, поделишься тем, что тебя гложет? Волноваться на последних сроках беременности — не лучшая идея.
«Тем более — когда носишь такого особенного ребёнка», — без труда читает Диана.
— Я… — Она нервно стискивает распухшие пальцы, выдыхая: — Боюсь. Не только из-за родов, а из-за всего. Что, если… если с ребёнком что-то не так?
— Ох, дорогая, с ребёнком всё просто прекрасно, поверь моему обширному опыту, — успокаивает Хильда.
Несмотря на радостный повод и лёгкость встреч, она продолжает гадать, решится ли смертная
спросить. Попросить или потребовать ответа на вопрос, который гложет её с момента зачатия. Каждый раз Хильда заключает сама с собой пари — и каждый раз выигрывает. До этого дня.
— Что Эдвард пообещал Тёмному Повелителю за позволение жениться на мне? — быстро, чтобы не передумать, спрашивает Диана и каменным изваянием застывает на кушетке. Она уже успела понять, что порой терзающее неведение куда милосерднее непримиримой истины.
— Я не знаю, — отворачиваясь от полных надежды глаз смертной, признаётся Хильда. — Что бы это ни было, оно лишь между Эдвардом и Тёмным Повелителем.
— Нет, если это касается нашего ребёнка! — Надежда сменяется яростью. — Я чувствую каждой клеточкой своего тела, что он что-то скрывает. Что-то, связанное с нашим ребёнком. Пожалуйста, Хильда, мне не к кому больше обратиться, если ты что-то знаешь…
Срывавшийся на крик голос затухает, словно костёр, лишённый свежего хвороста, падая до едва различимого шёпота.
— Прости, дорогая. — Она сочувственно качает головой, всем сердцем ощущая искренность сказанных слов. — Даже если бы я что-то знала…
— Я не прошу тебя предавать брата или Тёмного Повелителя, — решительно перебивает смертная, распухшими пальцами поглаживая выпирающий живот. — Я прошу тебя помочь мне защитить
её.
Хильда понимает, что у неё есть выбор, так же чётко, как осознаёт его иллюзорность.
Спустя два дня после родов она борется с желанием укрыться от жалящего взгляда священника Лжебога и едва успевает остановить хвалу Сатане, когда святая вода не прожигает нежную кожу новорождённой Сабрины.
Хильда не знает, верно ли поступила (ощущение правильности и неправильности покинуло её вслед за душой), но верит, что даёт племяннице шанс. Шанс стать кем-то большим, нежели безвольной марионеткой, обречённой до конца вечности исполнять волю Тёмного Повелителя.
