***
Саднящие раны медленно, но верно затягивались. Малейший поворот налитой свинцом головы отдавался звоном в ушах. Виктория Серас поморщилась: она постепенно приходила в сознание после обморока. После того, как... Вражеская ловушка вспыхивает багрянцем; руки будто связали, отчаяние наполняет все существо. Ритуальные письмена искрятся красным, она падает... Адреналин, подстегнутый воспоминаниями, хлынул в кровь: Виктория вскочила, готовая бороться снова, быстрее, пока не наступил новый приступ паники! Вокруг – ничего, что отдаленно напоминало бы колхоз. Один клубящийся черный туман, скрывающий обзор, куда ни посмотри. Что за..? Виктория сделала несколько шагов. Ничего не изменилось: со всех сторон – размытые черные завихрения. Где она? Что происходит? Где Пип и Интегра? Что с медведем, которого она не успела добить? Что за мутная, кружащая голову темень? Ее что, телепортировали куда-то?.. Виктория продолжала идти, а обстановка все не менялась: это начинало нехило пугать, но ощущение тотального ужаса и беспомощности вроде прошло... Почему оно вообще наступило? Это ее расшалившиеся нервы, или ловушка Дока? Хорошо бы второе. Похоже, это все-таки телепорт. Тем же хуже: надо скорей найти хозяев! В любой момент могут напасть новые питомцы Уолтера, а Пип с Интегрой там одни. Нельзя, чтоб еще кого-нибудь ранили... Голова болит. Сколько же она была в отключке? А если несколько дней?! - Наконец-то. Я уж думала, ты кони двинешь. Голос резанул по натянутым нервам. Виктория крутанулась, готовая атаковать. Но застыла от потрясения. Посреди клубящегося тумана – высокая мускулистая женщина c коротким ежиком рыжих волос. Правая половина тела в татуировках-заклятиях. Женщина курила, легко удерживая на плече косу с зигзагообразным узором. Зорин Блитц бросила окурок на пол, придавив его сапожищем. Бычок исчез, как будто его и не было. - Ты! – Виктория выдохнула, не веря своим глазам. Сколько еще поверженных ими врагов тайно выжило?! Насчет гаишника-оборотня точно можно не сомневаться, вторая голова ведь не вырастет... Наверное. – Я же тебя поглотила! - Ага, - Зорин расхохоталась. – Поглотила. Я от твоих детских потуг чуть глотку от смеха не надорвала, - потрясенный взгляд Виктории никуда не исчезал, лейтенанта это развеселило еще больше. – До сих пор не поняла, что ты в своей же голове, дубина? Её подсознание? Так вот почему Зорин здесь! Виктория поглядела на черные завихрения вокруг фигуры нацистки. Вот, значит, как оно выглядит. Удивляться скудной экспозиции было некогда: получается, она все еще там, под зачарованным куполом. Этого и хотели Уолтер с Доком? Ладно, хоть что-то прояснилось. Но как же взломать защиту?.. Оставалась еще одна деталь. - Почему ты мне не поддаешься?! Зорин без напряжения размяла пальцы. Косовище перекатывалось по рельефным мускулам. Она выглядела расслабленно и уверенно... Чересчур уверенно. - Тебе, видать, ударами по безмозглой башке память вышибло. Я управляю воспоминаниями, забыла? Я тут как рыба в воде. В прямом смысле – соображать-то соображаю, да хрен отсюда выйдешь. Сиди, да от твоих хилых предъяв на контроль отбивайся, и то развлечение хреновое. Виктория глухо выдохнула. Блестяще. Только она, победительница по жизни, в качестве первой подчиненной души умудрилась выпить иллюзионистку с контролем над воспоминаниями и умением копаться в мозгах. Было в этом дебильном совпадении даже что-то смешное. Как и во всем прошедшем дне. Так что если она начнет ржать сейчас, то уже не остановится. - Хотя, - лицо лейтенанта перекосил издевательский оскал. – Два месяца наблюдать за всем твоими глазами, вынимать любые воспоминания – вот это было весело! Особенно при попытках призыва. Я бы на месте твоего хозяина давно скормила тебя псам за ненадобностью, а этот зачем-то тянет. Бедная маленькая бесполезная Виктория, ничего-то она не может! Даже сучку Хеллсинг как следует защитить. Ярость напополам с болью встряхнули Викторию, заставляя забыть про раны. Да как эта тварь посмела рыться в ее голове?! - Да-а, - презрительно протянула Зорин, легко кладя косовище в ладонь. – Смотреть можно, но ни поржать, ни отомстить. А теперь ты настолько ослаблена, что находишься здесь, - взмах косой в строну мутного пространства. – Ты мне не помешаешь. Гнев уже не просто обжигал вздыбившейся волной, а кипел, как в котле. - И что же ты сделаешь? Она уже победила ее один раз – сможет и второй! Как же хотелось убить, раздавить, стереть это издевательское выражение с разукрашенной рожи, приложить башкой к стенке, и... - Возьму контроль над телом, падаль. Хеллсинги здорово передернут, когда я убью их разом – а они даже не поймут, что это была не ты... Крышка котла сорвалась – Виктория бросилась на Зорин. Коса молнией прочертила дугу у носа дракулины. Вампирша увернулась, но язык пламени едва не лизнул ее, накрывая волной жара вперемешку с хохотом нацистки. - Посмотрим, как ты выстоишь против моих сюрпризов, шавка! Лезвие косы вспороло само пространство – из разрыва вырвался столб красного, как из ада, пламени. Черный туман взорвался миллионом алых огней – Виктория зажмурилась, не вынеся этого слепящего света... ...Вокруг пламя, сплошное красное зарево. Здания в руинах, высятся горы трупов, военных и гражданских, чудовищ и людей. Фонтаны на площади с колонной адмирала наполнены кровью, все небо зашлось в черной копоти от сгорающего в огне Биг Бена. Виктория узнает картину: страх, ужас, отчаяние охватывают ее, она бежит, куда – неизвестно, по заваленным мертвецами мостовым, под прямыми рядами вспыхивающих, как спички, флагов из трех крестов. Дома и памятники рассыпаются в вязкую черную массу, липнут к ногам, но она бежит дальше, ведь надо найти кого-то срочно (она помнит!), помочь, надо успеть, успеть... Впереди – сплошная стена огня до небес: две громадные фигуры, выше, чем небоскребы, застыли в ней, завершив предрешенную битву – католический священник, весь обвитый терновником, пронзил штыком сердце Алукарда. Виктория кричит, хочет броситься на помощь, но не может: черная вязкая субстанция облепила ноги и держит ее – ни сдвинуться... Католик вынимает свой сверкающий штык, и бездыханное тело хозяина захватывает пламя. Горят черные, как смоль, волосы, горит старинный плащ, бледное аристократическое лицо уродуется горелыми темными пятнами. Виктория уже не кричит, а вопит от отчаяния. Он умер, сгинул, исчез; умер так легко, а она просто стояла столбом, ничего не сделала... На задворках сознания подбитой птицей трепыхается мысль: почему она здесь? Это ведь уже было? Что происходит, почему все такое кривое и неправильное, отдает фальшью?.. Громыхающий с небес голос прорывается сквозь дым и копоть. - Давно не видела в башке столько мусора! Виктория слушает слабо – в голове мешанина из нервов, неизвестности и паники, а перед глазами – тело Алукарда, сжираемое адскими языками. - Серьезно? – издевательский смех гремит почище взрывов бомб вдалеке. – Такие у тебя чувства, соплячка? Посмешище. Гнев вспыхивает костром: да как эта тварь смеет... - Ты даже не можешь спасти его, падаль. Пламя исчезает, и Виктория летит вниз. Тесная треугольная комната. Грязно-желтые обои, стальные двери с железными замками. Толстые решетки на окнах. Сквозь жалюзи еле-еле пробивается свет. Воздух спертый и затхлый. Замшелая болезненная клетушка. Дракулина слышит рычание и вскидывает голову. Напротив стоит огромный черный волк – слюна из пасти зверюги свешивается на вздувшийся коричневый пол; он готовится напасть. Хочется трусливо забиться в угол, но Виктория готовится встать и чувствует, что рука погружена во что-то мокрое и липкое. Она держит на руках окровавленную Интегру. Викторию пробирает холод – Интегра не просто ранена: она зверски изувечена. На месте груди – просто кусок пожеванного мяса, ноги – в рваных ранах от когтей чудовища, глазницы окровавлены. Интегра еще жива: она что-то хрипит своим иссеченным горлом, тянет руку к лицу Виктории; четыре из пяти пальцев откушены, кровь сочится из них тяжелым потоком. Чудовищный смех доносится из-под потолка этой угловатой камеры. - Бесполезная, жалкая! Не спасла, не спасла! Зубы оборотня вонзаются в плечо вампирши, выдирая к чертям руку и сустав. Кровь хлещет фонтаном. Зловонная серая шерсть, когти, зубы – они везде, везде, рвут, терзают, в голове мешанина из покоцанных обрывков мыслей: хозяйка умирает, ее не спасти, не помочь, пусть рвут, какое теперь дело... Новое падение, еще глубже. Виктория стоит в длинном ночном коридоре с ярко-синими тенями. Сквозь окна алые отсветы – под цвет кровавого блина на небе – падают на толпу, которая мерно приближается к ней – половицы поскрипывают под тяжелой поступью упырей. Мелькает мысль – с ними же можно справиться! Она побеждала врагов и сильнее; но откуда тогда этот беспросветный, давящий, будто каменная плита, кошмар?! Словно толпы нежити было мало – над упырями горой высится вампир в одежде англиканского пастора: невозможно не узнать эти горящие жаждой крови глаза, этот похотливый оскал... Виктория плюет на выдержку и бросается прочь. Почему она здесь?! Это уже было, она же помнит! Где пламя, Лондон, Алукард, оборотень, Интегра?! Им надо помочь, спасти их... Хотя уже поздно – ведь она не смогла! Но все равно, куда, черт побери, все девалось, почему ее рука, вырванная оборотнем, на месте?.. Поворот за угол – штык на лету пронзает ей живот; вампирша летит на пол. - Аттракцион двойной! Второй священник загородил дорогу. В отражении его очков – кровавая луна, в руках – пара скрещенных штыков. Виктория подстреленным зайцем кидается обратно, на ходу вытаскивая застрявшее в теле оружие, шипя от боли, когда оно жжет ладонь, со звоном отбрасывает его. Сердце заходится загнанным кроликом, мышцы болят от долгого бега. Удар – словно током шандарахнуло; дракулину отшвыривает на пол. Невидимая преграда не пускает ее дальше: к стенам приколочены листы из Библии, старые, мятые, мутно-желтые... Нужно уйти сквозь стену... Не успевает она подняться, как тело разом пронзает несколько штыков. Виктория с трудом скашивает глаза: католик настиг ее; он маниакально хохочет, пока к телу подползают упыри, облепляют со всех сторон, словно мухи, вонзают зубы, скребут когтями, отрывая раз за разом по маленькому кусочку немертвой плоти. Он кромсает беззащитное тело новыми лезвиями, его хохот вторит другому голосу, больному и садистскому: - Тебя никто не спасет. Да тебя никто и не хочет спасать! Ты сдохнешь, шавка, сдохнешь! Священник наклоняется к ней, грубо хватая за подбородок, смотрит в глаза. Виктория, уже не сопротивляясь упырям, жующим её конечности и слизывающим мясо со штыков, разорвавшим одежду, глядит в ответ: правая половина лица Андерсона испещрена татуировками. Из уст мужчины льется грубый женский голос: - Хочешь, чтоб все закончилось? - Да! – Виктория кричит, сама не своя от отчаяния и безумной надежды. – Да! Хочу! - Тогда покорись мне. Покориться? Что это за татуировки? Разве они были на этом лице?.. Воспоминания окатили ее, как ушат с холодной водой: солдаты «Миллениума» расползаются по особняку грязно-зелеными паразитами, их ведет женщина, злобная, острая и жестокая – татуировки ярко горят на сером лице; она хотела зверски уничтожить их, весь отряд... Иллюзионистка. Новое просветление: цепочка образов – поглощение нацистки, ее мутная и тошнотворная кровь, самодовольная рожа в черных завихрениях, подхлестывающие ярость угрозы. Огоньком на ветру затрепыхалось чувство: адское пламя, желтая клетушка с замками, упыри, терзающие ей плоть – это все обман, чертова ложь. Покориться? - Нет! – Виктория орет прямо в лицо Андерсона-Блитц. – Никогда! Ни за что! Кровожадный оскал сменяется раздражением. - Тупая девка. Все исчезает: и упыри, и перекошенное злобой лицо священника-гиганта, и пол, и стены; место пугающей синевы занимает непроглядная чернота. Виктория падает на самую-самую глубину, а воспоминания лихорадочно возвращаются, растут, как снежный ком: когти оборотня дерут кожу, монашка-берсерк вырывается из ее цепкой хватки, багряные письмена на полу – она лицом к лицу с Зорин, в чьей власти иллюзии... Это все ложь, морок; нужно остановить падение! Зеленые двери шкафа с грохотом захлопываются у нее перед носом. Щелкает замок. Виктория чувствует знакомый с детства запах нафталина и примятую одежду: сквозь решетчатые створки горизонтальными полосами падает свет из окна напротив. Он освещает двух бандитов с автоматами в руках, позади них – окровавленное тело женщины. Вампирша чувствует: все повреждения исчезли, тело целое. Из громыхающего голоса пропало всё больное веселье; теперь там – неудержимое желание растоптать: - Повеселитесь после с телом, парни! Пальба из автоматов разрывает в клочья тишину: бесчисленный поток пуль рвет тело. Виктория орет от боли, но вскоре не может и этого – пули изрешетили плоть, изо рта хлынула кровь. Боль и страх вновь воцарились в голове, но вопреки ледяному хвату паники все сильнее крепло понимание: это уже было. Это морок. Ложь. Нужно выбраться, разрушить... Виктория валится на дно шкафа, бессильно свесив голову – она уперлась прямо в дверцы. Не осталось ни одной целой кости, внутренности – кровавое месиво, голова раскалывается от двух реальностей, разрывающих на части.Ее никто не выручит. Она умрет здесь, совсем одна, жалкая и никому не нужная.
Бред. Она никуда не делась, все еще там – лежит под куполом!Бесполезная. Никого не смогла спасти: ни хозяина, ни Интегру. Они звали ее, кричали о помощи, а она? Лучше умереть, чем позориться одним своим существованием!
Враньё! Хозяин жив, Интегра тоже – она ранена, но на посту ее удалось спасти от смерти!Какой прок в сопротивлении? Она сейчас умрет. А после ее изувеченным телом воспользуются, прямо как другим – она помнит....
Это нереально. Нереально. Нереально!!! ХВАТИТ С НЕЕ ЛЖИ! Хватка ослабляется. Виктория чувствует, что стремительно покидающая ее тело кровь останавливается, медленно начинает течь обратно... Дно шкафчика исчезает – она окунается в ледяную воду. Дракулина судорожно ловит ртом воздух – второй раз уже не успевает, ее камнем тянет вниз. Еще глубже, прочь от неяркого света сквозь дырявые от пуль створки зеленого шкафа; она захлебывается, не может дышать, инстинктивно тянет руки вверх к выходу, бултыхаясь, мешая с водой свою же кровь. Пространство смыкается: она погружается в тесной, сдавливающей трубе, едва ли шире ее диаметром. Хтонический вампирский ужас от водяного плена и обычный, человеческий – от тесноты и замкнутости – проникают в каждый нерв, заорать не получается, вместо крика – невнятное бульканье. Мыслить тоже: еле-еле удерживается драгоценное понимание, что вокруг – морок... Неожиданно ясный и яростный голос раздается в самой голове: - Прогнись уже, упрямая ты тварь. Я устрою тебе карусель мучений.***
Вот это поворот. Всё бурлящее веселье как рукой сняло, словно выключателем щелкнули. Алукард стоял перед непроницаемым Уолтером, над обломками верного «Шакала» и оттого, что его так легко обвели вокруг пальца, чувствовал себя форменным идиотом. Он несколько сотен лет не испытывал этого ощущения и терпеть его не мог. Однако были вещи, которые он не мог терпеть еще больше. На месте тонкого, словно ручеек, но стабильного канала связи с Викторией – абсолютная непробиваемая глухость. Уолтеру хватило этой короткой передышки, чтоб восстановить силы, - над его правой рукой синей сетью переливались нити. Алукард склонил голову, изучая дворецкого взглядом, словно в первый раз. Внутреннее зрение было направлено совсем в другую сторону. - Я так понимаю, предательство организации «Хеллсинг» шло за общую подтянутость вида. А Викторию на что обменял? Захотел рельефный пресс быстро и без тренировок? Истинный Взор прошел сквозь дым, огонь и копоть, достиг противоположного конца здания, где перед сияющим багрянцем куполом безуспешно пытались пробить барьер и найти выход из ситуации хозяева: Интегра – с помощью холодного логического анализа, Пип – пинками. Внутри неподвижно лежала его дракулина. Живая. Уолтер молчал. В более спокойной обстановке (чуть больше кровищи на стенах и чуть меньше висящих на волоске от гибели учениц) Алукард бы даже заинтересовался – в свои двадцать пять дворецкий был бы уже на грани взрыва – плечи бы дернулись, брови нахмурились – но сейчас перед ним молодой образ с опытом и выдержкой старика... Забавно. Еще немного времени. - Нет, я тебя даже понимаю: шестьдесят лет знакомства со мной – явно не сахар, любой тронется рассудком. А она-то что тебе сделала? Рассердилась, когда ты заменил ее кровать на гроб? Как легко заставить тебя воспылать местью! – Алукард сложил ладони в притворной жалости. – А хозяйку Интегру что, слишком сладкий чай не устроил? Рождественской премии лишила? Страшно представить, насколько бы обезлюдела Англия, будь у меня столь короткий фитиль... Несмотря на обнаружение, связь с Викторией не восстанавливалась – барьер мешал. Алукард едва не скрипнул зубами – это одна из тех магических ловушек, что не убивают, но ослабляют сознание и волю до состояния бессловесной игрушки... Какой изысканный цинизм. К хозяевам подбиралось очередное творение германского гения – в этот раз волк. Его последние слова все же проняли Уолтера: дворецкий наконец заговорил, спокойно и бесстрастно. - Надо же, кто взывает к моей совести. Бесполезно, Алукард. Решение уже принято, и пути назад нет. Прежние привязанности не имеют смысла. - Как и прежняя честь? Вампир привычно бросил колкость, лишь бы за ним осталось последнее слово – но лицо Уолтера вдруг дернулось и исказилось. Дворецкий не парировал – Алукарл хищной птицей взмыл прямо к нему. И черной тенью в середине полета резко метнулся в сторону. Стрелой пересечь здание, вытащить Викторию и хозяев из колхоза, вернуться назад – Ангел Смерти за минуту никуда не денется; нехитрому плану помешал антивампирский барьер, развернувшийся во всю высоту здания. Алукард было напрягся, но усмехнулся, осознав: едва ли он крепче, чем барьер в доме хозяина! Хватит и физической силы, чтобы пробить его. Алукард выставил вперед пронзающую длань... ...Она рассыпалась на кровавые ошметки в дюймах от мерцающей магической стенки. Нити стянулись на теле, войдя как нож в масло, но вместо сердца они резали уже жидкий мрак, вихрем взметнувшийся вокруг сверкающей синевы и стекшийся в вампира у противоположной стенки. - Барьеры по всему периметру, даже под полом? Лестно, что на меня тратят столько времени. От сдержанности Уолтера и следа не осталось: кровь прилила к щекам, серые глаза горели мальчишеским азартом. Ангел Смерти расправил крылья. - А ты думал, я пойду к тебе сразу после операции, как какой-то малолетка?! За секунду до того, как нити снова разорвали его на куски – дематериализация, перемещение, обретение формы – всё повторяется на дикой скорости. Вспышка там, вспышка тут – Уолтер ни на шаг не отстает от вампира, дыша ему в спину, кружась в этом сумасшедшем темпе танца, - сразу и над догорающими обломками прожектора, и около мертвой куклы-Валентайна в центре паутины, и между полом и потолком, потолком и полом; «верх» и «низ» вырваны из понимания, твердая почва исчезла, центр всех координат – лишь они двое, да безостановочный ритм пляски: черно-алый ураган, как в калейдоскопе, сменяется синим блеском гаррот, бесконечно, исступленно, ни секунды на передышку... Щенок решил играть по-взрослому, не отводя ему времени сбежать? Что ж, сменим тактику. В бешеном вихре, не останавливаясь ни на мгновение, Алукард бросил силы на телепатию. До Виктории – не достучаться. Иван бьется с медведем (Фортуна, ты серьезно?..), вместо мыслей – мешанина эмоций, соваться туда – себе дороже. У хозяев с их зверьком дела не лучше: у одной – ругательства и Пип, у другого – разноязыковая матерщина и Интегра, это радовало, но как же, поглоти их всех бездна ада, невовремя... В голову Афанасия Алукард сунулся уже от безысходности – чтобы его оттуда вышвырнуло сверкающее белое сияние, впечатывая в Око Истинного Взора отметину в форме распятия – вампир схватился за голову от опалившего нутро черепа жжения. Слепота внутри дополнилась слепотой снаружи. Уолтер притормозил, переводя дыхание, стряхивая волосы с раскрасневшегося лица. По периметру уцелевших стен зажглись десятки фиолетовых ламп: они светили едва-едва, заставляя щуриться и нестерпимо раздражая – Истинное Зрение зашлось в помехах, точно барахлящий прибор, пробивалось сквозь толстый заслон... Ну конечно. Лампы «черного света» - достойная замена солнцу ночью. Король Нежити оценил обстановку. Выйти ему мешают. Передать телепатией инструкции – тоже. Похоже, кратчайший путь к Виктории пролегает через лобовое столкновение. Алукард покачал головой. Он терпеть не мог делать это второпях, но мальчишка попросту напрашивался на убийство.***
- Живым не возьмешь! Бесконечное мелькание Ивана перед глазами запутывало и злило медведя, но послушник не останавливался. Покров не раз спас его от огромных лапищ и когтей – но этого было мало; медведь не давал ему и малейшей возможности проткнуть штыком его череп. От остальных увел – уже удачно. Краем глаза юноша увидел размытое пятно – спешащего на помощь брата Афанасия (они уже разобрались со вторым медведем? Так быстро?) – но путь ему преградили два волка, выросших словно из-под земли; на помощь монаха можно не рассчитывать. Дым и копоть слепили и без того близорукие глаза, пол под ногами устлан трупами крыс и ворон – лишь обостренное чутье помогало ему чудом не спотыкаться – нужно завести медведя в угол, там – каркас старой «копейки» с оторванными на цветмет дверьми, больше возможностей для маневра... Рядом рухнула обгоревшая балка, подняв сноп искр, - Иван едва успел защититься Покровом, как когтистая лапища отшвырнула его на пол, начисто вышибая воздух из легких. Штыки со звоном отлетели в сторону. Иван, невзирая на тупую боль в ребрах, на автомате откатился, уходя от клацнувших у макушки клыков. Послушник вскочил и отпрыгнул назад, чувствуя, как спиной утыкается во что-то металлическое. Каркас «копейки». Массивный черный зверь кинулся на него, думая, что припер к стенке, - Иван с дикой скоростью кинулся в салон, спиной вперед прорываясь через то, что осталось от сидений, загоняя внутрь и животное, едва не цепляясь одеждой за остатки приборной панели, отшатываясь от щелкающей пасти... Юноша вывалился с другой стороны «копейки» и тут же отскочил, упершись в угол. Какие, пропади они, возможности для маневра, он загнан, о чем он думал вообще... Медведь полез было за ним дальше, и... застрял. Безуспешно клацая челюстью, зверь дергался, силясь дотянуться до Ивана; от попыток животного освободиться копейка ходила ходуном, но дальше, чем по шею, медведю из каркаса высунуться не удавалось. Иван перевел дыхание – его не достанут. А вид дергающегося медведя вызвал старое детское воспоминание, такое причудливое в этом царстве пламени и павших звериных тел. - Это потому что кто-то, - послушник по привычке «поправил» на переносице отсутствующую оправу. – Слишком много ест... ОХ ТЫ Ж МАМА! Медведь, озверев, задвигался яростнее – он высунул из машины наружу лапу, размахивая ей у самого живота юноши. Дело было за второй. Иван лихорадочно заозирался в поисках выхода... Грохот прогнувшейся крыши – взмах сверкнувшего огнем вакидзаси – голова медведя с хрустом ломаемых позвонков отлетает, лапы бессильно виснут. К счастью, труп не загорелся – так и остался мертвым грузом внутри «копейки». На машину сверху приземлилась черноволосая девушка в изодранном, насквозь пропитанном кровью одеянии; птичьи перья застряли в буйных черных космах, налипли на ставший багровым клинок. Вистину демон из ночных кошмаров – Иван оценил бы, будь у него очки. Юмие, покачиваясь, дрожащей рукой убрала клинок в ножны. Затем ее ноги подкосились, и она без сил рухнула вниз - Иван только и успел подхватить. Послушник на миг оцепенел: он не предполагал, что когда-нибудь у него на руках окажется девушка (пришла ассоциация с одной знаменитой скульптурой, чье название он помнил плохо), но тут же опомнился – она же вся изранена, ей нужна помощь... - Эй! – Иван вскинул голову – сверху, с мостика ему кричала светловолосая католичка, свесившись через перила. – А ну пусти её! Послушник опешил. - Что?! Да она сама упала! Она без сознания! Ответ пришел незамедлительно. - Держи её и не отпускай, а то руки оборву! Хайнкель оказалась рядом тем же путем, что и Юмие – спрыгнув с мостика на крышу «копейки» и сморщившись от боли в ногах при приземлении, но гораздо менее израненная, чем ее подруга. Юмие опустили на пол; Хайнкель бережно придерживала ее за голову. Едва уложив, подняла челку и облегченно выдохнула – лицо исцарапано, но веки целы, а значит, и глаза. Пульс есть. Иван оперативно достал из-за пазухи маленькую аптечку – после всех злоключений ее содержимое чудом не повредилось. - Вот, тут бинты, перевяжи... Хайнкель бросила на аптечку уж очень странный взгляд, но затем с кивком приняла ее. - Я помогу... - Нет! Нет. Я сама. - Ты... - Хайнкель. - А я Иван! Ты точно справишься? – Иван с беспокойством оглядел многослойную юбку Юмие, висевшую на ней лоскутами; Хайнкель уже оперативно закатала свитер до горла (Иван отвел взгляд), обрабатывая раны на груди. Отрубленную медвежью голову католичка буднично пнула в сторону, чтоб не мешалась. - Да. Это даже не кровопотеря – она выдохлась. Я о ней позабочусь. Хриплый голос показался послушнику знакомым, но раздумывать было некогда. - Хорошо. Если так – я пошел! - Иди. Только, - плечи монашки напряглись и мелко дрожали. Не отрываясь от занятия, она заговорила: - Этот второй ренегат, Док, - он монстрами заправляет – его хрен убьешь. Любой порез затягивается, даже если в сердце выстрелишь, черт знает, что такое... Будь осторожен. - Понял! – Иван бодро улыбнулся и запрыгнул на крышу «копейки», оглядывая ближайшее пространство в поисках штыков. – Спасибо, Хайнкель! - Пожалуйста, - руки монашки задрожали. Хайнкель скрипнула зубами. Не время разрываться противоречиями из-за этого юноши – она продолжила лечение.***
Враждебная стихия – повсюду; ледяной поток подхватывает истерзанное тело и засасывает его вниз, прочь от света. Виктория дергается уже гораздо слабее, локти и колени обдираются об стенки узкого колодца. Сознание рвет напополам. И так охлажденная морозной водой кровь стынет в жилах от всего темного и ужасающего, что встает перед глазами: обезображенное пятнами лицо Алукарда, пустые глазницы Интегры, грубая хватка Андерсона, ряды сверкающих штыков... От каждой картины сердце заходится стуком в ужасе – эмоции затмевают понимание, что вокруг – иллюзия. В чем же ложь, если раздирающая боль, кровавый шлейф, который она оставляет за собой, погружаясь на дно, давящая узость колодца – вот они, вокруг нее?! Слишком плохо, слишком страшно – она не вынесет. Зачем противиться? Перестать двигаться, отдаться ледяному потоку, слиться с ним, прекратить мучения – какой соблазн! Какое блаженство – сдаться, позволить воде утянуть себя на дно... Это уже было. Стремительно затухающее сознание, нежелание уходить, дыра в груди и луна на небе, она тянет руку за помощью, и ее подхватывают – высокий мужчина в красном дарит ей спасение, с ног на голову переворачивая жизнь. Страх, отчаяние и чужая злоба почти смывают воспоминание – Виктория цепляется за него всей оставшейся волей, продолжая работать руками из последних сил – только не сдаваться! Не сдаваться... Свет наверху удаляется.***
- Ты надумала, как разрушить эту хрень, родная? Убедившись, что пинками магический барьер не пробить (не то чтобы надежда имелась, но не попробовать на всякий случай было бы тупо), Пип оставил свои потуги. Волк ударом со всей дури штык-ножа сбоку в череп (как он вообще нахрен не сломался?!) был отправлен к павшим собратьям – огоньку прибавилось; как раз для Интегры, решившей найти-таки время для сигареты - ароматы «Беломорканала» всегда помогали ей сосредоточиться в критических ситуациях. Положение и впрямь складывалось незавидное – одна из козырных карт организации, пришедшая сотоварищам на помощь, теперь сама нуждалась в спасении. Леди Хеллсинг казалось, что где-то это уже было, но предаваться воспоминаниям сейчас было явно лишним. Хорошо, хоть медведь выведен из строя – стоит рядом с дракулиной в ловушке и не двигается: глаза потухли, голова опущена. Вытащить вампиршу вдвоем с Пипом они не могут – Интегра гораздо лучше знала, как создать антивампирский барьер, чем как разрушить его. Иван с Афанасием разбираются с врагами, католичек вообще с начала битвы не видно – надежда оставалась только на Короля Нежити: со своим противником он играется уже достаточно, где же его носит? Интегра мысленно отдала приказ, но переданные, с огромной задержкой и нечеткостью, глухое раздражение и обрывки картины перед глазами носферату: сияние тысячи стягиващихся и растягивающихся нитяных капканов, сверхзвуковые атаки с обеих сторон, для обеих же сторон безуспешные – совсем ее не порадовали. Алукард получил приказ разрушить барьер, Печати не дадут ему ослушаться; в сердце закралось липкое холодное осознание: ему не позволяют обстоятельства?.. - Интегра? Девушка вышла из погружения в собственные мысли. - Надумала, - леди Хеллсинг решительно повернулась к Пипу. – Алукард недоступен. Мы должны сейчас же найти Дока и убить его: спасти Серас и положить конец этому зверинцу. - Чудно, - свою матерную досаду по поводу невозможности рассчитывать на Алукарда и диких условий плана Пип решил приберечь спецом для врагов. – Тогда зовем монахов: идти на этого психопата вдвоем и не в лучшем состоянии – не проканает. Интегра кивнула. - Думаю, Док на крыше. Последний раз я видела его на мостике – он мог поставить камеры, оттуда управлять... Супруги остановились, привлеченные внезапным рычанием со стороны купола Виктории. Глаза зажглись красным, шерсть вздыбилась – тяжелые лапы гулко ступали по полу, а массивное тело как ни в чем не бывало прошло сквозь багряный барьер, словно его и не было. Только этого им не хватало – косолапого мертвеца вновь ввели в игру.***
Темно, тесно, страшно – Виктория сражалась со стихией и водоворотом эмоций: за воспоминаниями о ночи обращения пошли другие, сменяясь, как в чертовом колесе, иллюзорным мороком, - чуть окрепшие, они едва не исчезали под парализующим рядом картин: острые клыки вонзаются в плоть, от костлявой пасторской фигуры смердит похотью, горы кровавых трупов на темных улицах в огне... Борьба обострилась – в череп словно вошла раскаленная докрасна игла. Вампирша схватилась за голову: как ее мозг еще не расплавился, черт возьми?! - Барахтаться не надоело, сучка? – Зорин говорила так ясно, как если бы стояла рядом. «Ты!» - крик унесла с собой вода. Она не даст нацистской дряни желаемое, не даст ее убить... - Падаль безмозглая, - она ее слышит? В голосе Зорин – нетерпеливая, исступленная злоба. – Если убью тебя – сама же сдохну. Я тебя запру. Навсегда. Страх в который раз переворотил все мысли. Она останется здесь навечно. В почти полной темноте, с бесконечной болью от незаживающих ран. Из-за колебаний Зорин усилила натиск: спуск пошел быстрее. Виктория загребала воду, но все было бесполезно – ее неудержимо влекло вниз. - Что, не нравится? Хочешь на свободу, а? – Ощущение былой власти пьянило и кружило голову. Веселье вернулось – лейтенант вновь забавлялась чужими страданиями. – Получай за заточение. Будешь плавать, как говно в проруби, и истекать кровью, пока крыша не тронется, а я прикончу Хеллсингов. И лучше тебе перестать рыпаться – моя добыча может достаться этому трупорезу в халате! Кромешная тьма – далекий огонек из шкафа затерялся в толще воды. Она так глубоко, ей уже не выбраться... Зорин, распаленная сражением и спешкой, распиналась дальше – злость сбилась в тугой ком, жажда мести жгла изнутри. Два месяца молчания – пусть же наконец ее услышат, да хоть враг, что скоро свихнется от пыток! - Класть я хотела на их с дворецким планы. Наемника изрублю косой – он насекомое, не заслуживает внимания. Но Интегра Хеллсинг... С ней развлекусь. Может, отрубить ей конечности? Или ослепить? Или выпотрошить? Предварительно запудрив мозги всякой дрянью – она человек, артачиться не будет. О, точно, она ж еще целка! Какая прекрасная иллюзия получится с ней и ротой наших голодных солдат на дирижабле... До всего голодных... Чего рассказывать – сама полюбуешься! Класть я хотела, что ты нужна им для опытов, блага науки и прочей херни, которую этот пустозвон обожал загонять Майору – я просто выйду и перережу всех! А ты меня не остановишь. Это конец? Здесь все и закончится? Как так получилось?! Док заманил ее, ослабленную, в ловушку, обрекая на участь бессловесного материала под холодными пальцами бесстрастного мясника, послушного орудия его чудовищных и больных изысканий – но теперь ее, избитую, покалеченную, на самой глубине сознания заперла Зорин. Она ничего не сможет сделать, когда ее близких станут зверски кромсать ее же руками? Будет мучиться, пока от бесконечной боли не сойдет с ума – пленница в своем же теле?!Стоп.
Виктория перестала трепыхаться. Время замедлилось, боль поблекла. Все они – и Док, и Зорин – все хотят добиться своих целей засчет нее: унизить, растоптать, сделать послушным инструментом в их руках. Инструментом, чьих близких можно убивать, как вздумается. Чье тело можно крошить, как вздумается. Чью душу можно рвать, как вздумается. Какого черта? Кем эти сволочи себя возомнили?! Ну уж нет.Никто из этих двоих своё не получит.
Она – хозяйка своего тела.
Своей души.
И никто.
Будь это гений-психопат.
Или последняя отмороженная садистка.
Ни один гребаный зарвавшийся нацистский отброс этого у нее не отнимет!
Из глубины души, нарастая, начала подниматься бурлящая волна жгучей ярости, сметая на своем пути все преграды: выжигая на стенках черепа все дурное отчаяние, все пустые иллюзии. Только что устрашающие, парализующие волю, блеклые картинки теперь трескались перед взором и разваливались, раздутые до нелепости страхи лопались, как пузыри в воде. Падение остановилось, а боль от ран исчезла. Истошный вопль Зорин, бешено исторгавший все мыслимые и немыслимые проклятия, звучал все глуше и глуше... Скользкие путы смело волевым порывом. Виктория вскинула голову – огонек снова вспыхнул. Теперь она точно знала – ей ничто не помешает! Стенки тесного колодца с треском рассыпались. Вода схлынула, пропадая вслед за осколками в бездонной черной пропасти. Виктория вздохнула полной грудью – кислород наполнял кровь и легкие, во всем теле – невероятное облегчение: все повреждения исчезли, кошмар с чудовищными увечьями растаял вместе с устремившимся вниз потоком. Окрыленная, Виктория взмыла вверх – к просочившемуся свету. Иллюзии, в чей скользкий плен пыталась вернуть вампиршу Зорин, теперь застревали на периферии сознания, натыкаясь на непреодолимую стену из силы и уверенности. Еще чуть-чуть – вампирша таранит запертые створки, с грохотом влетая в комнату. Двое бандитов даже успевают выстрелить – пули проходят сквозь тело навылет, на этот раз не причиняя ни малейшего вреда: Виктория их просто не чувствует. Фигуры из худшего детского воспоминания сметены взмахом алого сполоха – вампирша одним прыжком пересекает комнату, устремляясь в окно напротив. Стекло со звоном разбивается. Солнечный день сменяется синевой ночи и красными отблесками в очках священника. Виктория одним махом стряхивает с себя липнущих к ней упырей, попутно уворачиваясь от дюжины пущенных в нее штыков Андерсона-Зорин. Как же медленно движется фантом, когда разум не застилает паника! Постойте-ка. Она в своей собственной голове, верно? С десяток клинков, застрявших в полу и в стенах, по мановению руки Виктории поднимаются в воздух и швыряются прямо в католика – гигантская фигура оказывается пригвождена к стене; низкий хриплый голос сыплет проклятиями, но вампирша, ощущая кожей лишь легкое покалывание, уже проходит барьер из листов Библии, взмывает под потолок и выпархивает из окна навстречу кровавой луне. Окружение вновь меняется: дракулина – в затхлой треугольной комнате. Черный оборотень накидывается на нее, но теперь разобраться с ним не составляет труда: мощным толчком Виктория отбрасывает его в стену, в следующей же атаке раздирая тому горло. Ранее устрашающий зверь грузно валится на пол. Вот и всё. Осталось преодолеть последний круг ада, а там – главный противник... На глаза попадается изувеченное тело Интегры. Она еще здесь. Хрипит и тянет беспалые руки, едва живая... Виктория трясет головой, стряхивая наваждение и всколыхнувшийся было инстинктивный страх, распахивает глаза. На месте окровавленной хозяйки теперь пустота. Вампирша облегченно выдыхает, ударом плеча сносит тяжелую железную дверь с замком – и шагает в белое пространство. Алыми столпами до черных небес взметнулось пламя. Она снова в охваченном хаосом и мертвецами Лондоне, летит сквозь дым, копоть и стоны навстречу своей цели – и вот перед ней вновь стена огня с обгорелыми останками тела лже-Алукарда – она даже не смотрит на них, ринувшись к огромной фигуре, увитой терновником. Выставленная вперед длань рассекает фантом напополам. Виктория рвется вперед, сквозь адские языки, лишь едва лижущие ей тело – пока ее не вышвыривает в темное клубящееся пространство прямо к Зорин – дракулина слету сшибает зазевавшуюся ударом в челюсть. Нацистка тут же вскочила с остервенелым воплем. - Englische Schlampe!** И впечаталась в пол под ударом огромной железяки. Отшатнувшись, Зорин собралась выматериться – да так и застыла с разинутым ртом. Рядом с Викторией летал какой-то морщинистый мужик с залысинами в желтом комбинезоне под розовым халатом. В руках он держал противотанковое ружье, по виду больше напоминавшее фонарный столб. А еще мужик беззастенчиво ковырял в носу. - Это что еще за хрень?! – выпалила Зорин, лихорадочно переводя взгляд с Виктории на парящее чудо-юдо. Вампирша невозмутимо пожала плечами. - Мое оружие. Точнее, его дух – он мне приснился, - Зорин все так же смотрела ослиным взглядом, поэтому Виктория продолжила. – Мне много что снилось, но он эффективней, чем толпа упырей и мужик на кресте... - Серас? – дух «Харконнена» прервал свое занятие и обратился к хозяйке. – Тебе надо просыпаться. Приближается большая опасность. - Я знаю, - в отличие от их прошлой встречи, дракулина улыбалась тепло и уверенно. – Я скоро прибуду. Не сомневайся. - Ах ты тварь!.. Взор Зорин заволокло красным. Она бросилась на Викторию, но та загородилась призванным фантомом – дух обрушил на нацистку всю тяжесть фонарного столба. Зорин увернулась – перехватить контроль над воображаемым защитником не получалось, это бесило, дико, до зубного скрежета... Столько усилий – и все псу под хвост?! Резко крутанувшись, Зорин достала лезвием косы до фантома – он, рассеченный пополам, растворился среди темных завихрений. Краем глаза замеченная алая тень – нацистка даже не успела осознать, что происходит, до того, как Виктория обрушила на нее град ударов. Коса отлетела в сторону и затерялась в тумане. Виктория повалила Зорин на спину, обеими руками схватившись ей за голову, все крепче сжимая ее пальцами, запуская внутрь стремящиеся потоки энергии, вяжущие путы контроля. Сквозь корежащую боль и стремительно ослабевающую волю, Зорин вцепилась правой рукой, татуированной, с глазом на ладони, Виктории в висок – теснейший контакт души с потоком иллюзий, ближе просто невозможно – последняя надежда Зорин спастись от участи слепой марионетки, подчинить эту живучую дрянь, перекрошить Хеллсингов, отомстить... Две противницы схлестнулись в решающей битве за сознание и контроль. Примечания. 1)Verdammnis - "проклятье" (нем.) 2)Englishe Schlampe - "английская потаскуха" (нем.) P.S. Делаем ставки, господа.