Отражение

Дни тянутся бесконечной сплошной вереницей, сливаясь в единое серое пятно. Я живу, по большей части, в режиме автопилота. Езжу пару раз в неделю на пары, потихоньку пишу диплом. Вилковыский, зная о моём состоянии, максимально загружает работой. Это, в какой-то мере, помогает, чтобы отвлечься и провести день в суете. Работа не приносит мне больше ни удовлетворения, ни облегчения. Только усталость, чувство безысходности и определённую сумму денег. Что бы я ни делала, как бы ни убивала время, всё вдребезги разбивается об один-единственный вопрос: и что? Деньги не волнуют меня от слова совсем. Да, возникает некое чувство морального злорадства, когда я вижу, как цифры на моём банковском счёте увеличиваются соразмерно тому, сколько часов я пропадаю в редакции или на мероприятиях. Тогда я понимаю, что «Ого, я теперь могу позволить себе вот то или это». Но фишка в том, что мне не хочется совсем ничего. Я как-то вдруг вспоминаю, что наркоманам или алкоголикам необходимо зарабатывать или же красть деньги на все эти искусственные заменители счастья. То есть, получается, что даже у самого последнего торчка есть маленький, но всё же смысл жизни. А у меня — красивой, умной, молодой девушки — нет. Такое вот наебалово. Друзья берут надо мной незримое шефство. Все переживают, видимо, боясь, что после окончательного осознания, что между мной и Депо больше нет никаких отношений, у меня случится нервный срыв. Поэтому они буквально на цыпочках вокруг ходят, шепчутся за спиной, кидают на меня осторожные взгляды, постоянно звонят и предлагают увидеться, но я вежливо отмазываюсь занятостью на работе и сливаюсь. Беспокойство витает в воздухе, и я ощущаю кожей, как всё сгущается. Будто я нахожусь в узком пространстве, и стены начинают сжиматься, заставляя испытывать приступы несвойственной мне клаустрофобии. Я знаю себя лучше, чем кто-либо, поэтому не могу сердиться на них за такое поведение — у них есть реальный повод для волнения. Немое «А что если она что-то с собой сделает?» читается между строк. Я чувствую себя, на удивление, в полном порядке. Если можно так выразиться, конечно, учитывая все обстоятельства. Однако, каждая новая фотка Артёма в ленте моего инстаграма, каждая новая сплетня о нём и другой девушке — всё это до сих пор моментально выводит меня из себя. Разгон от спокойствия до истерики занимает считанные секунды. Хотя это и не спокойствие вовсе. Именно поэтому друзья переживают за меня. Егор как-то сказал, что со стороны всё это напоминает ситуацию с подожжённым фитилем. Он уже горит, но никто не знает его длины, поэтому все находятся в этом нервном состоянии ожидания, зная, что рано или поздно всё равно рванёт. Я ощущаю полное опустошение. Мне никак. Ни хорошо, ни плохо. Лично меня это состояние даже радует, потому что такая душевная пустота лучше, чем злость, депрессия и непрекращающиеся слёзы. Мой психотерапевт, однако, также придерживается мнения, что это — «как затишье перед бурей». Прописывает новые медикаменты, так, на всякий случай, чтобы снизить уровень стресса и выровнять эмоциональный фон. Я смеюсь, отвечая, что у меня всё замечательно, натягиваю фальшивую улыбку и рассказываю ей о том, как отрывалась на какой-то вечеринке прошлой ночью. Она неодобрительно качает головой, замечая, что алкоголь и тусовки не помогут мне вернуться к прежней стабильной жизни. О чём я не говорю ей, так это о том, как вливаю в себя литры кофе и судорожно выкуриваю почти по пачке в день, повышая свою тревожность до такого уровня, что к концу дня у меня начинают дрожать руки. Сердце заходится в бешеном стуке, предвещая тахикардию, и я каждый раз на секунду вспоминаю, где лежат медицинский полис и паспорт. Так, на случай, если скорую вызывать придётся. Также не сообщаю ей о том, что не могу уснуть по ночам, находясь в перманентном состоянии паники или апатии. Иногда залипаю в потолок, слушая музыку, иногда смотрю сериалы. Периодически листаю фотоплёнку, разглядывая пару сотен снимков Шатохина — его одного или нас вдвоём. Ещё вместе, ещё счастливые. Я знаю, что это глупо, плохо и деструктивно, но всё равно не могу перестать этим заниматься. Я не упоминаю о том, что пью больше, чем положено. Я рискую и мешаю алкоголь с некоторыми из своих препаратов. Хоть и знаю изначально, что от каких-то миксов меня накроет сильным приходом, а от других будет настолько хуёво физически, что я пожалею, что вообще родилась на свет. Я не говорю ей, что часто навязчиво думаю о суициде как о возможном способе прекратить все эти страдания. Если она действительно толковый специалист — то давно догадалась сама. С одной стороны, эта ситуация меня смешит. Это просто какой-то новый уровень постиронии. Я и Шатохин расстались из-за проблемы с наркотиками и тусовками. А сейчас мы оба пытаемся прийти в себя, используя именно эти средства. Мария также не знает о том, что я вернулась к себе домой, провела там сутки, а потом сбежала к Егору. Мне некомфортно находиться в собственной квартире, поэтому теперь я, как беженец, кочую по диванам Егора, Сени и Бори. Я провожу у них ночь, а потом исчезаю на целый день, занимаясь делами. Они терпеливо улыбаются и убеждают, мол «Тебе нужно время, я всё понимаю, ты можешь остаться настолько, насколько тебе нужно». Но суть в том, что мне некомфортно даже в их квартирах. Пару раз я хотела снова уехать в отель, но парни настояли, что уж лучше я буду у них под присмотром. Я ощущаю себя лишней, зная, что нарушаю чужой привычный порядок вещей. В глубине души я искренне им всем завидую. Потому что сама чувствую себя, как если бы оказалась одна в чужой стране: без знания языка, денег и даже банального телефона. Я нахожусь в полной прострации, не понимая, как нужно жить дальше, не чувствуя себя на своём месте. Всё осталось прежним, но я изменилась. Он изменил меня, а теперь он ушёл, и я не знаю, как вписать новую себя в прежнюю систему координат. Ещё в последнее время у меня появились новые обсессивные идеи: я постоянно либо умираю, либо калечусь. Вижу себя шагающей под поезд в метро, отрубающей себе руку ножом на редакционной кухне, попадаю в аварию, оступаюсь и лечу с лестницы, на меня падает шкаф — в общем, каждый день я умираю самой нелепой смертью десятки раз подряд. Психотерапевт объясняет, что это подавляемые переживания, психоанализ которых говорит, что я чувствую себя в чём-то виноватой. Но дело не в Шатохине, потому что о нём я и так говорю и думаю, не переставая. Вот задачка. Однажды, ночуя у Салуки, я вдруг подрываюсь посреди ночи, очнувшись после беспокойного получасового сна. И тогда понимаю, наконец, в чём же дело — я до сих пор не рассказала маме про Артёма. Точнее, она знает, что у меня кто-то был, а сейчас я снова одна. Но больше никаких подробностей. У нас никогда не было особо тёплых доверительных отношений, потому что она вечно переворачивает всё с ног на голову и использует каждую мою историю, как способ указать мне на недостатки и задеть. Хоть и говорит всегда, что делает это, чтобы «помочь мне стать лучше». Но в последние годы мы хоть как-то общаемся, и я начала больше ей доверять. Сперва я боялась её очередного осуждения из-за того, что выбрала в спутники парня-наркомана, и потому в итоге просто отсекла маму от этой части своей жизни. А сейчас я уже даже не вижу особого смысла посвящать её во все эти вещи. Мы ведь с Депо всё равно расстались. Так проходит пара недель, пока уже привычный режим из молчания, изоляции, 18-часового рабочего дня и пары бокалов чего-то крепкого перед сном не нарушает Глеб. Мы не виделись с той самой ночи откровений, хотя он продолжал периодически звонить и интересоваться моим состоянием. Думаю, нам обоим было просто неловко. Сегодня четверг, и я, отсидев сперва две лекции в универе, теперь торчу в редакции. Время около трёх часов дня, когда телефон вдруг противно вибрирует, оповещая о входящем звонке. Я в этот момент дописываю текстовую версию интервью с Тветом, и финальный абзац уже вертится на языке. Но звонок отвлекает, сбивая с мысли. — Что? — раздражённо рявкаю я в трубку, даже не посмотрев на имя абонента. — И тебе привет, — чуть запинаясь, удивлённо отвечает Голубин. — Ой, прости, пожалуйста, я просто… — я начинаю мямлить. — Да забей, боже. Ты ведь на работе сейчас? Я неудомённо моргаю. Могу сказать ему правду, и тогда он напросится на встречу вечером, или я могу сослаться на другие дела, а ещё может… — Я знаю, что ты там. Боря мне уже рассказал. Ты у себя в кабинете? Я слышу самодовольную усмешку в его голосе. Блондин, чёрт возьми, знает, о чём я только что думала. Иногда мне кажется, что он хренов телепат. Я вздыхаю, скорее про себя, и бормочу тихое «Да». Две секунды спустя дверь в мой небольшой кабинет резко открывается, и внутрь вваливается Глеб. Он всё ещё прижимает телефон к уху и лучезарно улыбается мне, пока я просто растерянно хлопаю ресницами. — Ты что тут делаешь? — оживаю я, наконец. Он подходит ближе и плюхается на мягкий красный диван слева от моего стола, вытянув вперёд стройные ноги, обтянутые чёрными джинсами. — Собирайся, — командует парень, даже бровью не ведя относительно моего вопроса. — Глеб… — Я уже 23 года как Глеб, — вставляет он, глядя на меня в упор с присущим ему спокойствием. — Мы едем обедать. — У меня работа не закончена, — робко начинаю я, но меня тут же прерывают. — Твои дела никуда не убегут. И так уже чуть ли не ночуешь здесь! Голубин выжидающе оглядывает меня, и я знаю, что не смогу сейчас пробиться сквозь эту броню хладнокровия и переубедить его. Если у блондина появляется какая-то идея в уме, то это всегда из разряда «умри, но сделай». — И давно Боря сливает тебе инфу про меня? — ворчу я, но остаюсь без ответа. Я сохраняю открытый документ на ноуте и встаю с удобного кресла, отыскивая на заваленном столе пачку сигарет с зажигалкой, бутылку воды и рабочий пропуск. Демонстративно раздражённо запихиваю всё это в сумку, показывая, что нахожусь не в восторге от чужого командования. Глеб неспешно поднимается и в один шаг оказывается возле меня. — Пропуск, — просит он с протянутой рукой. Хотя назвать это просьбой можно лишь с большой натяжкой. Меня затягивает его глубокий взгляд и ведёт от этой манеры поведения уверенного в себе до чёрта альфа-самца. Я на автомате тянусь обратно за магнитной карточкой. — Зачем? — останавливаюсь я в последний момент. — Чтобы ты не сбежала сегодня обратно на свою ебаную работу, — невинно ухмыляется блондин. Зелёные глаза напротив давят своим авторитетом, и я сдаюсь, отдавая ему пропуск. Он помогает мне надеть пальто, сам оборачивает вокруг моей шеи шарф. Парень стоит очень близко, бегло проходясь пальцами по моим волосам. — Я скучала, — вдруг выпаливаю я, несмело поднимая на него глаза. Он моментально оттаивает. Глаза теплеют, и на лице появляется мягкая кроткая улыбка, от чего Глеб сразу выглядит на пару лет моложе. А ещё намного очаровательнее. — Мне тоже не хватало видеть твоего вечно недовольного лица, — насмешливо произносит он. Я шутливо бью его по плечу, расплываясь в улыбке. Блондин осторожно склоняется, прижимаясь к моей щеке губами на долю секунды. — Поехали, — кивает он на дверь, — я недавно нашёл одно крутое местечко на проспекте неподалёку. Тебе там понравится. — Ты приехал из-за меня или просто оказался рядом? — спрашиваю я, пока мы спускаемся вниз на лифте. — Оба варианта. Я непонимающе хмурю брови, разворачивая к нему лицо. — Я встречался с Лазиным. Он тут живёт на соседней улице. А потом я приехал сюда из-за тебя, потому что изначально собирался к тебе. Я лишь молча киваю. На самом деле, я очень рада видеть Глеба. И мне сейчас в радость вылезти из офиса и отвлечься в компании блондина. Каким-то образом ему всегда удаётся это сделать. Именно так и происходит в этот раз. Голубин приводит нас в небольшой ресторанчик тайской кухни, где мы объедаемся, как в последний раз. Я сижу, подперев ладонь о подбородок, с рассеянной улыбкой наблюдая, как парень увлечённо болтает о недавней поездке в Америку. Запись альбома медленно, но верно происходит. Мы торчим там пару часов, а потом просто шатаемся по улицам до глубокого вечера. Пару раз Глеба узнают фанаты, и он с радостью соглашается на общее фото, отвечая на вопросы. Кто-то из них щёлкает нас вместе, и мой общий снимок с блондином, где мы широко улыбаемся друг другу, мгновенно утекает в сеть. Но я об этом узнаю лишь ночью. Время немного за полночь, и мы едем с Глебом в такси из бара, куда я уговорила его зайти под предлогом «Всего одна Кровавая Мэри, и мы тут же пойдём гулять дальше, честно». Спустя пару коктейлей, десяток шотов на двоих и три часа песен, танцев и лёгкой болтовни, мы, наконец, уходим оттуда, исчезая через чёрный выход. Оба направляемся в квартиру Глеба, решая это негласно. Он разговаривает со своим менеджером по телефону, пока я залипаю в окно, следя за чуть смазанной, но бесконечно прекрасной ночной Москвой. От этого занятия меня отвлекает вибрация телефона. Десятки уведомлений начинают приходить разом. Я непонимающе закусываю губу и открываю инстаграм, натыкаясь там на дюжину вопросов и комментариев про меня и Глеба от незнакомых пользователей. Только тогда я узнаю о существовании этого фото. С одной стороны, я злюсь на эту девушку, что она тайком сделала фото и выложила его без разрешения, но с другой стороны, я внезапно отмечаю, что мы с блондином хорошо смотримся вместе. Глеб, видимо, замечает, что я подвисла и деловито выглядывает из-за моего плеча. — Мило вышло, надо будет себе в галерею сохранить, — легко бросает он. Я тут же резко поворачиваю к нему голову, едва не сталкиваясь с ним носами. Почему он всегда так близко? — Ты что, не понимаешь, что сейчас начнётся? — раздражённо отвечаю я ему, бросая взгляд на таксиста. — А что такого-то? Мы же просто друзья. Парень отодвигается назад на свою половину сидения. Я вижу искреннее непонимание на его лице даже в этом полумраке авто. — Да, мы «просто друзья», вот только никто про это не знает! — А ты так и планируешь прятать меня по углам? — вкрадчиво тянет он. Нарочито спокойный тон выдаёт его с головой. Он недоволен, а значит обязательно выскажет мне всё, что думает. Рано или поздно. — Нет, просто… — Это никогда не было просто! Чёрт, я бы мог затащить тебя в свою постель ещё месяцы назад, — тихо шипит Глеб, хватая меня за запястье. — И тогда окей, не проблема, скрывай меня от кого хочешь. Но мы не делали ничего. — Я знаю, знаю, извини, — шепчу я успокаивающе и накрываю его ладонь своей, мягко высвобождая запястье из его стальной хватки. — Это не проблема, ты прав, всё в порядке. Он расслабляется и сразу как-то весь выдыхает. Треплет по щеке, ласково шепчет «Извини, тыковка», прижимая меня к себе одной рукой. Я кладу голову ему на плечо, стараясь сохранить спокойствие на лице. В это время в моём сознании уже судорожно проносится куча сценариев, где мне снова придётся рассказывать, оправдываться и лгать, объясняя друзьям свою странную дружбу с Глебом. На радио вдруг начинает играть его трек «Лаллипап», и это заставляет нас синхронно усмехнуться. Блондин бормочет мне на ухо свои же строчки, отбивая пальцами ритм бита о колено. Водитель — молодой парень лет 25, знает, кто едет с ним в одной машине, и робко просит Глеба зачитать трек вслух. Тот моментально соглашается, входя в кураж и громко цитируя слова чуть ли не в такт с самим таксистом. Голубин оглядывается на меня с счастливой улыбкой, и я мягко сжимаю его ладонь в своей. Всё замирает, и я словно наблюдаю эту картину со стороны. Мне хорошо. Осознание приходит само, из ниоткуда. Я чувствую радость, смущение и почти детское необъятное счастье. Я наконец-то чувствую хоть что-то, и это происходит именно сейчас. В этой машине, в эту минуту, с Глебом. На часах уже минут сорок как ночь пятницы — и я здесь, и я всё ещё жива. А значит до сих пор могу что-то делать, у меня есть реальный шанс вернуть свою жизнь назад. Шквал эмоций накрывает меня с головой. Как будто плотину прорывает. Осознание всего этого и контраст между тем, что я ощущаю сейчас и той пустотой и безразличием, которые были во мне ещё накануне утром, буквально разрывают меня изнутри. На глазах выступают первые слёзы, но, благо, машина уже останавливается у подъезда Голубина, и я быстро смаргиваю их. Мы выходим из авто, отрешённо наблюдая за его отъездом. Блондин поворачивается ко мне, желая что-то сказать, с многозначительной ухмылкой на губах. Но потом замечает странное выражение моего лица и тут же становится серьёзным. — Что-то случилось? — с опаской выдыхает он. Я лишь молча утыкаюсь ему в грудь, обхватывая за спину сквозь незастёгнутые полы его куртки. Парень позволяет это и крепко обнимает меня в ответ, заботливо поглаживая по волосам. — Эй, ну, ты чего, — мягко шепчет он, — всё ведь в порядке. Я что, настолько плохо пою в живую, что это довело тебя до слёз? Под конец фразы нескрываемая издёвка проскальзывает в его голосе, и я не могу удержаться от тихого смешка, слегка щипая его за рёбра. — Так, не распускайте руки, дамочка, — весело фыркает он, пытаясь увернуться от моих рук. — Иначе я тоже начну. Я поднимаю голову, замечая его игриво вскинутые брови и смеющиеся глаза. Залипаю на миг, ловя вдруг себя на мысли, что часть меня очень хотела бы сейчас поцеловать его вот такого — красивого, радостного, счастливого. Но я сдерживаю этот секундный порыв, мило улыбаясь ему краешком губ в ответ. — Теперь всё, кажется, и правда в порядке.