Baby, did you forget to take your meds?

Маринетт прикрывает глаза и улыбается. Прохладный летний ветерок забирается под футболку, треплет распущенные волосы и прячется среди травы. Воздух кажется неестественно сладким. Еще вчера Мари отдала тесты доктору Ляифу, а уже сегодня он прибежал радостный, и сообщил, что девушка может собирать вещи и ее родителям док уже позвонил. Скоро мама с папой приедут, заберут любимую дочь домой и все вернется на круги своя. Голубые, серые и бежевые стены больницы перестанут казаться бесконечными, на завтрак наконец-таки можно выбрать что повкуснее, рисовать новые эскизы нормальными лайнерами, а не дешевыми фломастерами. Скоро все станет прежним, и этот период можно считать пройденным. Маринетт прекрасно помнила, как она обижалась на родителей за то, что они привезли ее в больницу. Как унизительно и мерзко было на осмотре перед палатой. Как жутко выглядела Менделеева и пациентки в ее отделении. Как Адриан, похожий на потрепанного принца, появился и увел Мари подальше, пытаясь ей помочь. Хотелось встретиться с ним, извиниться за последний всплеск эмоций, взять за руку и сказать, что ее чувства к нему — это не сублимация чего-либо, это реальность. Но Мари готовилась ждать. Может, чтобы окончательно убедиться самой, что не болезнь диктовала привязанность и желания. Может, чтобы убедить в этом Агреста. Девушка еще не знала, чем будет заниматься через месяц, полгода или год, но в этом будущем обязательно присутствовал Адриан. Старенькая «Тойота» притормозила у забора, и Мари оживилась — родители приехали. Сабин улыбалась и так смешно торопилась, как заведенная фарфоровая куколка. Том, очевидно сдерживающий слезы до последнего, когда добрался до дочери, уже удержаться не мог. Он ревел как маленький ребенок, обнимая Маринетт так крепко, что ее ребра могли похвастаться изрядной стойкостью перед отцовской любовью. — Я так обрадовался, когда удалось уговорить Дамокла!!! Я так скучал по моей малышке!!! — Том улыбался и плакал, слезы радости и облегчения стекали по пухлым красным щекам. — Моя малышка! Я так переживал за тебя! — Том, она задохнется, если ты продолжишь ее так обнимать, — Сабин пихнула мужа в бок, требуя уступить место. Она обняла дочь нежно и осторожно, провела ледяной ладонью по темным волосам и улыбнулась. — Мы закрыли пекарню и твоя комната тебя ждет. Хочешь заехать куда-нибудь по пути? Папа угощает. — Нет, — Мари покачала головой и почувствовала, что тоже прослезилась. — Прости, что злилась.  — Ты меня прости, — Сабин осторожно взяла дочурку за руку. — Мы правда любим тебя, и мы не знали, как тебе помочь. И я злилась, расстраивалась и обижалась на все и всех, но я волновалась за тебя и каждый твой шаг. Ты всегда будешь для нас самым большим сокровищем. — Спасибо. Я тоже люблю вас обоих, мам, пап, — Мари снова улыбнулась. Воссоединение с семьей прошло легче, чем она предполагала — все же, обиды действительно со временем прошли. Маринетт не могла адекватно общаться с родителями, несмотря на их попытки достучаться до нее во время лечения. Отдельные разговоры выпадали из памяти, какие-то действия стирались и все казалось нереальным. Сейчас же чувство радости теплилось в груди, и действительно хотелось жить. Когда семейство Дюпен-Чен дошло до машины, Мари задумалась на секунду, прежде чем сесть на переднее сиденье. В момент аварии она была на водительском, но и пассажирское могло помочь проверить, действительно ли девушке полегчало. Том дождался, пока его дамы займут места, и коснулся ладони дочери, когда уже сел за руль. — Если тебе станет плохо или страшно — говори. Свернем, остановимся, поменяемся местами. Все, чтобы тебе было комфортно. — Пап, я не сахарная! — Мари нахмурилась и поджала губы. — Но ты ж мой сахарный зайчонок! — отец надулся и завел машину. Здание больницы остается позади, как и заправки, и крошечные дома пригорода. Бесконечные кирпичные строения с высокими заборами сменяют друг друга, и Мари прикрывает глаза, подставляя лицо ветру, настырно лезущему в машину из-за приоткрытого окна. Воздух все еще кажется сладким, наполненным свободой и запахом то растений, то металла, то молочных булочек с корицей. Дорога не пугает и не кажется страшной, даже когда машина влетает в шоссе или приближается к центру Парижа. Город дышит летом, обливается потом и разбрызгивает Сену у старинных мостовых. В темных окнах отражается солнечный свет, блики скачут по вычищенной уличной плитке, прохожие спешат по своим делам и толпятся возле заведений. Случайные встречные задерживаются возле дверей пекарни, смотрят на табличку «Закрыто» и уходят, а Мари возвращается домой, и как только она с родителями переступает порог, родные запахи едва не сбивают ее с ног. Вон на той полке Том оставил следы муки после выпечки ржаного хлеба, а на витрине еще лежат утренние макаруны. Под стеклянной крышкой еще томятся сэндвичи с ветчиной и яйцом, пролитый кофе засох на полу коричневым пятном. Лестница на второй этаж покрыта крошками, хотя слабая лавандовая отдушка еще витает в воздухе. Мари поднимается в свою комнату, оглядывает ее так, словно впервые видит. Все так же, как и до болезни. Аккуратный столик, заваленный эскизами. Шкатулка с нитками и личным дневником, купленным когда-то в детстве. Мягкая односпальная кровать с подушкой-котом и выход на террасу. Маринетт открывает окно, садится на розовый стул и прикрывает глаза. Она дома. Этот кошмар закончился. Она снова Маринетт Дюпен-Чен, девушка, готовящаяся к поступлению в дизайнерскую школу. *** Адриан получает сообщение от коллеги, что Дюпен-Чен выписали. Он как раз в этот момент распаковывает коробки с вещами в своей крошечной квартирке в пригороде, и немного подросший Плагг оставляет метки в виде черной шерсти на белоснежном постельном белье. Агрест чувствует небольшой укол совести за то, что так и не поговорил с Ляифом. Он набирает номер, не ожидая практически моментального ответа. — Привет, — говорит Адриан, и чувствует себя невыносимо неловким и глупым. Кто вообще просто звонит и здоровается, когда месяц игнорировал человека?! — Ну, здравствуйте, доктор Агрест, — смеется Нино. — Ваша головная боль исчезла из отделения, поэтому возвращайтесь спокойно. — Я в курсе. Слушай, может, увидимся? Я как-то нехорошо с тобой поступил, хотелось бы извиниться лично, — уже спокойнее отвечает блондин, чувствуя, что на него не так сильно злятся, как он предполагал. — Джеймесон. — Что? — Я предпочитаю «Джеймесон», — по словам выговаривает Нино. — Ирландский виски. — Понял, после смены заходи. Адрес в смс напомню, — Адриан отключает вызов, и чувствует, что теперь может признаться без страха осуждения. Когда он сбегал из больницы и отделения, он бежал от собственных чувств, и не мог видеть, что происходит за пределами затуманенного переживаниями разума. А потом угрызения совести мешали написать раз за разом — казалось, что Ляиф будет осуждать коллегу до последнего, но все-таки Нино радовался тому, что Агрест в порядке, а не собирался высказывать претензии. Тем более, Адриан все равно все сказал бы сам, извинился, признался в своих ошибках и пообещал больше так не поступать. Рано или поздно это могло случиться с каждым — вопрос не столько в чувствах, сколько в месте и уместности. Если бы Маринетт и Адриан встретились в модном журнале, никаких преград между ними бы не стояло. Если бы он просто зашел в пекарню и увидел девушку за прилавком — это не изменило бы чувств. Если бы он просто врезался в Мари на темной улице в свете неоновых вывесок, а затем пригласил в ближайший же бар для знакомства — это привело бы к тому же. Адриан Агрест не мог представить ситуацию, в которой не влюбился бы в Маринетт Дюпен-Чен, и он втайне надеялся, что после терапии девушка однажды влетит в его кабинет, как уже случилось однажды, скажет, что все поняла — и они будут вместе, как когда-то Эмили и Габриэль Агрест. Адриану оставалось только ждать. И сбегать за обещанным виски для Ляифа, некрасиво.