Тридцать дней

— Проваливай, Грин. Сильные руки грубо толкнули Кайла вперёд, за забор, который тотчас закрылся за ним с тихим скрежетом. Сразу загудело подведенное к нему напряжение, и Кайл затылком ощутил липкие пальцы смерти, которые вот-вот должны были сомкнуться на горле и утащить в тёмное ничто. — Через три дня проверю, — догнал его неприятный голос. — Чтобы к тому часу ты работал на благо города, иначе приставлю к стенке, можешь не сомневаться. — Она умрёт… — прохрипел Кайл, поморщившись от вкуса крови на языке. Ещё не зажившая губа лопнула вновь, и рот наполнился солоноватых напоминанием, почему он здесь. Он убил человека. Оглядываясь назад, Кайл не мог сказать, в какой момент из милого парня, работающего в центре сортировки, превратился в того, кто без зазрения совести напичкал тело невинного человека пулями. Знала бы мать, кем он стал, наверняка лучше выбрала бы смерть, чем его позорное падение. Теперь суждено было умереть им обоим. Тридцать дней — столько, сказали они, осталось до зачистки. Получить пулю уже сейчас в чём-то было даже предпочтительнее, но Кайл ощущал, что обязан продолжить борьбу. Должен прожить каждый оставшийся день. За себя и за мать, и за того парня, которого по его вине пожрала земля. Он кивнул, не найдя в себе сил обратиться к охраннику напрямую и, сунув руки в карманы, побрел по пыльной улочке. До наступления темноты ему предстояло подобрать себе жильё и желательно раздобыть что-то из еды, потому как Кайл сильно сомневался, что кто-то из соседей по доброте душевной разделит с ним свой ужин. Грудь болела, стоило вдохнуть чуть глубже положенного, и тонкий шрам, проходящий вдоль левой ключицы, напоминал о себе раздражающим жжением. Он должен был умереть. Ранение указывало на то, что он не протянет и ночь, а, учитывая, что он преступник, медики решили и не пытаться его спасти. Утром, придя забрать тело, они очень удивились, услышав хриплое дыхание. Кайл был в полусознательном состоянии, но отчётливо слышал, как они совещаются, спасать ли ему жизнь. Решили спасать. Только вот смысла это не имело: стоило покинуть больницу, его привезли сюда. Бросили подыхать, «подарив» ещё целых тридцать дней. Всего тридцать дней. Он свернул с дороги, бывшей некогда трассой, в сторону одиноких частных построек. Конечно, если он планировал работать — а других вариантов ему просто не оставили — лучшей мыслью было бы поселиться ближе к центру, но Кайл искал одиночества. Он не хотел смотреть в глаза незнакомцам, слышать их голоса, когда единственного человека, которого он желал видеть и слышать, рядом быть больше не могло. Кайл любил общество, до тех пор пока оно не отняло всё, что было ему дорого. *** Мама плакала. Кайл прижал к ушам края подушки, чтобы не слышать, но материнские всхлипы звучали в глубине его души, а этого не могла изменить синтетическая преграда. Отца увели вчера. Всего-то начал хромать, стерлась какая-то байда внутри сустава — это ли был повод приговаривать пятидесятилетнего крепкого мужчину к смерти? Кайл сбил кулаки в кровь, когда за отцом закрылась дверь, и под стеной до сих пор валялась штукатурка. Отец, вероятнее всего, был по-прежнему жив, но это могло измениться в любой момент. Неведение было страшнее всего. Мама проплакала весь день и всю ночь, а Кайл лишь продолжал сжимать зубы, скользя взглядом по разбитым костяшкам. Матери он мог помочь только если бы взял себя в руки, а кредиты сами себя никогда бы не заработали, потому он запретил себе вспоминать. Он собирался вернуться в сортировочный центр и набрать себе смен куда больше, чем прежде. Он должен был заменить отца, мама обязана была выжить. И он взял, куда больше, чем мог вынести мальчишка его лет. Три года он не знал отдыха, работая без выходных и перерывов, с пяти утра и до часу ночи, а остальное время спал как убитый, не замечая ничего вокруг. Так он не заметил и мамину болезнь. Выполнявшая надомную работу, мама не нуждалась в частых медосмотрах, а потому они упустили болезнь. Обычная простуда превратилась в пневмонию, последние кредиты ушли на антибиотики, а дома стало нечего есть. Тогда-то Кайл и решился на воровство. А привело… К чему привело. Не стоило брать с собой ту стреляющую штуковину, которую он нашёл в старом бункере. Не стоило вдавливать спусковой крючок в отчаянной попытке отбиться. Не стоило ставить одну жизнь выше другой. Сожалеть было поздно. Когда пуля ворвалась в его тело, Кайл понял, что до этих пор жизнь оставляла ему множество вариантов. Он выбрал неверный. *** Небо над головой окрасилось алым, и Кайл, медленно бредущий по ухабам и кочкам, не смог пропустить это зрелище. Закаты были единственной прекрасной вещью, что планета оставила им в наследие. У них почти закончилась пища и вода, и пока фермы силились увеличить поголовье скота, а заводы — очистить водоёмы, небеса щедро раздавали красоту и чистоту. Кайл вдохнул полной грудью, снова ощутив давящую боль под левой ключицей, и закашлялся, осознав, что в большей степени воздух здесь содержит лишь пыль. Мёртвая земля, которая должна была скоро стать ещё мертвей. В животе заурчало, напоминая Кайлу о том, что он не имел во рту ни крошки уже вторые сутки. Водопровод приводили в действие лишь поздней ночью, на пару часов, и напиться Кайл мог не раньше, чем часов через пять, а о том, чтобы что-то поесть речи и вовсе быть не могло. И всё же он свернул к подъездной дорожке ближайшего дома, намереваясь попросить у соседей в долг хоть что-то из еды. Он постучал, однако не получил ответа. Если бы не бельё, трепыхающееся на ветру, можно было предположить, что в доме никто не живёт, но Кайл понимал: хозяин имеется. Более того, он был дома. Постучав настойчивее, Кайл тронул дверную ручку и, ощутив, как лёгко она поддалась, сделал шаг в дом и окликнул хозяев. Ответом была тишина, а ноги сами несли вперёд. Он не собирался ничего красть, просто хотел осмотреться и понять, почему так жутко царапает по душе плохое предчувствие, и почему по коже бегут мурашки. Объяснить своих чувств он не мог. Просто это было… Страшно.. Кайл миновал кухню и постучал по дверному косяку ведущей в спальню двери. — Вы здесь? Тишина оглушала, а закатный свет, окрасивший стены в красный, лишь добавлял нервозности. — Я вхожу, — предупредил он, но шаг сделать не смог. Он увидел. Сперва он решил, что это болтается на вешалке платье, но потом разглядел ноги и руки, и голову, вывернутую под неестественным углом. Тело, на которое он смотрел, было синим, почти чёрным, противно распухшим и совершенно точно мёртвым. Но страшнее было другое. То, что Кайл сперва принял за сваленную в кучу одежду, оказалось маленькими тельцами. Белокожей девочкой лет десяти-двенадцати, тоже посиневшей и распухшей, как и её мать, и смуглым мальчиком лет шести-восьми, со стороны которого вдруг донесся тихий хрип. Поначалу Кайл решил, что ему показалось, но очередной хрип, чуть более громкий, чем предыдущий, заставил его в ужасе отпрянуть. — Он всего лишь ребёнок, — напомнил себе Кайл. — Живой. От самовнушения легче не стало, но промедление могло стоить ребёнку жизни. Кайл знал, что через месяц это место сравняется с землёй. Знал, что, возможно, дать мальчику умереть сейчас будет милосерднее всего, и ему, вероятно, стоило бы уйти. Только Кайл не смог. Обогнув труп женщины и разогнав слетевшихся на пиршество мух, он опустился рядом с ребёнком и, сделав глубокий вдох, подхватил того на руки. Жизнь снова предлагала ему множество вариантов, и Кайл надеялся, что в этот раз не ошибся с выбором.