Baby, did you forget to take your meds?

Для Адриана Агреста все стало хуже. Он сидел в кабинете поздно вечером, когда уже все остальные врачи разошлись по домам, и из персонала оставались только медсестры и санитарки на ночные дежурства. Тусклый свет лампочки мигал, так и предлагая забыть это все и уйти, но Адриан не мог. Он раз за разом раскладывал по столу все записи, связанные с Маринетт Дюпен-Чен и вздыхал. Шла третья неделя, как девушка находилась под его попечительством и ответственностью. И именно в этот момент после консультации Адриан понял — он нарушил все правила, которые мог. Ему нельзя прикасаться к пациентке. Нельзя давать свои оценочные суждения. Нельзя смотреть в глаза так, что хочется сбежать вместе и спрятаться от всего мира. Нельзя в выходные приходить, чтобы побыть ближе. Нельзя, нельзя, нельзя. Нельзя, и Адриан считал, что никогда не будет испытывать чувства к пациентам. Что же изменилось на этот раз? Он всегда считал, что с ним подобное не случится. Что это удел тех, других порицаемых примеров, но никак не Адриана Агреста. А началось все еще утром. Спустя пятничную консультацию, странные выходные и утреннюю встречу Адриан поймал себя в двух сантиметрах от лица Мари. И, знает Бог, сколько сил потребовалось, чтоб отстраниться и не пользоваться положением. Девушка так мило раскраснелась и убежала, смущенная. Она не отказывала, но… Даже если бы Мари и согласилась, то это поставило бы под удар все. Не потому, что Адриан боялся увольнения. Потому, что сейчас он — единственный человек, на которого Дюпен-Чен рассчитывает и любые чувства лишь последствия терапии. Пациенты часто влюбляются в своих психотерапевтов. Это классическая ситуация. Адриан Агрест, человек, который всегда ценил правила и этику, сам стал нарушителем. Он влюбился в свою же пациентку, которую изначально не хотел принимать в отделение. Это могло считаться своеобразной кармой. Когда он там плевался ядом, слушая о подобных случаях? Вот и он — один из них. Когда кто-то тихонько постучал в дверь, мужчина едва не проскулил. Это точно она. Мари снова стояла на порожке, как и в выходной — но уже одетая в легкое голубое платье. — Можно? — Проходи, — растрепанный и растерянный Адриан поднял взгляд. Как же, черт возьми, она была красива. Маленькая, трогательная и похожая на первые весенние цветы. Ее нерешительные шаги почти не издавали звуков, но хрупкая фигурка все равно слишком быстро приблизилась. — Мне нужно с вами поговорить, — осторожно начала Маринетт. Как будто чувствует, что сейчас начнется. Под ложечкой заныло. — Мне с тобой тоже, — едва не прохрипел Агрест. Слова как назло не хотели оказываться вне связок, не хотели быть произнесенными и отдавались комом. — Кажется, вы мне нравитесь как мужчина. Мари опустила голову и зажмурилась. Она так боялась увидеть реакцию своего врача, что предпочла не видеть вовсе. — Нам придется отменить все наши консультации, — Адриан снял очки и положил их на стол. — Я передам всю собранную информацию доктору Ляифу, он закончит твое лечение. — Но… как же так?! — девушка наклонилась и схватила Агреста за воротник. — Вы не можете так поступить со мной! Терять уже было нечего. Адриан подался вперед инстинктивно — и почувствовал пересохшие губы Мари своими. Поцелуй выдался невесомым, едва заметным — но достаточным, чтобы оба замолчали и смутились. — Я не могу вести тебя как пациентку, потому что ты тоже нравишься мне. Это противозаконно, — вздохнул Агрест и посмотрел так виновато, что Дюпен-Чен поняла сразу — он не лжет. Его усталый, но нежный взгляд говорил больше, чем все слова мира вместе взятые. — Но, — девушка хотела возразить, остановить происходящее. Адриан ее перебил. Он говорил тихо и спокойно. — Мари, я не хочу отказываться от тебя. Но нам придется это сделать. Если после выписки твои чувства не пройдут, я буду тебя ждать. Понимаешь, я — твой врач. Вполне естественно, что у тебя ко мне появились чувства. Я тебя поддерживаю, я тебя слушаю, я спас тебя от худшей участи в отделении Менделеевой. Но ты можешь путать благодарность и любовь. Ты переносишь свои эмоции, и только вне стен больницы ты узнаешь, правда ли тебе интересен я, а не образ понимающего мужчины, доступного в изоляции. — Да как вы можете?! Вы сами учите меня прислушиваться к своим чувствам, а теперь говорите, что я все выдумала?! — Маринетт прокричала это так, что Адриан дрогнул. — Вы могли бы и не переводить меня к себе! Зачем вы вообще взялись за мой случай?! Захотелось поиграть во всесильного рыцаря?! Думаете, я не понимаю, что это вы уговорили Хлою меня здесь оставить? Или вы думаете, что я не вижу, как вы на меня смотрите! Только не говорите, что мне все показалось! Это я вам нравилась с самого начала, но вы такой трус, что даже не готовы это признать открыто! За все время, что Мари находилась под наблюдением Агреста, она впервые так кричала. Она не дрожала, не отстранялась — ее слова были резкими и грубыми, как у здорового человека. Уверенность в своей правоте скользила в каждом звуке, каждом жесте — и это радовало Адриана. Несмотря на то, что сейчас они ругались, Маринетт уже значительно лучше. Хоть что-то Агрест сделал правильно. — Вы еще и улыбаетесь?! Вам совсем не стыдно? Неужели вам с самого начала хотелось меня куда-нибудь послать? — голос Мари дрогнул. — Маринетт, присядь и послушай меня, пожалуйста. Адриан проговорил каждое слово медленно и ровно. — Мари, ты очень красивая и добрая молодая девушка. Ты должна понять, что если я отказываюсь от тебя, как от пациентки, это не значит, что я отказываю тебе как человеку. Нам обоим нужно время. Доктор Ляиф закончит твое лечение, он потрясающий специалист. Потом ты продолжишь ходить на консультации в Париже. И когда у тебя будет справка о выздоровлении, ты знаешь, где меня искать. Я буду ждать тебя в этом кабинете, на этом же самом месте — в любой день, когда ты захочешь. — Почему? Почему вы все это говорите мне сейчас? — Мари… Адриан вздохнул. В груди ныло, и говорить вовсе не хотелось. Сейчас он обязан, как специалист, направить пациентку на продолжение лечения и прекратить контакты. Так будет правильно. Так необходимо для нее самой. Если она захочет узнать Адриана Агреста — то придет. Обида затихнет, понимание придет со временем. Или же не придет — и тогда она просто забудет психотерапевта-неудачника, сбежавшего с пути. — Тебе восемнадцать. Ты еще совсем юна, и ты пока не можешь понять, что есть вещи, которые нельзя изменить. Я забочусь о тебе, когда говорю, что нам придется прервать любые контакты. Ты действительно мне нравишься, — Адриан закусил губу и не заметил, что в его глазах застыли слезы. — Ты прекрасна, правда. Я уже забыл, каково это — испытывать к кому-то чувства, как будто ты впервые открываешь мир. Но я не хочу пользоваться своим положением. Я не хочу ранить тебя. Если сейчас у нас что-то произойдет, это разрушит твою психику. Я должен сберечь тебя. Я не могу тебя к чему-либо принуждать. А пока ты не здорова — все, что угодно, можно трактовать за принуждение. Прости меня, Маринетт. Прости и попробуй понять. — Я от вас ничего не ожидала, — проговорила Мари. — Чертов Агрест! Девушка поднялась так резко, что стул брякнул. Быстрые шаги разбавили тишину, и Адриан знал — она ушла рыдать в палату. Но это все временно. Она прорыдается. Она разозлится. А потом успокоится. И у нее обязательно все наладится — с ним или без него. Почему-то безумно захотелось курить. А Мари уже сидела в палате, вздрагивая. Джулекка проснулась от громких звуков и потянулась к соседке. — Эй, что случилось? — Он от меня отказался! — жалобно протянула Маринетт и плюхнулась на кровать. — Почему он не отказался от Кагами, хотя у нее такие же к нему чувства?! Почему он отказался именно от меня?! — Это регламент, — Джул зевнула. — Между медработниками и пациентами не может быть личных отношений. Это считается насилием. — Но я же добровольно хочу быть с ним! Тупой регламент! — выругалась Дюпен-Чен. — Он не сделал ничего, что мне бы не понравилось! А теперь выставил за дверь! — Как ты можешь говорить о добровольности, — Джул снова зевнула. — Если один из вас находится в непосредственной зависимости от другого? Законы не идиоты придумывают, как и различные правила. — Ничего ты не понимаешь, дурочка! Я вообще уйду отсюда сразу, как захочу! И плевать мне и на Хлою, и на Рози, и на всех! Идите все к черту! — Мари вскочила с кровати и выбежала в коридор. Джулекка вздохнула и уткнулась в подушку. Спать хотелось куда сильнее, чем слушать излияния Мари.