Когда мы состаримся

Антракт создан для того, чтобы зрители могли обменяться эмоциями, а артисты - перекурить. На репетициях зрителей нет, поэтому первую часть можно опустить и перейти ко второй. Любопытно, что делать, если ты не куришь. Я спускаюсь в пролет служебной лестницы, туда, где из небольшого окна открывается нереально вдохновляющий вид на мусорные баки и какой-то полуразвалившийся забор. Опираюсь локтями на подоконник. У входа в соседнее здание кто-то оставил мопед. Когда-нибудь у меня тоже будет личный транспорт - никак не автомобиль, но что-то вроде скутера или мопеда. И, в зависимости от возраста, я буду либо строить из себя крутую байкершу и гонять ночами от полиции, либо... Либо все равно строить из себя крутую байкершу и гонять от полиции, но уже с оружием, ибо что мне терять-то будет, надо же хоть раз в жизни... Мои размышления прерывают шаги по лестнице. Так как человек перепрыгивает через четыре ступеньки и, судя по ругательствам, не очень удачно приземляется после последнего прыжка, несложно догадаться, что это - Матэ. Он останавливается на лестничной площадке – нас разделяют десять ступенек – и стоит, кутаясь в какой-то белый балдахин и уставившись на меня. Встречи явно не ожидал – в руке незажженная сигарета и зажигалка, за ухом виднеется еще одна радость курильщика. Если он думает, что я уйду, то ошибается. Коли так неймется, пусть выходит на задний двор. Я отвожу взгляд снова в окно и показываю, что не особо настроена с ним контактировать. Однако понимать намеки – это явно не конек Камараша. - Чего стоим? – он подходит к окну и становится рядом, зажимая сигарету зубами, а я пытаюсь понять, был ли вопрос риторическим. - Стоим, - ответ потрясающе логичен. Он смотрит куда-то вдаль и щурится, кажется, вообще не расслышав моей реплики. Так как сегодня репетиция представляет собой прогон перед первым гастрольным туром, гримеры тоже решили потренироваться – Матэ накрашен, и вблизи грим смотрится немного громоздко, чего на сцене не видно. Больше всего мне сейчас любопытно – а он вообще помнит, как меня зовут, откуда я, да вообще хоть что-то? Интересное чувство: стоишь с человеком, с которым работаешь, постоянно видишься и в общем-то пашешь в одной упряжке, и вдруг осознаешь, что, в принципе, никогда нормально с ним не говорил на нерабочие темы. Ничего о нем не знаешь и не знал бы, если бы не интервью и расспросы любопытных коллег, при которых невольно присутствовал. И, наверное, никогда и не задумался бы об этом, если бы не случайная встреча в лестничном пролете. Матэ славится тем, что периодически с бараньей упертостью идет против системы. В работе это даже хорошо; да и дар убеждения у парня определенно имеется. Сейчас эта упертость проявляется в том, что он курит в пролете, хотя по идее сие не приветствуется. Вот у меня этой упертости нет, я зависима от начальства в гораздо большей степени; Матэ же может позволить себе выкинуть финт ушами. Иногда, впрочем, мне кажется, что его ценят в какой-то степени именно за это качество. Однажды я наберусь смелости и тоже начну делать то, что считаю нужным. Но не сейчас, да. А, была не была! - Поделитесь? – киваю головой на сигарету за ухом молодого человека. - А ты куришь? – Камараш вскидывает подведенные брови. - Курю, – «в теории», - продолжаю мысленно. Ну что, я и закурить не смогу, что ли? - Врешь. - Вам жалко? - Да не вопрос, - Матэ протягивает мне сигарету, - извольте, мадмуазель. - Кто? – теперь брови вскидываю я. - Ну раз мы на «Вы» и вообще официоз, - он коротко смеется и разводит руками. - Ой, - я беру трубочку двумя пальцами и протягиваю другую руку. – Я Игритт. - Матэ, - он пожимает мне руку и продолжает смеяться, глядя мне в глаза. А то вот я не в курсе. Интересно, как у некоторых людей глаза могут передавать гораздо лучше их настроение, нежели выражение лица. Только за Матэ я этого раньше не замечала. А сейчас вдруг увидела, что глаза-то у него довольно красивые, и, к тому же, говорящие: серые с зеленоватыми прожилками, с пляшущими в них огоньками и вообще какой-то дьявольщиной. С какими-то затаенными чертенятами, которые, кажется, вот-вот вылезут наружу. Он протягивает зажигалку, я, как и он, зажимаю сигарету в зубах. Щелчок, второй – и обе дымятся. Матэ затягивается с видом профи и отводит руку с белой трубочкой в сторону, выдыхая дым. Я же, пытаясь повторить, чувствую внезапно такое удушье, что кажется, будто воздух заканчивается; глаза начинает щипать от дыма, и я начинаю кашлять, как чахоточная. Молодой человек начинает хлопать меня по спине. - Дышии, дыши! Глубже! Сказал же, что не куришь! – он открывает окно и пытается как-то высунуть в него меня. Мою сигарету он тушит об подоконник и выкидывает вниз. От потока свежего воздуха дышать становится легче, но голова кружится, и я чувствую, как все вокруг начинает «ехать». - Эт-то что за сигареты были?.. – появляется навязчивая мысль о том, что в трубочке был вовсе не табак. Я захожусь очередным приступом кашля и прикрываю рот непонятной белой накидкой Матэ. Тот, придерживая меня за плечи, усаживает прямо на ступеньки и сам опускается рядом. - Да обычные сигареты, просто кому-то повыпендриваться захотелось, - если сейчас он начнет меня отчитывать, я задушу его этим балдахином. – Ты как там, живая? Я делаю глубокий вдох, как бы проверяя легкие на работоспособность. - Вроде да, - отлично, говорить могу, хоть и с хрипотцой. Благо не пою. - Курящая танцовщица. Как я вообще в такой бред поверил? - Да курила я раньше, - ладно, стоит уже признать, что финт не удался. – Лет тринадцать было. Учились с друзьями в подъездах всяких. - А тут увидела подъезд и решила тряхнуть стариной, да? – похоже, он уже откровенно надо мной смеется. - Да ладно вам… тебе, - поправляю сама себя. – Мне немного вспомнить и все. Господи, я так оправдываюсь, как будто ему вообще есть дело до того, курю я или нет. Просто мне после позорной неудачи в маленьком бунтарстве хочется как-то восстановиться в его глазах. Матэ раздувает свою тлеющую сигарету. - Делаешь вот так, - он втягивает дым. – и выдыхаешь. Можно еще вот так, носом. Я внимательно наблюдаю. - Есть еще «французский» вариант – вдыхаешь, выпускаешь немного дыма носом и вдыхаешь снова ртом. - Угу, спасибо, я попробую. И тут я вспоминаю, что, по идее, антракт кончился. - Нам же пора! – я вскакиваю и путаюсь в балдахине. – Да что это вообще? Матэ, кажется, это не волнует. - Да покрывало какое-то. Холодно мне без него в пролете-то. - Весной? – я недоверчиво изгибаю бровь. - Ну мерзляк я, что теперь, - он, кажется, вообще не торопится, развалившись на ступеньках и докуривая. – Да сядь ты, у нас еще «Китч» есть. Я плюхаюсь на ступеньки и наблюдаю за тем, как он выпускает клубы дыма, пытаясь, видимо, сформировать «колечки», которые у него упрямо не выходят. Мы сидим молча, и я, обнимая колени, снова ухожу куда-то в прострацию и мечты о мопеде. - Часто курила? – он глушит сигарету и бросает в сторону окна, разумеется, промахнувшись. - Нет, только когда хреново было. - Смотрю, жизнь у тебя явно наладилась. - И слава богу. - И тут вдруг повод покурить. - Ага, - вдруг выдаю я. - Мопед за окном увидела. Себе такой хочу. А еще волосы в синий цвет. Господи, ну и бред я несу. Но бывают люди, общение с которыми располагает к внезапной выдаче подобной околесицы. - Будешь водить мопед - разобьешься, - да он оптимиист! - А с синими прядями тебе придется носить парик на сцене, что крайне неудобно. Вон у Майи спроси. Он встает, поднимает с пола упавший окурок и выбрасывает в окно. Затем подает мне руку и помогает встать. Видимо, теперь нам уже точно пора. - Позовешь, когда тебе в следующий раз будет хреново, - он улыбается, и глаза снова искрятся какими-то неповторимыми бликами. - Непременно, - я улыбаюсь в ответ и пожимаю ему руку. Кажется, у него есть все шансы стать мне другом.