Отражение

Когда мы приезжаем в бар, там уже собираются почти все. Приходится сдвинуть несколько столиков, чтобы каждому нашлось место. Платина и Буда наливают Тейпу сразу две стопки водки, подначивая его, мол сегодня твой праздник, поэтому ты начинаешь пить первым. Я очень быстро теряю ощущение времени и пространства. Алкоголь льётся рекой, и я усердно заливаю последние сумбурные часы, стремясь стереть их из памяти и отвлечься. Депо проёбывается где-то уже через полчаса. Я ищу его взглядом среди знакомых, в толпе у барной стойки, но так и не нахожу. Тянусь к Мацони, сидящему слева, и адресую интересующий меня вопрос. — Артём вообще не хотел сюда ехать, так что, может, он отсиживается где-то в тихом углу, — пожимает он плечами. — Не хотел ехать? — Ну, он же сейчас собирается снова уйти в завязку. Поэтому старается как-то ограничивать себя в веществах. Я широко распахиваю глаза от удивления. В голове всплывает недавняя фраза Даши: «Артём хочет вернуться на терапию». Значит, это правда. — Как он вообще? — осторожно вывожу я разговор на нужную тему. — А чего сама у него не узнала? Вы же в такси наедине были, — парень игриво приподнимает брови. — Ну, не могла я так с ходу всё у него спросить. К тому же, ты ведь его знаешь. Он говорит «а», и ты уже сам додумываешь, что дальше. Ему бывает сложно доверять. — Тебе он никогда не врал. Вадим становится серьёзным. Кивает мне украдкой на дверь, ведущую к выходу. Я цепляю сигареты из сумки и, ухватившись за его руку, пробираюсь с ним сквозь людей наружу. Мы находимся в баре от силы час, но я уже значительно нетрезва. Мне приходится приложить максимум своих усилий, чтобы сконцентрироваться на словах брюнета. — Сейчас ему лучше, — откровенничает он, прикуривая нам. — Но, блять, ты бы видела его в начале тура. Я просто не знал, что делать. — Почему? — Депо отказывался называть вещи своими именами, но это был самый настоящий запой. Мацони уводит взгляд в сторону, погружаясь в воспоминания. Я знала, что он это скажет, знала, что всё именно так и было. Но слышать это сейчас всё равно больно. Где-то на фоне появляется ноющее чувство вины. — Он напивался каждый день. Просыпался и первым делом хватался за бутылку. Нам приходилось со скандалами приводить его в чувство, используя литры кофе, холодный душ, уговоры и даже угрозы. До сих пор не верится, что никто ни разу не настоял на отмене концерта. Артём всё время был тогда навеселе, ни одного трезвого саундчека не провёл. — А потом? — А потом наступала ночь, — мрачно кривится Вадим. — И становилось только хуже. Косяки сменялись таблетками и порошками. У него дважды почти случился передоз. Я вздрагиваю, покрываясь мурашками. Я слышала всё это раньше. Но сейчас меня не покидает мысль — у этого тура изначально не было шансов на нормальный исход. На что он рассчитывал? — Ему было плохо. Говорят, физическая боль способна заглушить моральную, и, видимо, Шатохин старательно следовал этому методу. — Что было самым худшим? — несмело интересуюсь я, уже боясь ответа. — Когда он забывал, — в голосе парня проскальзывает жалость. — Иногда на отходняках или в разгар тусовки, когда он был уже сильно нетрезв, Артём забывал и звал тебя по привычке. Не понимал, почему он там, а тебя нет рядом. Устраивал истерики, говорил, что мы все морочим ему голову и просто разыгрываем его, что никакого расставания не было. Я застываю на месте, не в силах пошевелиться. Слова брюнета эхом отдаются в сознании. Боже, всё действительно было настолько плохо? Воображение живо рисует эту картину, и теперь я понимаю, почему Вадим как-то спросил, не могу ли я приехать к Шатохину и поговорить с ним. Возможно, он считал, что моё присутствие как-то поможет тому пройти стадию осознания и принятия. — Что было, когда он вспоминал? — Пил ещё больше, — непринуждённо бросает Мацони, как нечто само собой разумеющееся. — Истерил, винил себя, срывал злость на других. Потом обычно Депо был тихим на какое-то время. И это было ещё хуже. Он замыкался в себе, мог по три дня лежать в кровати и не разговаривать вообще ни с кем. Осваивал язык жестов или просто слал всех нахуй. — Я не знала, — шепчу я отрешённо. — Что всё настолько дерьмово. Не хотела даже думать об этом. — Мне в жизни не было так за него страшно, — глухо признаётся он. — Я работаю с Тёмычем давно, и всякое повидал. Те же туры Янграши, когда все постоянно объёбывались веществами и создавали проблемы. Но такого я даже представить не мог. — Мне очень жаль, — бормочу я. — Тебе-то с чего? Это ведь была его вина. Впервые разговор с Мацони выруливает на такую тему. Я смущаюсь, внезапно осознавая, что не знаю, насколько именно он в курсе про мои отношения с Депо. — У тебя изначально не было шансов, — задумчиво выдаёт он. — Когда на одной чаше весов находятся наркотики и зависимость, то, чтобы ни было на другой чаше, это никогда не перевесит. Я предупреждал этого мелкого засранца, что он только морочит голову и себе, и тебе. Но разве это когда-то кого-то останавливало? — Почему вы ничего не сделали раньше? Я понимаю, что, возможно, совершаю ошибку, перекладывая часть вины на Вадима и других друзей Шатохина за его проблемы. Но алкоголь туманит рассудок, и я теряю все моральные ориентиры. — Так и знал, что когда-нибудь ты к этому придёшь, — усмехается парень. — Но правда в том, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Ты не можешь навязать наркоману свою волю. И поэтому все твои «Ты должен бросить, так будет лучше, иначе ты просто сдохнешь в каком-нибудь притоне» разбиваются об это извечное «И что? Сейчас-то я живой». — Человек должен сам захотеть решить свои проблемы, — соглашаюсь я. — Мы все пытались, — вздыхая, продолжает он. — Но это как стараться вычерпать воду в океане ложкой. На какое-то время это, может, и срабатывало. Шатохин мог снизить дозу, провести пару дней абсолютно трезвым. А потом всё по-новой. — Но, когда мы с ним сошлись, он ведь действительно хотел что-то поменять? Мне нужно услышать это от кого-то другого. Что это и правда было, что я не придумала эту версию событий, убедив себя в том, что у этих отношений было будущее. Мацони медлит, сканируя меня острым взглядом с головы до ног. Я буквально вижу, как у него в сознании рождается мысль «Господи, ну, не будь ты такой идиоткой!». Но его следующие слова опровергают эту теорию. — Артём хотел изменений, но проебался на старой истине. Хотеть и делать — разные вещи. Он всё мечтал, что это как-то само собой произойдёт. А когда ты присела ему на уши и фактически поставила перед фактом, что либо вы расходитесь, либо он перестаёт юзать — он испугался. Поэтому прыгнул в это дерьмо, не рассчитав собственные силы. — А сейчас всё не так? Депо вроде как снова планирует уйти в завязку. Насколько это осуществимая идея? — упрямо допытываюсь я. — Не знаю, сложно сказать что-то наверняка в таких случаях, — уклончиво отвечает брюнет. Я закусываю губу, кивая. На глаза вдруг набегают слёзы. В памяти всплывает лицо Артёма, его светящиеся глаза и эта родная застенчивая улыбка. Бедный кот. В тебе столько света, но ты сам топишь себя во тьме, отвергая все шансы на спасение. — Послушай, — Мацони мягко касается моего плеча. — Это всё тяжело, но не позволяй этому пиздецу тормозить себя. — Что ты имеешь в виду? — Я ведь знаю, о чём ты думаешь, — легко жмёт он плечами. — Ты сомневаешься. Всё ещё надеешься, что есть какой-то шанс на удачный исход. Я хмурю брови, уже догадываясь, к чему он ведёт. — Глеб — неплохой парень. Не останавливай себя от возможности быть счастливой, оставляя лазейку для Артёма с этим «Ну, может быть, всё ещё наладится, и он завяжет с веществами, и мы будем жить долго и счастливо». — Но ведь такое возможно, — слабо возвражаю я, хоть и понимаю, как глупо это звучит. — Безусловно, такой вариант есть, — соглашается Вадим. — Но сейчас для такого результата недостаточно начальных условий в этой задачке. Всё ведь, на самом деле, очень просто, как и всегда. Пан или пропал. Он либо выбирается из этого дерьма, либо топит себя в нём окончательно. И мы оба уже знаем, что на это нужно время. Ему могут понадобиться годы, чтобы пройти через череду таких же срывов, прежде чем Депо сможет реально уйти в какую-то трезвую жизнь. И мы не будем все сидеть ежечасно на панике «А вдруг он сегодня опять чем-то закинется?». Ты так хочешь жить, в режиме этого ожидания? Голая правда режет по ушам. Мне становится почти физически больно. Он прав, чертовски прав, и я согласна с ним каждой клеточкой тела. Однако упрямое «Но мы ведь любим друг друга» никуда не уходит. Я чувствую, как алкоголь противно подкатывает к горлу. Оседаю на асфальт, привалившись спиной к зданию. Глубоко дышу, бегая глазами по людному переулку. Тошнота проходит, но вместо неё меня накрывает паника. Воздух отказывается проходить в лёгкие, и я начинаю задыхаться. Мацони обеспокоенно склоняется ко мне, что-то бормоча, но я не слышу ни слова. Внезапно я чувствую другую пару рук на себе. Кто-то приседает рядом, мягко обнимая меня. — Всё хорошо, птичка, расслабься, всё в порядке, ты в безопасности. Я осознаю, кто это, и слёзы градом льются по щекам. Артём успокаивающе водит ладонью по моей спине, и весь остальной шум пропадает. Я слышу лишь его уверенный размеренный голос. Он привычно растягивает гласные, и я концентрирую внимание на этом. Рвано дышу, тихо всхлипывая куда-то ему в шею. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я прихожу в себя. Понимаю лишь, что конечности затекли, а всё тело задеревенело. Шатен помогает подняться, удерживая на месте, потому что у меня кружится голова, и тело ведёт в сторону. Он не выпускает меня из крепких объятий, ласково поглаживая по волосам. Я, наконец, осознанно выцепляю, что именно он шепчет. Парень вспоминает какие-то хорошие моменты из прошлого. Нашего прошлого. И понимание того, что всё это было, но ушло, безвозвратно потеряно, просто бездарно проёбано нами обоими, заставляет меня залиться слезами ещё сильнее. Наши друзья веселятся в баре за стенкой, громко хохоча и танцуя. А мы стоим в этом переулке, замкнутые в собственном крошечном мирке. Меня пронзает отчаянная мысль, что из него никогда не выбраться. Без шанса забыть или отпустить. И как это мы, оба такие взрослые и умные, смогли так вляпаться? Господи Боже. Это всё какая-то злая ирония судьбы, не иначе. — Прости, — виновато бормочу я, когда успокаиваюсь. — Сама не знаю, что на меня нашло. Я отстраняюсь от Депо, тут же на миг ощущая пустоту на душе, и вытираю мокрые дорожки с щёк. — Тебе не нужно просить у меня прощения, — качает он головой с кроткой улыбкой. — Почему? — Потому что ты такая. И я принимаю тебя, какая ты есть на самом деле со всем твоим ментальным дерьмом. И люблю я тебя тоже именно такой. Слово на букву «л» оглушает. Я пялюсь на него во все глаза. А он смотрит — прямо, открыто, вовсе не скрываясь и не таясь. Как будто нет никаких проблем. Словно в итоге всё сводится лишь к этому «люблю», и нет ничего другого, потому что оно просто не имеет значения. — Не надо, — я ненамеренно делаю пол шага назад. — Пожалуйста, только не делай этого. Артём непонимающе хмурит брови. — Я ничего у тебя не прошу, — осторожно выдыхает он, следя за реакцией. — Это просто факт. Хотел бы я, чтобы этого не было. Но это есть, и мне никуда от него не деться. — Я не могу цепляться за это, — тихо твержу я. — Держаться за твои чувства, за свои чувства — это изматывает. Не даёт никаких гарантий. Изводит нас обоих. Я не могу провести вечность в ожидании момента, когда ты наладишь свою жизнь.