Тридцать дней

Рейчел рвало. Третий раз за утро, что, впрочем, с той баландой, которую местные называли едой, было неудивительно. В целях экономии сливной бачок в Детском Центре опорожнялся дважды в день, по часам, и Рейчел была рада тому, что в центре кроме неё и детей сегодня никого нет: до установленного времени было ещё три часа. Вытерев носовым платком рот, она бросила взгляд в зеркало, отмечая, насколько бледным казалось сейчас её смуглое лицо. Болезнь подкосила, но, к счастью, в центре было спокойно. Старшие дети играли в саду, младшие рисовали, устроившись кружком на мягком, несущем лёгкий запах плесени ковре. Никто из них даже не догадывался, что скоро привычный порядок вещей сменится диким ужасом. Что придёт огонь и поглотит весь их мир и их самих. Откровенно говоря, в самом Центре уже пропала необходимость. Если все прошедшие годы здесь подготавливали рабочую силу, то последнее поколение уже не успевало вырасти и стать полезным для общества. Рейчел плакала теперь и днём, и ночью, думая лишь о том, что все её воспитанники обречены. Она осталась с ними, когда все другие ушли, хоть жалование в последний месяц урезали вдвое. Рейчел просто не могла их бросить. Сто двадцать один ребёнок. Восемьдесят три девочки, тридцать восемь мальчиков. Она помнила их всех. Их лица, имена, их историю. Кто-то появился здесь совсем крохой, не больше года от роду — уже достаточно личности, чтобы не быть подвергнутыми эвтаназии, но всё ещё слишком крохи, чтоб что-то понимать. Рейчел получала кредиты за то, что обучала их, готовила к физическому труду, не более, но она также любила их, не могла не любить. Когда кто-то из них умирал — а это случалось не реже пяти раз в год, — она словно бы теряла члена семьи. А теперь пришло время потерять их всех. Подумав об этом, она снова ощутила, как на глазах вскипают слёзы, и строго заставила себя собраться — пора было возвращаться в игровую, и позволить детям видеть её расстроенной Рейчел не могла. Пара глубоких вдохов действительно чуть осушила глаза, но вернула гадкое чувство тошноты, и Рейчел приложила платок к губам, силясь подавить рвотный позыв. Не вышло: унитаз принял остатки завтрака, хотя казалось, что рвать уже просто нечем. За весь день не взяв и крошки в рот, она всё ещё чувствовала внутри себя целый океан, который волнами накатывал на горло изнутри. По кругу и до бесконечности. Близилось время ужина, рабочий день большинства уитновцев заканчивался, но в Центре это не имело значения — когда кроме Рейчел не осталось работников, такие понятия, как «выходной» или «личное время» перестали существовать. Впрочем, делать ей всё равно было нечего. Всё, что было дорого, находилось в этом Центре. Но невозможность сбежать конкретно сегодня угнетала. Позволить детям видеть её больной и слабой, значило согласиться с тем, что иногда борьба невозможна, а не этому Рейчел учила воспитанников. Не таким принципом жила сама. На самом деле ей было плевать на себя. В конце концов, два месяца назад ей исполнилось уже тридцать шесть, она успела пожить. Но дети… Рейчел готова была умереть сотни раз, но их, своих сто двадцать одного ребёнка она не желала отдавать без боя. Их бой — единственно возможный — не унывать и не отчаиваться, и именно потому прежде, чем войти в зал, Рейчел натянула на лицо улыбку и бодро шагнула вперёд, на всякий случай продолжая сжимать носовой платок в кулаке. Она припозднилась. Дети, отправленные гулять во двор, уже вернулись и сейчас рассаживались вокруг малышей, ожидая, когда им выдадут их скудную порцию сомнительной баланды. Рейчел и рада была бы разнообразить их рацион, но в этом месте условия выбирать не приходилось. Даже те, кто до болезни жил в общем-то безбедно, в Уитни получили не больше, чем все остальные. Умирающий ли от рака или охромевший от несчастного случая — условия были равны для всех. Общество нуждалось в здоровом генофонде и в полезных гражданах, а калеки могли выполнять необходимую стране работу и в стенах своей плохо завуалированной тюрьмы. Кто однажды входил, больше не выходил, а дети, рождённые за этим забором, даже не имели шанса — за списанными людьми никто не возвращался. То, что Детскому Центру выделяли, пусть и скудное, но стабильное содержание, уже было похоже на чудо. Официально оно носило название «гуманность». Крепче обняв себя руками, чтобы укрыться от жутких мыслей, Рейчел прошла в кухню, и крайне удивилась, увидев, что там уже вовсю хлопочет доброволец. — Привет, Эль, — поприветствовала она некогда коллегу, а теперь просто подругу, и подошла ближе. Сил на более тёплый приём просто не было. Даниэль посторонилась, чтобы освободить ей место возле плиты. Нечто, отдалённо напоминающее кашу, Рейчел сварила где-то с полчаса назад, и теперь ужин достаточно остыл, чтобы можно было начинать наполнять миски. Обычно Рейчел звала кого-то из старших детей, чтобы те помогли ей обслужить младших, но сегодня нарочно не пригласила никого вслед за собой, опасаясь, что может не сдержаться и вырвет прямо на пол, чего посторонним видеть уж точно не следовало. — Неважно выглядишь, — вынесла вердикт Даниэль. Рейчел знала, дело вовсе не в проницательности подруги, а в том, что не заметить её состояния мог только слепой. — Траванулась чем-то, — как можно более уверенным тоном сказала Рейчел и принялась выставлять миски на первый поднос. — Завтра пройдёт. — А что болит? — встревожилась Даниэль. — Может, тебе полежать? Рейчел качнула головой. Она не могла позволить себе отлёживаться, пока сто с лишним детей от полутора до двенадцати предоставлены сами себе. И хоть старшие уже довольно хорошо помогали с уходом за младшими, дети оставались детьми, за ними нужен был надзор. — Не болит. Тошнит, но уже куда меньше, — отмахнулась она и принялась накладывать еду по мискам. Даниэль нахмурилась и некоторое время молча наблюдала, помогая опустошать огромную кастрюлю. Рейчел держалась как могла. Снова тошнило, даже сильнее, чем прежде. Она терпела, стараясь доказать подруге, что всё с ней хорошо, но в итоге не выдержала: отбросив ложку на край стола, рванула через зал снова в туалет и, даже не успев закрыть дверь на щеколду, склонилась над ближайшим унитазом. Нутро будто вывернули, а голова противно закружилась. — Эй… — голос Даниэль со стороны дверей заставил Рейчел вздрогнуть. Подруга стояла на пороге с жестяной кружкой в руках, и эта кружка протянулась в сторону Рейчел. — Попей, может полегчает. Вода здесь была не лучшего качества, сильно отдавала хлоркой и оставляла на зубах неприятный налёт, но другой Рейчел не видела уже больше пятнадцати лет, так что припала к ней так жадно, будто это была амброзия. — Как ж тебя угораздило так? — продолжая хмуриться, проговорила Даниэль. — Не знай я тебя так хорошо, решила бы, что ты беременна. Рейчел натужно улыбнулась, но внутренне вся подобралась. Кажется, Даниэль её совсем не знала. *** Страшно не будет, уговаривала себя Рейчел, бредя по вечернему городу. Улицы были пусты, а звук шагов казался неприятно громким. Страшно не будет. Всего час времени, и можно будет забыть об этой ночи, как о страшном сне. Ноги отказывались идти, хотя это было важнейше необходимо. Всего час в обмен на жизнь — небольшая плата. Воздух был тяжёлым от жара. Раскаленная за день земля не спешила остывать с приходом сумерек, а из-за накатывающей волнами паники Рейчел и вовсе задыхалась. Страшно не будет. Слабое утешение, учитывая, что ей уже было очень и очень страшно. Небольшая забегаловка на краю города, о которой приличные люди даже не слышали, с каждым шагом становилась всё ближе, а внутри… Рейчел не знала, что ждёт её внутри, но знала, что должна это сделать. Тяжёлый воздух сменился сыростью тёмного помещения, и Рейчел часто заморгала, силясь привыкнуть к черноте вокруг себя. Она слышала голоса и смех, и чьи-то руки проскользили по её телу. Рейчел в отвращении отпрянула, но тотчас, сцепив зубы, заставила себя снова подставиться под жадные прикосновения. Она должна была пережить эту ночь. Всего одну ночь. Чьи-то руки легли на её грудь, больно сдавив. Рейчел, обещающая, что стерпит всё, всё же не сдержалась и вскрикнула. Руки, однако, не остановились, сжались ещё сильнее, а на щеке ощутилось чьё-то дыхание. — Два кредита, детка, если позволишь поиграть с твоей попкой. Рейчел с омерзением дёрнулась в сторону, хоть и знала, что сегодняшнее падение неизбежно. Два кредита — это немало. Она и не рассчитывала получить целых два. То, что предлагал мужчина, пугало и отвращало, и ещё она не была уверена, что снова столкнётся с ним в темноте, но это был единственный шанс все закончить здесь и сейчас. Мимо сновали люди, скользили чужие руки, липкие и холодные, но голос, тот голос — к радости или к огорчению — более не звучал рядом. Она упустила свой шанс. Поддалась эмоциям, потеряла целых два кредита. Она… Рейчел заплакала от досады и страха, от гадливости и отчаяния. Просто стояла среди всех этих людей, пришедших за плотскими утехами, и рыдала, не зная, что печалит её сильнее всего. А потом на её плечи опустились руки, и Рейчел дала себя увести, стараясь не думать о том, что сейчас произойдёт. *** Воспоминания о той ночи скрутили желудок, словно Рейчел снова оказалась в темноте сырого помещения в кольце чужих рук, и она лишь смогла порадоваться, что больше никогда не переступит порог мерзкого притона. Но то, что сказала Даниэль, было похоже на правду. Всего месяц жизни — вот всё, чем она владела. Месяц, который отдала бы не раздумывая за своих подопечных, но если это так, если она действительно носит под сердцем ребёнка, его ребёнка, тогда… Додумать Рейчел не успела, в зале послышались возня и испуганный шёпот и, так и не выпустив кружку из рук, вместе с Даниэль она бросилась выяснять причину паники. И эта причина заставила тело покрыться мурашками.