Солнечный принц

Роды продолжались весь вечер и последующую ночь. После полуночи за стенами дворца разразилась страшная гроза. Ветер вырывал деревья с корнями. Лошади в испуге метались по конюшне, и даже опытным конюхам не удавалось их успокоить. Дождь хлестал так, что царские покои, расположенные с наветренной стороны, залило, несмотря на то, что слуги изо всех сил пытались закрывать оконные проёмы плотными занавесями и затыкать пучками соломы. Всё было бесполезно. Не то что ткань, даже плотные тигриные и медвежьи шкуры промокали, а травяные циновки попросту смывало. Первый этаж дворца затопило так, что слуги ходили, будто чепура-нужда* по болоту. Лампады потухли. Их разжигали, но они гасли снова. Многие глиняные светильники от сильного ветра, упав, разбились. Где-то загорелись занавески, но их окатило струями ливня, и пожара не случилось. — Индрадэв сердится, — шептались слуги по углам. — Видать, согрешили наши махараджи. — Или Шанидэв наслал беду, — домысливали другие. — Или Шива решил исполнить Рудра-тандаву. Возможно, настают последние времена? — Вечером в сад стая шакалов прибежала, — заговорил какой-то парень — судя по голосу, самый молодой из всех. — Вишь, вздумали полакомиться остатками царского обеда. Прорыли ход под дворцовой стеной и проскочили, а тут стихия разбушевалась. Их лаз водой затопило. Бежать стало некуда. Заскулили, как псы дворовые, заползли на кухню от ливня прятаться. Штук десять сейчас в поварской сидят, глазами сверкают и воют, будто им чего недодали. Выгнать бы, да боязно. Я так мыслю так: наступит утро, сами уйдут. — Министр Видура говорит, не к добру это, — заметил кто-то ещё. — Темнота во дворце, шакалы воют, Индра гневается, царица рожает. Совсем нехорошо. — Но почему плохо, что махарани рожает? — раздался вдруг детский голос поблизости. — Царевич Васушена! — слуги испуганно обернулись к стоящему перед ними юному наследнику престола. — Что вы здесь делаете? Вам следует почивать. Позвольте, мы вас проводим обратно. — Да как можно спать, когда дворец от раскатов грома дрожит, а от вспышек молний небеса раскалываются? — сердито возразил мальчик. — И утро на пороге. Облака скоро разойдутся, и я пойду кланяться Сурьядэву. А вы мне предлагаете в такое время почивать. Вот глупость! Лучше ответьте, почему плохо, что махарани рожает? Слуги переглянулись. Один из них промямлил: — Видите ли, принц, вой шакалов и такая непогода считаются очень дурными предзнаменованиями. Нехорошо ребёнку появляться на свет, когда кто-то из дэвов гневается, словно мир скоро закончится. Это знак, что новорождённый малыш в будущем принесёт большую беду своим родителям, городу или даже стране. — А по-моему, если братик не побоялся родиться в такую непогоду, значит, он вырастет бесстрашным воином, — возразил Карна. — Даже ракшасы с данавами ему будут не страшны. Слуги призадумались. В словах царевича вроде бы прослеживался смысл. — Я уверен, братик родится к рассвету. А поскольку до утра осталось недолго, я прямо сейчас пойду в покои тёти и узнаю, как дела. — Но царевич Васушена… — Не пытайтесь останавливать меня! — сказав это, Карна решительно развернулся и ушёл в сторону женской половины дворца. Упрямство юного принца уже было известно слугам, и они сдались, не стали догонять его, справедливо решив, что пусть с наследником разбираются его родственники. *** Воспользовавшись общей суетой, Васушена просочился в покои Гандхари, где его поначалу никто и не заметил. Служанки бегали взад-вперёд с какими-то сосудами. Несколько учеников незнакомого брамина, приглашённого специально по такому случаю, возжигали благовония и непрерывно пели мантры. Из-за занавеси, отделявшей роженицу от любопытных взглядов, раздавались тяжёлые стоны, и Карне стало жаль тётю, потому что он понял: этот охрипший, полный боли голос принадлежит ей. — Зачем ты пришёл?! — его вдруг резко дёрнули за руку, и он застыл, впервые не найдя слов для оправданий. Это была грозная царица-мать Сатьявати, прабабка его будущего брата. — Ступай к себе, — заметила она суровым тоном. — Я жду рождения брата. — Тебе сообщат, — сухо промолвила Сатьявати. — Не место царевичу в покоях роженицы. — Почему нет, если в этих покоях скоро родится такой же принц, как я? Если ему здесь место, то и мне тоже. Сатьявати удивилась столь разумной мысли, не пришедшей ей в голову, но не успела придумать достойный ответ языкастому мальчишке. Царица Амбика подбежала к своей свекрови и что-то взволнованно заговорила той на ухо. Карна еле-еле разобрал одно: — …сам не выйдет, придётся рассечь… Сатьявати кивнула. — Пусть позовут целителя, умеющего делать это. Сердце Карны пронзил ужас. — Что вы надумали сотворить с моим братом?! — он вцепился в локоть Сатьявати. Та от неожиданности охнула. — Да уйди, окаянный! — стряхнула она Карну со своей руки. — Вот бедствие другое свалилось на наши головы! — Я не уйду, пока вы не скажете, кого целитель рассечёт, — упрямо процедил сквозь зубы Карна. — Что?! — Сатьявати даже не поняла, в каком огромном злодеянии её подозревают. — Разрезать живого человека — значит убить. Кого вы собираетесь резать? Амбалика, забыв о том, что пора бежать за лекарем, прыснула в ладонь, закрываясь краем накидки. — О, Махадэв, — наконец до Сатьявати дошло, в чём трудность. Но вот как объяснить ребёнку необходимость задуманного? И Сатьявати начала сочинять на ходу, мысленно молясь Ганеше, чтобы ей поверили: — Целитель поможет твоему брату выйти из лона матери с помощью магии. Он откроет ему проход в наш мир… особыми волшебными инструментами. Успокойся. Никто не пострадает: ни твоя тётя, ни брат. — Ох! — только и смог вымолвить Карна, распахивая шире свои и без того огромные глаза. — Ваш целитель знает магию дэвов? Сатьявати тяжело вздохнула, возведя взор к небу, а потом потрепала не в меру любопытного царевича по пышным чёрным волосам. — У нас при дворе собрались лучшие целители Бхараты. Было бы позором не иметь такого лекаря, который знает магию и способен спасти жизнь царице. А теперь сядь вон там, — она указала Карне на сиденье возле стены, застеленное куском парчи, — и займи себя чтением мантр до тех пор, пока не родится твой брат! Это указание Карна охотно выполнил, хотя никакие мантры не шли в голову. Он проводил тревожным взглядом торопливо прошагавшего мимо лекаря, за которым семенил ученик, неся на вытянутых руках вместительную деревянную коробку. Вскоре в покои царицы отправились, подгоняемые Сугдхой, четыре молоденькие служанки с кучей чашек и глубоких тарелок на подносах. В чашках дымилось нечто горько и остро пахнущее. Потом из-за большой занавеси выбежала пожилая служанка и закричала на другую, помоложе, гревшую на переносном очаге очередную порцию свежей воды: — Лекарь говорит, не принесли муравьёв, а без муравьиной слюны** не заживить рану! Быстро беги в покои лекаря, скажи другому ученику, пусть бросает всё и мчится сюда. И пеньковых нитей пусть побольше захватит. И конский волос. Нам надо его много! Живо, живо! Служанка, переливавшая воду, едва от испуга не выронила кувшин из рук, подхватилась с места и помчалась куда-то. Она вернулась спустя непродолжительное время с худым и шустрым мальчишкой лет тринадцати. Тот тащил в руках что-то в закупоренном кувшине, неся его осторожно, словно величайшую ценность. Карна елозил по сиденью, рискуя протереть укрывавшую его нарядную ткань. В покоях царицы стало вдруг на удивление тихо. А потом тишину опочивальни прорезал громкий крик младенца, совпавший с очередным жутким раскатом грома. Не дожидаясь приглашения, Карна вскочил с сиденья и ринулся в покои Гандхари. Вокруг постели царила такая толчея, что он снова затерялся в толпе. — Какой огромный! Воистину бык среди мужей и тигр среди воинов, — нахваливал новорождённого брамин, чьей обязанностью было до момента родоразрешения читать мантры Ганеше. — Его ноги подобны стопам Айраваты, а руки напоминают семь хоботов… — У моего ребёнка семь рук?! — перепугалась Гандхари. Брамин сник, поняв, что хватил лишку с высокопарными сравнениями. — Конечно, у царевича две руки, — торопливо поправился он. — Две прекрасные, мощные руки, но в них сила семи… Нет, семидесяти слонов! — Я нисколько не сомневаюсь, — отозвалась Гандхари. Её лоб был мокрым от пота, как и покрывало на постели. — Дайте мне… Дайте прикоснуться к нему, — она искала сына протянутыми руками, но брамин не успел отдать ей младенца. В опочивальню быстрым шагом влетели ещё двое: первый советник Видура и влекомый им царь Дхритараштра. — Вот! — воскликнул Видура, указывая на ревущего малыша, будто Дхритараштра мог его видеть. — Я говорил! Этот страшный гром и жуткий вой шакалов оповестили о рождении вашего сына, махарадж. Это крайне неблагоприятный знак! Предвестье огромного несчастья. Вишну всеблагой! — ахнул первый министр, увидев ребёнка вблизи. — Что такое? — перепугался и без того взвинченный царь. — Он… выглядит так, будто ему уже много месяцев от роду. Он с зубами, и на голове его растут густые волосы. И как он смотрит, — последнюю фразу Видура произнёс так, словно перед ним вместо ребёнка встала армия из тысяч асуров. — У него взгляд демона, махарадж. — Что это значит? — Дхритараштра перепугался не на шутку. — Сатьявати? Амбалика? Вы здесь?! — царь шарил руками в воздухе, оторвавшись от плеча напугавшего его Видуры. — Расскажите, как выглядит мой сын! — Он, — Сатьявати осторожно прочистила горло, — действительно крупный. Я прежде никогда не видала такого огромного младенца. — У него действительно есть волосы и зубы? — Есть, — подтвердила Сатьявати. — Четыре зуба во рту и очень много волос на голове. Обычно у младенцев они редкие и не такие длинные, как у… нашего принца. — Лекарь! Где лекарь?! — засуетился царь. — Здесь, махарадж, — целитель, недавно извлекавший младенца из лона измученной Гандхари, склонился к стопам Дхритараштры. — Что ты скажешь по поводу моего сына? — Н-не знаю, махарадж. Мне не доводилось встречать прежде такой крупный плод. И чтобы сразу во рту ребёнка было несколько зубов… Это редкость. — Я же говорю, его рождение — к несчастью!!! — зловеще запричитал Видура. — Младенец с зубами и волосами, рождённый в неблагоприятное время, принесёт много бед Хастинапуру! — Но что надо делать, чтобы несчастья не произошло? — напряжённо спросил Дхритараштра. — Пуджу провести? — Нет, махарадж. Следует незамедлительно принести такого опасного ребёнка в жертву, тогда он не станет причиной несчастий для всех. — Я ждал этого сына столько долгих месяцев, а ты хочешь избавиться от него?! — завопил Дхритараштра, встряхивая советника за плечи. — У вас ещё будут сыновья, махарадж. Царицу благословили даром иметь сто царевичей. Она пока родила лишь одного. Непременно появится девяносто девять других сыновей, поэтому отдайте этого, отмеченного проклятием, дэвам! Если вы не послушаете голоса разума, кто знает, останется ли целым ваше царство? — Дайте сюда сына! — Гандхари с трудом приподнялась на локте. — Я хочу, наконец, взять его на руки. Брамин хотел протянуть ей ребёнка, но внезапно Видура предостерёг его: — Нет! Если мать возьмёт сына на руки, она никогда не откажется от него. А мудрость дэвов, живущая во мне, вещает, что принц — воплощение данавов. Мы проведём большую ягью, чтобы душа младенца очистилась от скверны и попала на Вайкунтху. Пока ещё на новорождённом нет греха, а его прежние грехи из прошлых жизней не проявились, их возможно сжечь ритуальным огнём. Иначе из-за этого ребёнка вся Бхарата однажды сгорит, верно говорю! Дхритараштра заметно колебался, слушая речи своего советника. Гандхари плакала и причитала, утешаемая верной Сугдхой. Новорождённый ревел так, что заглушал постепенно затихающую грозу, словно чувствовал приближение опасности. Все присутствующие замерли в ожидании окончательного решения царя. С Видурой спорить не решались. Он слыл знатоком законов и, поговаривали, что он — воплощение самого Дхармараджа. Поди, поспорь с мудростью такого великого министра! — Постойте… С чего вы взяли, что брат принесёт несчастье?! — послышался вдруг за спинами собравшихся голос царевича Карны. Все обернулись, а младенец неожиданно перестал реветь, доверчиво прильнул к груди брамина и попытался найти себе пропитание. Не найдя ничего достойного внимания, вобрал в рот чётки из семян рудракши и с задумчивым видом обслюнил их. А поняв, что попавшее ему в рот несъедобно, закричал громче, ощутимо приложив кулаком носителя бесполезного предмета, и вцепился своими четырьмя резцами, так сильно напугавшими Видуру, в палец брамина. Тот охнул и торопливо протянул ребёнка Гандхари, пока все отвлеклись на Карну. — Я молился Господу Сурье, чтобы брат быстрее родился, а родившись, был бы вот таким большим, как сейчас, чтобы поскорее начать играть со мной. И я так рад, что отец Сурьядэв внял моим молитвам! А Индрадэв наверняка устроил такую грозу, испытывая смелость моего брата. И, видите, брат не испугался бури, всё равно пришёл в наш мир! А шакалы воют, когда охотиться идут. Из-за грозы найти пищу не удалось, потому выли всю ночь. Усни, поди, с пустым брюхом. Вас не покорми, тоже взвоете, — и пока все стояли, опешив, и молчали, Карна прибавил. — Хоть я и не мудрец, но про шакалов-то знаю… Видуру перекосило. Дхритараштра просиял. Сатьявати старательно обмахивалась краем накидки. Амбика и Амбалика безмолвно разинули рты. Карна, не обращая на них внимания, протиснулся вперёд и перевёл взгляд на своего новорождённого брата. Младенец, прикрытый куском мягкой ткани, лежал на груди Гандхари, его обнимали руки матери, и никакие шакалы, данавы и глупые министры уже не смогли бы у него отнять эту новую, едва начавшуюся жизнь.