Солнечный принц

— Вы оказали неоценимую помощь, — Шакуни протянул Вьясе бокал вина, — это необходимо отпраздновать. — По мере скромных сил стараюсь вносить свой вклад в благополучие царской семьи, — Вьяса закряхтел, усаживаясь на сиденье, предназначенное для почётных гостей. — Эта история отняла у меня много сил, но, если подумать, всё завершилось благополучно. Сын мой Дхритараштра ни о чём не догадался. Вы и ваша сестра счастливы… — О да, прославленный! — Шакуни сиял, как драгоценный камень в царской короне. — Моя сестра отныне — счастливейшая женщина на свете! Она получила и множество сыновей, и красавицу-дочь. Кроме того, с тех пор, как она вернулась во дворец, махарадж каждый день делит с ней трапезу, обнимает и говорит ей нежные слова любви, чего не было давно. Вся любовь, признание и уважение, которые Гандхари так мечтала получить со дня свадьбы, наконец, есть у неё. И это радует моё сердце. Но есть и кое-какая печаль. — Какие могут быть печали? — удивился Вьяса, с наслаждением потягивая сладкое вино. Шакуни снова состроил скорбную мину. — Видите ли, прославленный, у моей сестры теперь столько детей, сколько никогда не было ни одной женщины на свете! Далеко не каждая богиня может похвастать столь богатым потомством. Но каков итог? Не её сын станет царём. Никто из девяносто девяти царевичей, которых мы с вами привезли в Хастинапур и отдали на воспитание няням из уважаемых семей, не займёт трон. Царём станет мальчик, чьё происхождение… лично я бы назвал сомнительным. Вьяса прищурился, странно покосившись на Шакуни, и отставил бокал в сторону. — Здесь я вам помогать не стану! — сурово заявил он. — Мой сын Панду принял этого ребёнка, мой сын Дхритараштра ничего на это не возразил, поэтому я вмешиваться не стану. — Но я и не предлагал вам вмешиваться, о достойнейший! — Шакуни сделал вид, будто всецело увлечён поеданием шаккар пара. — Я просто сказал о том, как печально иметь сто сыновей-царевичей и ни малейшей надежды на их воцарение… И даже тот, кто является родным сыном Панду, его настоящий первенец, благословлённый самим Дхармараджем, никогда не станет царём Хастинапура. Какая печаль! — Шакуни бросил быстрый взгляд в сторону Вьясы, но тут же снова с аппетитом вгрызся в сладости. — Царём станет сын Сурьядэва, что, вне сомнений, будет благом для государства, — мудрец решительно отставил вино, задумчиво оглядел на стол, заставленный всевозможными яствами, и заключил совсем иным тоном. — Пойду-ка я, пока мои здравые мысли не обрели опасный поворот. Увы, это возможно, когда находишься в компании человека, по складу ума подобного Раху. Глядя вслед торопливо уходящему мудрецу, Шакуни криво усмехнулся. — Ничего. Ты не желаешь помочь, так я найду других. Однако осуществить задуманное оказалось далеко не так просто, как думал гандхарадж. С каждым днём Шакуни всё больше убеждался в том, что, кроме него, у Карны нет других врагов. Слуги обожали принца, способного согреть любое, даже самое холодное сердце, утешить в беде и даже исцелить раны. Дхритараштра как-то раз сказал Гандхари, что в присутствии Карны ему кажется, будто он ощущает тепло, а потом стал говорить: «Моя тьма уже не такая, как раньше. Что-то внутри меняется, когда я поворачиваю лицо в его сторону. Мне кажется, весь мир, который я привык ощущать поверхностью тела, становится иным, странным и незнакомым. И мне кажется, будто я могу чувствовать тебя и других как-то иначе. Внутри меня страх и восторг. Я не понимаю, что со мной?» Гандхари сильно удивилась таким словам мужа, но, вспомнив, как наследному принцу удалось когда-то вызвать у неё долгожданные схватки, решила попробовать. Призвав к себе Карну и заручившись разрешением Дхритараштры, она попросила мальчика возложить руки на закрытые веки её мужа. Разумеется, сразу ничего не произошло, но Дхритараштра признался, что его глазам стало теплее, а внутреннюю тьму словно пронзили иглы. Но это было скорее щекотно, чем больно. Гандхари задумалась, но не сдалась. Она стала просить Карну, чтобы каждый раз, заходя к её супругу, мальчик клал ненадолго свою ладонь на его глаза. Дхритараштра стал говорить жене, что игл стало больше, они впивались в его глаза сильнее, и вместе с тем появилось ощущение, будто кружится голова, и он сейчас шагнет куда-то в неизвестность и пропадёт. Привычный мир исчезал, рушился, у него менялись пропорции и объёмы, даже звуки, которые махарадж привык слышать, стали иными. А потом однажды когда Карна вошёл в его покои, Дхритараштра внезапно закричал, испуганно прикрывая глаза рукой. Затем медленно отодвинул ладонь и потрясённо прошептал: — Вон там окно! Огромное и светлое! А там, где ты, Васушена, тепло и больно моим глазам. Очень больно! Но эта боль… она исцеляет! Перепугавшись, Карна бросился опрометью за лекарями. Те уложили махараджа в постель и долго осматривали его, чтобы убедиться: чудо действительно произошло. А потом по дворцу разнеслась ошеломляющая весть — царь начал видеть. Сначала Дхритараштра мог различать только бесформенные пятна, разделяя свет и тьму. Лучше всего он видел солнце, пламя факелов и, как ни странно, Карну. Потом начал различать пламя лампад, блестящие драгоценности и золотые украшения, отблески света в воде. И вот пришёл день, когда он смог видеть чёткие контуры предметов и лица людей. И когда это случилось, он схватил Карну в охапку и со слезами сказал: — Ты — сам Сурья, спустившийся с небес! Ты дал мне вторую жизнь. С этого дня я буду считать тебя ещё одним своим сыном. Благословляю тебя, сынок! — и он опустил дрожащую от волнения руку на курчавые волосы Карны. В тот день Шакуни разнёс вдребезги почти все убранство своей опочивальни, мечась в звериной ярости. Он понял одно: этого мальчишку и раньше выжить из дворца было непросто, а теперь, когда он исцелил махараджа, избавиться от него стало вовсе невозможно. Однако гандхарадж не терял надежды. У него ещё оставался в запасе Дурьодхана. Какими бы хорошими ни были отношения братьев, Шакуни решил стать червём, который постепенно подточит эту невинную детскую дружбу, заставив своего племянника смотреть на Карну не как на друга и брата, а как на соперника, отнявшего у него законное право быть царём. *** Каждый раз, когда Шакуни пытался выяснить у племянника, не таит ли тот хоть малейшую обиду на своего старшего брата Карну, Дурьодхана отвечал лишь поначалу, что «бьятик — няка». Потом стал говорить: «Братик — хороший». А ещё спустя пару лет Шакуни услышал то, что для него прозвучало как приговор: «Я люблю братика. Когда мы вырастем, он станет царём, а я — его генералом или первым министром». Шакуни так и не удалось заставить Дурьодхану задуматься о том, что, возможно, было бы лучше, если бы царём стал он, а не Карна. Гандхарадж пытался намеренно принижать все достижения Карны и превозносить успехи Дурьодханы, убеждая мальчика, что лишь из-за этого наглого выскочки его недооценивают. Пытался внушать, будто даже царь и царица больше любят Карну, а не родного сына, не говоря про младших царевичей, которые, казалось, с того момента, как научились ползать, смотрели наследному принцу в рот и слушались только его. Но никакие злые наветы не давали результата. Зависть к брату в Дурьодхане не пробуждались. Шакуни отчаялся. Он не хотел подставлять себя. Для того, чтобы подстроить Карне смертельную ловушку, ему непременно нужен был кто-то, кем можно играть, словно пешкой, но за пять истекших лет гандхарадж так и не нашёл такого человека ни во дворце, ни за его пределами. Глядя на подросшего, вытянувшегося Карну, превращавшегося на его глазах в стройного красивого подростка, о котором во дворце от последнего слуги и до махараджа никто слова дурного не говорил, которого все восславляли, Шакуни исходил бессильной яростью. — Ничего, — цедил он сквозь зубы, оставаясь наедине с собой в опочивальне, — я всё равно изведу тебя, маленький хитрец! Ты очаровал всех, но до моего сердца тебе не добраться! Через год ты уедешь учиться в ашрам, и вот тогда посмотрим, кто кого. Дурьодхана останется здесь, и за пять лет, пока он будет вдали от тебя, я превращу моего старшего племянника в твоего злейшего врага. Когда ты вернёшься в Хастинапур, тебя будут поджидать не любящие братья, а сотня человек, мечтающих о том, как свергнуть тебя с трона, куда ты так сильно стремишься забраться… сын колесничего! *** — Чего наш самый мелкий всё время пристаёт к тебе? — Дурьодхана с обиженным лицом плюхнулся на траву рядом с Карной, сосредоточенно проверявшим целостность оперения стрел. Не зная заранее о разнице в возрасте между ними, сторонний наблюдатель не смог бы сказать, кто из мальчиков старше. Они оба были примерно одного роста, да и общались на равных. — Пришёл лук со стрелами показать. Похвалился, что сам сделал. Великий Бхишма сказал: теперь Арджуна может присоединиться к тренировкам. Дурьодхана недовольно фыркнул. — Тоже мне, радость. Одним надоедой больше! — Для тебя все надоеды, — снисходительно улыбнулся Карна. — А что они постоянно лезут к тебе? Что им вообще надо? Пусть к Юдхи идут, он всем подряд советует с тех пор, как говорить научился. Драчунов разнять? Так для этого есть я! И потом дерётся, в основном, один Бхима. Тоже мелкий, а лезет, куда не просят… Напрашивается! Вот лопнет моё терпение, отхожу его по бокам. Или ниже боков. Вздую от души! — Не стоит, — Карна поймал Дурьодхану за руку и крепко сжал, пристально глядя брату в глаза. — Бхима не злой, просто он очень хочет, чтобы все увидели его силу. Маленький ещё и глупый. Хвастун, как и Арджуна. Но ты-то… Будь умнее. Именно ради этого я просил Сурьядэва, чтобы он позволил тебе скорее вырасти, иначе я был бы совсем один среди кучи этих детей! Даже поговорить было бы не с кем… — Мне кажется, это сделал ты сам, а не Сурьядэв, — буркнул Дурьодхана. — Сделал — что? — уточнил Карна. — Ну как… Ты же отцу когда-то зрение вернул, потом вслед за ним и мама повязку сняла. Я помню, как она рыдала и обнимала всех нас, впервые увидев наши лица. Ты ей тоже жизнь вторую подарил, а нам позволил увидеть её глаза. Я хорошо помню, как мечтал об этом, будучи ещё мелким! Это было моей самой заветной мечтой. Вот я думаю: значит, ты и меня благословил сам, чтобы я рос быстрее. Теперь мы выглядим ровесниками. Все думают, будто и мне тоже двенадцать. Правда, я всех пугаю, когда говорю, что мне всего семь. За глаза меня до сих пор называют то ракшасом, то данавом. Особенно министр Видура. Я всех пугаю. — Тебе не нравится это? — серьёзно спросил Карна. — Стать настолько старше своего нормального возраста, думаешь, это плохо? — Да ладно… Очень нравится! — Дурьодхана довольно ухмыльнулся. — Всё, что ты делаешь, мне нравится. — А если бы я перестарался, и ты бы стал старым, как Бхишма? — Да ты что?! — Дурьодхана даже подскочил на месте. — Ага, — Карна блеснул зубами. — Тебе и это бы понравилось? — Ну и пусть! — Дурьодхана громко расхохотался. — Я бы сразу стал генералом. К тому же дед — бессмертный. Ты бы меня состарил, но дал бессмертие, правда? — Упаси Махадэв. Думать о таком не хочу, — Карна случайно выронил стрелу, Дурьодхана подхватил её на лету и подал брату, на миг встретившись с ним глазами. — Потренируешься только со мной? Возле реки? — Прости… Меня Накула с Сахадэвом попросили помочь собирать травы. Они одни боятся в лесу ходить. А потом я должен помочь Арджуне натянуть тетиву. — Опять Арджуна! — рассердился Дурьодхана. — С тех пор, как он родился, ты увиваешься вокруг него, словно нянька! — Не забывай, когда-то я точно так же увивался вокруг тебя, когда ты был младше, — напомнил Карна. — Не становись эгоистом. У нас много братьев, и мы должны помогать им всем, поскольку мы оба — старшие. — Хм. Лучше бы я не рос так быстро, — недовольно бросил Дурьодхана, потом остыл и умоляющим тоном произнёс. — Но хоть после того, как соберёшь травы близняшкам-надоедам и тетиву Арджуне натянешь, пойдешь купаться? Я хочу показать тебе несколько приёмов с булавой, которые недавно выучил. На берегу. Карна лукаво взглянул на Дурьодхану. — А почему нет? И приёмы посмотрю, и к реке сходим. Купаться я люблю, — и он протянул брату руку. Их ладони встретились в воздухе, и Дурьодхана так крепко стиснул пальцы Карны, что наследный принц невольно ойкнул. — Ты сильный! — Не обмани. Если опять вместо того, чтобы к реке прийти, отправишься куда-нибудь в другое место, я рассержусь. — Да куда я могу отправиться? — удивился Карна. — Сам знаешь, — насупился Дурьодхана. — В прошлый раз тоже договорились купаться, я ждал-ждал у реки, а ты… цветы в косу Духшале вплетал, а потом с какой-то… служанкой на качелях качался. Я видел. — Они попросили, — Карна покраснел. — Как можно отказывать дэви? — Дед говорил, с этими дэви надо быть осторожнее. А то не успеешь оглянуться — жениться придётся, — с серьёзным видом повторил слова Великого Бхишмы Дурьодхана. — Но ведь Дед не женат! — расхохотался наследный принц. — Потому что осторожным был. Так не обманешь? — Дурьодхана выжидающе смотрел на Карну. — Нет. Он уходил, а Карна глядел ему в спину и с горечью думал о том, как его двоюродный брат переживёт новость, о которой он ему так и не решился сказать. Впрочем, догадываясь о возможных последствиях, Великий Бхишма и царь Панду запретили Карне сообщать кому-либо это известие, особенно Дурьодхане. Никто из братьев не знал, что ровно через семь дней Карна должен был отправиться на обучение в ашрам гуру Дроны. Теперь ему предстояло увидеться со своими младшими братьями не раньше, чем через пять лет.