"Прелестная роза у вас в волосах..."

— Через неделю прибудут Тиреллы со своей ненасытной ратью, и, если я узнаю, что кто-то из вас опять вздумал закрутить интрижку с одним из их щеголей, а потом принести в переднике пищащее “счастье”, вылетите из дворца, не успев и имя своему бутончику придумать. Все поняли? — стращая своих помощниц, кухарка понятия не имела, что маявшийся от бессонницы Ренли тоже слушал ее. В пять утра в коридорах нельзя было встретить никого, кроме редких зевающих слуг и мастера над законами, на десятый раз изучающего все лестницы, ходы и комнаты дворца. Слоняться туда-сюда быстро наскучивало, и тогда Ренли неслышно затаивался в каком-нибудь закутке, листая очередную книгу или вслушиваясь в разговоры прислуги, по большей части бестолковые. Через неделю. Еще вчера нельзя было точно сказать, сколько осталось ждать — пять дней, две недели или месяц, но, как известно, на кухне всегда знают больше, чем даже в королевском совете. Сперва Ренли захватила небывалая радость, пересилившая ту, что плясала в нем после первого письма. Неужели совсем скоро он вернется к нормальной жизни? Все вновь пойдет своим чередом, только теперь ему будет не одиноко, теперь у него будет Лорас, теперь все грезы, казавшиеся несбыточными, станут реальностью. Уже через неделю. От нахлынувших чувств Ренли выскочил из своего укрытия и направился прочь, напугав девушек и повариху, ненадолго прервавшую свои нравоучения. Уже к обеду новость разлетелась если не по всему городу, то по замку точно. Далеко не все были рады возвращению Тиреллов в столицу, хотя Ренли был готов поклясться, что каждая попавшаяся ему за эти дни группа девиц хихикала и шепталась именно из-за этого. Нахлынувшая на него эйфория была так сильна, что перебивала всякую ревность, и он сам был готов присоединиться к разговорам девушек. Пару раз ему довелось столкнуться с Серсеей, и все его приветствия были проигнорированы с видом еще более заносчивым, чем обычно, но от этого хотелось только смеяться, как и от любого другого события. Первая половина недели пролетела словно чудесный сон — стремительный и легкий. Ренли находил радость во всем — в каждом солнечном лучике, в хрустящих листьях под ногами, в уютном треске камина и пряном аромате дыма. Через несколько дней он разделит все это с Лорасом и Маргери. Как же он соскучился. Во сне и наяву он говорил с ними, гулял в саду под деревьями, чья бурая листва пока не сменилась молодой зеленью, смеялся и источал счастье, изнемогая от нетерпения. Чаще обычного Ренли заглядывал в медальон и представлял под ладонями мягкий шелк волос, гладкость кожи, теплоту губ. Но чем скорее приближался приезд Тиреллов, тем больше тревоги возрастало параллельно с предвкушением, постепенно перебивая всякое удовольствие. Вот уже почти месяц Ренли не получал от брата с сестрой писем — только одну короткую записку от Лораса, наспех начерканную на обрывке пергамента. Тот писал, что они преодолели половину пути, бумага на исходе, а запас чернил пересох, но второе путешествие оказалось намного веселее первого, и Лорас ждет не дождется возвращения. Однако после длинных посланий с красочными описаниями и множеством историй, этих нескольких строк показалось катастрофически мало. Да и последние письма не отличались той чувственностью, присущей первым. Собственно, а почему Ренли вдруг возомнил, что дальше все будет безоблачно и блаженно? С чего вдруг решил, что жизнь превратится в сказку? Кажется, он уже вырос из того возраста, когда верят в чудеса и счастливое воссоединение. Да, в книжках близкие друзья объединяются после долгих передряг; принцессы ждут своих принцев годами, а потом дарят тем поцелуи, объятия и наследников; лорды не теряют надежды на взаимность возлюбленных десятилетиями и в конце получают ее. Вот только давно стоило усвоить, что жизнь в корне отличается от смазливых лучезарных историй, которыми няньки напичкивают воспитанников. Стоит читать детям реалистичные вещи, чтобы в будущем не возникало глупых ожиданий. Несколько месяцев они трое толком не говорили, и каждый из них, несомненно, переменился. Ни Лорас, ни Маргери не вернутся в столицу теми беспечными детьми, какими приехали в первый раз. Все они чего-то ожидают друг от друга, фантазируют, приукрашивают. Не постигнет ли их разочарование, когда трое вновь окажутся вместе? Каждый день Ренли заглядывал в портрет на груди, вспоминая Лораса. Он боялся, что позабудет его лицо, как Роберт позабыл лицо Лианы, но черты эти так ярко вбились в память, что ни одна частичка не покинула ее. Наверняка Лорас переменился за это время, да и Ренли тоже. В лучшую сторону или в худшую? Тревожная зима слегка выбила его из колеи: он исхудал после болезни, а во время простуды чувствовал такую усталость, что позволил себе наплевать на бритву, и отросшая за это время короткая угольно-черная борода придавала Ренли поразительное сходство с молодым Робертом. Ренли казалось, будто она делает его старше и солиднее, но, быть может, он выглядит как двенадцатилетний мальчишка, страшно гордящийся первым дурацким пушком над губой. Как он ни вертелся перед зеркалом, оценить со стороны было непросто, и все же он решил ее оставить. Может и у Лораса теперь есть такая, хотя представить идеально-гладкое лицо оруженосца и с простой щетиной было сложно. На самом деле борода была мелочью. Изменился ли сам Ренли? И опять же, в какую сторону? Затворническая жизнь и приступы радости, чередующиеся с безутешной апатией, вряд ли пошли ему на пользу. Хотя знает он теперь гораздо больше, чем недавно — целый день торчать в спальне или бродить по замку серой тенью надоедало до тошноты, и тогда Ренли забредал в покои Лораса. Когда-то они принадлежали Робару. Довольно скромная комнатушка. Он избегал ее первое время — голые холодные стены, нетопленный камин, пустые шкафы — огарки некогда бушевавшей здесь жизни. Осталось только несколько десятков томов — самых разных: от рыцарских приключений до пространных размышлений неизвестных мейстеров и лордов. Все их Ренли осилил за те бесчисленные сутки, тянувшиеся словно годы. При Робаре здесь не было книг — разве что истрепанные септонские нравоучения. И вообще при Робаре все тут было иначе: никто не оставлял здесь благоухающих цветов, никогда не было и намека на бардак — только идеальная чистота, и так мало вещей — лишь необходимое, да и то самое простое и блеклое. Не то, чтобы Ройсы бедствовали, совсем наоборот, но Робар считал, что истинный рыцарь не должен позволять себе лишнего вроде цветных простыней, причудливых самодельных фигурок, разбросанных в беспорядке рисунков или сказок в узорчатых обложках. Когда-то это была совсем другая комната. И сам Ренли был тогда другим. У него было много времени подумать об их с Робаром последнем разговоре. В том, что все так кончилось, безусловно, виноват не один лишь рыцарь. Возможно, стоило вовремя помочь ему, заметить, когда отношения между ними начали разрываться, словное тонкие нитки, стоило быть внимательнее, сделать что-то, приложить какие-то усилия, чтобы не разрушить ту горячую, искреннюю связь, так долго скреплявшую их когда-то. Столько всего можно было сделать иначе, и кто знает, как тогда повернулась бы жизнь. Ренли боялся повторить с Лорасом те же ошибки, но еще больше боялся того, что росток той привязанности, проклюнувшийся перед расставанием, увял, не получая должной подпитки. Страшили изменения, коих нельзя было миновать, пугала неизвестность, ожидание чего-то нового, такого, чего еще никогда не было. Так, за считанные дни до возвращения Тиреллов, настроение Ренли ухудшилось, остатки былого нетерпения сменились вязким беспокойством, а сон теперь уходил от него ночами отнюдь не по причине радостного возбуждения. То утро, когда до долгожданного и ужасающего приезда оставалось чуть больше суток, не стало исключением. Ни свет ни заря Ренли уже выбрался из покоев. Спал он беспокойно, ему все снилось, что он застрял в кричащей толпе, и как бы он ни толкался, конца и края возмущенным отчего-то людям не было. Когда давка достигла своего пика, Ренли почувствовал, что проваливается, падает под ноги галдящего люда, который затопчет его, не моргнув и глазом. Устало потирая собственные глаза, он сел на постели, лунный луч ударил в заспанное лицо. И вот Ренли уже бродит по промозглым с утра коридорам, не имея понятия, куда собственные ноги несут его. Пожалуй, он совершенно не удивился, когда они привели его в опустевшую спальню, откуда Ренли успел перетаскать большую часть оставшихся там пожитков. Бестолково оглядевшись, он сел на узкой кровати оруженосца. Темная комната казалась такой огромной, а сам Ренли ощущал себя крохотным и бессильным в ее стенах. Он уже успел пожалеть, что притащился сюда, когда дверь распахнулась, и на пороге появилась Агата. — Привет, — хрипло со сна произнес Ренли, тут же смутившись собственного голоса и своего присутствия здесь. — Доброе утро, милорд, — так же глухо ответила Агата, опуская на пол ведро воды. Ренли хотел было спросить, что она делает здесь, чтобы прекратить повисшую между ними тишину, но ответ сам пришел к нему. Она, очевидно, должна прибраться в спальне и растопить камин перед приездом жильца, а вот что здесь делает Ренли? Он понадеялся, что она не задаст этого вопроса и облегченно выдохнул, когда служанка наконец заговорила. — Вы рискуете простудиться, милорд. Думаю, вам не хотелось бы этого перед таким ответственным днем. — Я сам не знаю, чего бы мне хотелось. Почему ты избегала меня? Агата не смотрела на него. Опустившись на колени у камина, она принялась смачивать тряпку и протирать камень, заросший слоем пыли. С тех пор, как уехали Тиреллы, они так и не поговорили, хотя Ренли делал попытки поймать служанку в коридорах, но каждый раз она будто сквозь землю проваливалась. Агата, пожалуй, была единственным человеком в замке, с кем Ренли мог обсудить всю нелепицу прошедших месяцев, да и вообще оказалась единственной, чьим обществом у него не возникало мысли пренебречь. — А вы желали моей компании? — Может и так. Ты не ответила на вопрос. Теперь служанка обернула к нему свое усталое лицо. Взгляд ее не показывал ни страха, ни тревоги — спокойствие, почти безразличие сквозило в нем, как сперва показалось Ренли, но он быстро уловил в них потухшие огоньки грусти, наверняка не раз обращавшейся в слезы. Почему же ты сбегала от меня, чувствуя себя здесь не менее одинокой, чем я? — Вы были для меня напоминанием о тех ужасных событиях, что еще долго посещали меня во снах. Да и о чем бы мы могли говорить, кроме как ворошить болезненные для нас обоих воспоминания? — Не обязательно. Мы могли бы обсудить что-нибудь еще. — Не похоже, чтобы все это время вы думали о чем-то другом. Я видела, как вы слоняетесь по замку, словно привидение. Вы сильно истощились, помрачнели. В тот вечер, когда… мы с вами впервые встретились, вы были совсем иным. И вообще, о чем говорить с прислугой? — Мне интересно, как ты живешь. — Как живу? — усмехнулась Агата, не отрываясь от дела. — Живу нехитро. Поднимаюсь прямо как вы — в пять утра, и допоздна работы полно. Что вы тут не знаете. — Не знаю, о чем ты думаешь. Чем живешь, кроме работы. — Мелочи разные да мелкие тревоги. Ничего занимательного, милорд. — Ренли. — Простите? — Ренли, зови меня по имени. — Больно много чести, — фыркнула служанка, извлекая из спичек первые искорки. Глянув на огонь, Ренли поежился, ощутив внезапно, насколько промерзла комната. — Вижу, тебе их не хватает. Я тоже скучаю по леди Маргери. Она, пожалуй, лучшая дама, кому мне доводилось составлять компанию. Я буду рада, если она пожелает вновь воспользоваться моими услугами. — И я буду рад, если все пойдет как прежде. — А есть сомнения? — Немало. — Я вся внимание. Если угодно, конечно, — Агата поднялась на табуретку и собиралась было снять тяжелые бархатные занавески, но роста ей не хватало, и служанка закусывала губу и вставала на носки, безрезультатно протягивая руки. — Позволь мне, — предложил Ренли, глядя на ее потуги. Агата поглядела на него, раздумывая с пару секунд, и молча кивнув, уступила табуретку. — Ну же, поделись, — сказала она, наблюдая за Ренли. — Я беспокоюсь, что ничего уже не будет так, как раньше. За эти несколько месяцев все мы в той или иной степени переменились, и я не уверен, что во мне произошли перемены в лучшую сторону. Будущее страшит меня и видится во мраке. — Нет смысла тревожиться и гадать. Нам не дано видеть будущее, но мы можем его творить, так и не стоит бояться. — Да ну, — Ренли издал невеселый смешок, спускаясь на пол и комкая в руках увесистую ткань. — Все зависит только от нас. Как смотришь вперед, так и получается. Если видишь уныние и тоску, погрязаешь в них, уверен в лучшем — так и выходит. — Я уже вообще ни в чем не уверен. Совсем недавно жизнь казалась такой простой, и в какой-то момент я будто… разучился жить. Меня стали мучить вопросы, какие раньше и не приходили в голову, я стал смотреть иначе на вещи самые привычные. — Всякие перемены несут с собой боль, но эта боль во благо. Так происходит рост. — Мне почему-то показалось совсем наоборот. — Ты стал взрослее того лорда, с которым я когда-то пряталась в чужой спальне. Я видела, сколько книг ты вынес отсюда — каждый раз, что я приходила, их становилось все меньше, — видела, когда ты входил в зал собраний и через сколько часов выходил. И глаза твои смотрят теперь по-другому. Они как будто даже стали темнее. — Я не чувствую себя взрослым. Мне кажется, я мал и потерян, как никогда. — Мне тоже иногда так кажется, но это пройдет, — она бережно взяла из рук Ренли занавески, скрывая в складках ткани бледные мозолистые ладони, — тебе стоит отвлечься. Понять, чего ты хочешь и занять свои мысли целью, какой-то заботой, что принесет тебе вдохновение и удовольствие. — Что же помогает тебе? — На мой способ равняться не стоит, нужно найти свой собственный. — Я и не думал равняться — мне на самом деле интересно. Агата хмыкнула. — Найди то, чему хочешь посвятить жизнь, задайся целью, и больше ты себя не потеряешь. — Есть ли в этом смысл, если мою жизнь давным-давно продумали за меня? — Пожалуй, что нет, если ты перекладываешь ответственность за свою судьбу на чьи-то чужие плечи. Обретешь уверенность в себе — расползутся тучи над грядущим, — Агата направилась к двери. — Тебе не кажется, что все уже предопределено? — остановил ее Ренли. — Вовсе нет. Мы вольны крутить будущее так, как желается. — Тогда почему ты поднимаешься до рассвета и сутками напролет работаешь на неблагодарных чванливых дам и лордов, раз можешь заниматься тем, чем хочешь? — А почему ты решил, что я не хочу заниматься именно этим? — Агата вновь развернулась, приподнимая с пола угол пыльной занавески, и распахнула дверь. — Постой, — вырвалось вдруг Ренли, — мы еще увидимся? — Тебе все еще хочется моего общества? — А тебе моего? — Думаю, мы увидимся еще не раз. Я немало упустила, бегая от собственных воспоминаний, и теперь сожалею об этом, — она улыбнулась и исчезла за дверью, оставив озадаченного Ренли в прогревавшейся от плясавшего в камине пламени комнате. Привычным жестом он хотел было завернуться в плащ, но понял, что это больше ни к чему. Остаток дня прошел непривычно быстро. На собрании Ренли получил поздравления с возобновившейся помолвкой — как бы Ренли с Робертом ни старались хранить ее в секрете, новость распространилась с удивительной быстротой. Оставалось надеяться, что поздравлявшим не придется брать слов обратно — в короле теперь нельзя было быть уверенным. Раз Серсея не утруждает себя скрывать недовольство перед Ренли, то перед Робертом, надо полагать, она проявляет его в полной мере, и кто знает, не передумает ли светлейший и на сей раз. Ренли учитывал и такой исход событий, но не задерживал в голове этой мысли. Да и ни одна другая надолго с ним не оставалась в этот день, а тягостные раздумья даже смилостивились и не стали терзать его перед сном, когда он захлопнул хрустящие страницы недавно начатой книги, изрядно потрепанной предыдущим владельцем, и погасил свет. А ведь она права, — размышлял Ренли, вглядываясь в черноту потолка над головой и вспоминая утренний разговор с Агатой. Существование его было пронизано безысходностью и не имело никакой цели. Для чего же он живет? Ради того, чтобы вновь прикоснуться к Лорасу, окунуть руку в океан буйных кудрей? Нет. То есть, не только. Чем он жил до этого? Робаром? Опять мимо. С чего все началось? Что было до Лораса, до Робара? Праздность и извечные пространные размышления занимали его, шутки, болтовня на светских вечерах, вкус вина, шелковистость новых рубашек, сладость свежих фруктов, далекие воздушные мечтания. Все эти мелочи не могли служить целью его существования. И как бы ни тревожно было об этом думать, он может потерять Лораса так же, как и Робара. Чем станет Ренли жить тогда? Не останется у него ни надежд, ни прежних, давно наскучивших и отринутых удовольствий. Агата права, ему определенно нужна цель, и цель эта не должна быть зациклена на ком-то кроме него самого. Так чего же ему хотелось бы? Он никогда не желал прозябать всю жизнь в Королевской Гавани, в зале собраний, и теперь Ренли твердо вознамерился не посвящать этому судьбу. Но чем бы ему хотелось заниматься? Что нужно его мятежной душе? Где сможет он отыскать покой и счастье? Над этим, пожалуй, следовало поразмышлять давным-давно.

***

Утром Ренли приятно удивился яркому солнцу, заливавшему всю спальню, и голосу слуги, который звучал над ухом впервые за несколько недель ранних подъемов. — Милорд, пора вставать. Совсем скоро прибудут гости. Ренли непонимающе уставился на слугу, закрываясь ладонью от резких лучей. — Который час? — Почти десять, милорд. Я принес воду и готовую одежду, — радостно пропел слуга, чьими услугами Ренли так давно не пользовался. Ну и ну, — только и успел подумать Ренли, когда его, словно куклу, принялись обхаживать, одевать и расчесывать, приводя заспанное лицо с всклокоченными волосами и торчащей в стороны бородой в подобающий вид. Через полчаса он был готов и покинул комнату, будто ведомый за ниточки, не слыша уговоров прислуги хоть немного подкрепиться перед выходом — от мыслей о дымящейся ветчине и горячем хлебе, оставшихся в спальне, Ренли почему-то начинало мутить. Пока он спускался вниз, во двор, куда стекались все желающие встретить вновь прибывших, он ни о чем не думал и даже казался себе удивительно спокойным, но ноги его спотыкались о ступеньки, а плечи ударялись об углы и стенки. Сейчас. Встречающих оказалось намного больше, чем провожавших. Лорды и леди тихо переговаривались и бросали на закрытые ворота нетерпеливые взгляды. Солнце пекло так сильно, будто знало о приезде Тиреллов и силилось принести в измерзшуюся столицу тепло их вечного лета. Очень скоро Ренли стало жарко в плаще, а завязанный на шее шарф принялся душить его и колоть кожу. Вдруг мелькнула идея незаметно уйти, скрыться до поры до времени в каком-нибудь закоулке, а когда спросят, куда же он подевался в такой важный момент, сослаться на плохое самочувствие. Но вот ворота распахнулись, не дав поддаться соблазнительной мысли. Длинный строй латников в золоченых доспехах гордо прошагал перед зрителями, ловя восхищенные взгляды. Ренли ощутил, что все то же самое с ним уже происходило, но было это так давно, будто и случилось с кем-то другим в ином мире. Над головами латников возвышался Мейс Тирелл на белоснежном, сильном коне. Угрюмость, запомнившаяся Ренли со дня отъезда, пропала с лица всадника, темные мешки больше не бросались в глаза, бронзовые волосы блестели в солнечном свете не хуже золотых узоров на плаще — лорд Мейс по-прежнему смахивал на сказочного принца, о каком могли грезить придворные дамы. Внезапно Ренли позабыл, как дышать. Чуть позади лорда Тирелла троицей ехали его дети на лошадях таких же белоснежных и ловили все те же восторженные взгляды и восклицания, раздавая сдержанные улыбки направо и налево. Ренли вспомнилось, как Лорас появился здесь в первый раз, чуть не затоптав нескольких бедолаг и устроив полный переполох. Теперь он неспешно продвигался вперед, уверенно глядя перед собой и изредка переговариваясь с братом и сестрой. Гарлан как и всегда блестел белозубой ухмылкой и подмигивал девушкам, глядящим на него снизу вверх, точно на божество, — за несколько месяцев он совсем не переменился, чего нельзя было сказать о Маргери, расположившейся между сияющих братьев. В отличие от них она больше не сорила радостными улыбками и приветливыми взглядами — лицо ее было спокойно и невозмутимо, слегка потемневшие волосы собраны в безупречную прическу, осанка безукоризненна — навстречу Ренли ехала взрослая женщина со свежим, румяным лицом девочки. Она перехватила его взгляд, и по спине у Ренли пробежали мурашки, а по ее губам — тень едва-заметной улыбки. Процессия остановилась. Король и Мейс Тирелл долго и громко приветствовали друг друга, нервируя Ренли, который силился перехватить еще несколько взглядов Лораса и Маргери, скрытых от него широкими спинами латников. Серсея сухо кивнула гостям, Джоффри и Мирцелла повторили жест за матерью, а Томмен радостно воскликнул, шумно приветствуя Маргери и Лораса и размахивая пухлой ладошкой. Серсея шикнула на сына, и мальчик растерянно кивнул. Латники расступились, пропуская троицу вперед, и те наконец предстали взору Ренли во всем своем блестящем великолепии. Не ощущая собственных шагов, он вышел им навстречу. — Милорд, я счастлив вернуться в Королевскую Гавань и вновь приступить к своим обязанностям, — ровно проговорил Лорас и отвесил самый удачный свой поклон из всех виденных Ренли прежде. На его памяти раньше оруженосцу эта техника давалась с большим трудом. Издалека казалось, что мальчишка совсем не поменялся — только волосы стали еще длиннее — но с близкого расстояния в его глазах стало заметно то же спокойствие, что источала Маргери, но более явно, чем брат; голос Лораса стал ниже, росту прибавилось, хотя Ренли и отметил, что до него мальчик так и не дорос. Сколько Ренли потом ни бился, за всю жизнь он так и не вспомнил, что говорил им тогда в ответ — так был он поражен безмятежностью и простотой, с которыми приветствовали его брат с сестрой после столь долгой разлуки. Будто они расставались на день, а не на пять месяцев, или же видели друг друга в первый раз. Даже Гарлан с большим восторгом пожал ему руку, выражая свою радость от встречи. Этого момента Ренли потом и не вспомнил — похолодев, он все продолжал глядеть на Лораса и Маргери, уже отвернувшихся от него и обративших свои любезности на прочих собравшихся, которых с каждой минутой становилось все больше. Ренли же показалось, что он стал невидимым, ведь ни один долгожданный взгляд уже не обратился к нему. Радостная толпа двинулась на пиршество в замок, и Ренли затерялся в ее хвосте, первое время замечая маячившие впереди знакомые спины, которые вскоре окончательно потерял из виду. И это все? В пиршественной зале поднялся такой гвалт, что невозможно было расслышать того, что говорят сидящие рядом собеседники, и Ренли был даже рад этому, оказавшись между чавкавшей беззубым ртом престарелой леди Аретин, рассказывавшей, вроде как, о своей свадьбе, и лордом Маннерсом, не отлипавшем от тарелки с жареным луком и без конца сетовавшим то на одно, то на другое. В Маннерс-холле ни в жизнь не бывало такого безобразия, как здесь: в зале слишком светло от уймы свечей — можно ослепнуть, не то что в Маннерс-холле, вино чересчур сладкое — в Маннерс-холле никогда такой гадости не водилось, гости больно громко смеются и радуются жизни — в Маннерс-холле никто себе такого не позволяет. Ренли уныло болтал нетронутую чашу с ярким фруктовым ароматом. Семейство Тиреллов без задней мысли уселось как можно дальше от него — на другом конце длинного стола, и теперь до Ренли изредка долетал лишь громкий смех Гарлана. Можно было и самому подсесть к ним, но у всех четверых собеседников было более чем достаточно — вокруг них, отвешивая комплименты и шутки, толпились лорды и леди, которые почему-то не горели таким энтузиазмом в утро отъезда. В комнате становилось все жарче и невыносимее сидеть. Глядя на полупьяные, довольные лица вокруг, Ренли решил, что единственный здесь источает уныние, пока не наткнулся на серую мину прямо напротив. Станнис недавно прекратил свои поиски пропавших преступников, вернувшись ни с чем, и никто не корил его так, как он, должно быть, сам себя. Нахмурив черные брови, он медленно насаживал на вилку грибы и пережевывал их с таким выражением, будто кто-то насильно запихивал их ему в рот. Рядом сидела его жена, леди Селиса, усы ее увлажнились от очередного кубка того же фруктового пойла. Возле нее маленькая леди Ширен со скуки мастерила на тарелке что-то невообразимое из хлеба и овощей. Ренли принялся разглядывать ужасную отметину на ее лице. Бедняга — мало ей было родиться в семье Станниса и Селисы, так боги к тому же одарили ее этим уродством, обрекавшим ее на несчастливый брак и безрадостную жизнь. Быть может, смерть от серой хвори принесла бы ей больше радости, чем такое существование. Тут уж и Агата бы согласилась, что Ширен вряд ли сумеет изменить то будущее, которое предрекали ей две напасти — болезнь и Станнис. Видимо, почувствовав его взгляд, девочка подняла голову и поглядела на Ренли. Голубые глаза ее не были похожи ни на страдальческие матушкины, ни на сверлящие отцовские. В них не было скуки или недовольства — только едва-заметный блеск и непередаваемая, отдаленная печаль. Ширен улыбнулась Ренли, и он послал ей через стол ответную улыбку. Ему вдруг подумалось, что племяннице хочется вырваться из этого душного зала, полного упившихся, хохочущих гостей, не меньше, чем ему самому. Не дослушав возмущений лорда Маннерса и рассказа леди Аретин, дошедшего до брачной ночи, Ренли поднялся из-за стола и направился прочь, на воздух. Уличная прохлада оживила его после жара и навязчивых запахов залы. Пировавшие были так заняты празднеством, что огромный, просторный балкон оказался полностью предоставлен одному только Ренли. С того момента, как начался праздник, прошли часы — небо успело переменить окрас на темно-синий, и теперь последние желто-фиолетовые пятна облаков исчезали, уступая место надвигавшейся ночи. Возвращаться обратно Ренли сегодня точно не собирался, но и сидеть одному в спальне, предаваясь какой-то нелепой детской обиде, его не устраивало. Неужели и правда все? Он предполагал, что за несколько месяцев едва проявившие себя чувства могут угаснуть, но изо всех сил загонял этот страх как можно глубже, обращая свои мысли к светлым надеждам. Что будет завтра, он сказать не мог. Заговорит ли он с Лорасом о том, что было между ними, и если да, то не станет ли от этого хуже? Возможно, мальчик передумал, понял, что все это было лишь мимолетной юношеской забавой, и теперь следует забыть такую нелепицу как неудачную шутку. Что ж, чему удивляться — Ренли ведь предполагал такой исход событий, нечего и убиваться. Не ожидал ведь он, что Лорас бросится ему на шею? А если ожидал, то сам дурак. Стоит вернуться назад, выпить и повеселиться со всеми, посмеяться над громыхавшими из залы россказнями Роберта, дослушать историю леди Аретин, а потом отправиться спать и проснуться как ни в чем не бывало. Будто последнего полугодия никогда не было. — А тебе идет, — раздался за спиной голос, такой знакомый, но в тоже время неуловимо изменившийся. Ренли обернулся и почувствовал одновременно и волнение, и раздражение, увидев Лораса, с ухмылкой облокотившегося о дверной проем. В руке тот держал увесистую чашу, и Ренли неприятно покоробила мысль о том, что мальчишка упился, но когда тот приблизился и поставил питье на широкие перила, чаша оказалась почти не тронутой. — Борода, — рассмеялся Лорас, глядя в озадаченное лицо Ренли. — Мне нравится, — не дав собеседнику времени ответить, мальчик обхватил руками его шею и прижался к исхудавшему, содрогнувшемуся от неожиданности телу. Теплая волна облегчения накатила на Ренли вместе с тем же свежим цветочным запахом, с ощущением под ладонями разгоряченной, трепещущей жизни, о которой он непрестанно думал, кажется, весь свой век. — Я так соскучился, — пробормотал Лорас куда-то ему в плечо. — Я тоже, — ответил Ренли, зарываясь в мягкую, вьющуюся макушку. В тот момент ему даже не пришло в голову, что кто-то может зайти, да и если бы зашел, то что с того? Какая разница, когда с тебя в один момент стекла усталость, накопившаяся неделями тревожных раздумий. Ренли почувствовал себя еще большим дураком, чем минуту назад, и тихо рассмеялся собственной мнительности. Когда они разомкнули объятия, Ренли не мог оторвать глаз от лица, которое представлял перед собой холодными бессонными ночами, от губ, вкус которых мог вспоминать не раз на дню. Лорас будто и не изменился, но, если приглядеться получше, что-то новое и неизвестное, переменившееся в его облике, бросалось в глаза, вот только так сразу определить, что именно, было непростой задачей. Сотни вопросов рвались слететь с языка, но Ренли замер, не зная с какого начать. — Что? — спросил Лорас, заметив растерянность на лице Ренли. — Вы оба так изменились. — Да ну? Вроде не слишком. Хотя я подрос на целую ладонь, — не без гордости ответил оруженосец. — Я заметил, — улыбнулся Ренли, — но вы будто… повзрослели. — Это к лучшему или к худшему? — насторожился Лорас, не услышав ни восхищения, ни похвалы в голосе Ренли. — Это… пожалуй, это к лучшему. Но так непривычно. — Значит, не очень-то к лучшему, — спокойно произнес Лорас, но вздох его не скрыл возникшего напряжения. — Все в порядке, — заверил Ренли. — Теперь. Если честно, я подумал, будто.., — он выдавил усмешку, хотя смеяться еще несколько минут назад ему хотелось меньше всего, — будто… уже не важно. Вы с Маргери оба меня здорово напугали этой своей взрослостью. — Этим спектаклем? — прыснул Лорас, мягко сжимая ладонь Ренли. — Знал бы ты, как нам с Маргери досталось дома за то, что Королевская Гавань нас якобы разбаловала. Все потому, что отец заявил, будто мы настроили всю семью против него и осмелились не разговаривать с ним после случившегося. Перед возвращением отец обещал, что, если мы не будем делать вид, будто он пустое место, и, если пиршество пройдет безупречно и по всем правилам, он больше не переменит свое решение насчет свадьбы Маргери и моего назначения. Знаешь, как невыносимо было сидеть там и выслушивать, как все невероятно рады нашему приезду, зная, что где-то там есть тот, кто был ему действительно рад. Я с самого уезда хотел услышать твой голос. Мне столько всего хотелось высказать в письмах, но однажды я чуть не пожалел об этом. Я написал все, что желал бы рассказать лично, все что скопилось у меня в мыслях, каждый мой сон, который ты навещал, а потом увидел, что письмо Маргери вскрыли и прочли перед отправкой. Тогда был большой скандал с отцом. — Боги, это уж слишком. Но зачем ему это понадобилось? — Он намеревался убедиться, что мы не планируем побег. И что Маргери не имела порочной связи. Ренли не знал, рассмеяться ему или задохнуться от возмущения. — Что ж, лорд Тирелл не сильно промахнулся насчет порочной связи. Лорас больше не вспыхивал таким алым румянцем, как раньше, но щеки его все равно порозовели. — В общем, так сухо я и представлял нашу встречу, — продолжал он, — но с нетерпением ждал не столько ее, сколько окончания этого праздника, — Ренли хотел что-то ответить, но не успел — губы Лораса осторожно и мимолетно прикоснулись к его собственным. — Я такой идиот, — выдохнул Ренли, — подумал, что все в прошлом. Прости, что сомневался в тебе. — Нет, ты прости, что заставил сомневаться. Развеселившиеся пары наконец заметили преимущество пустовавшего балкона по сравнению с шумной переполненной залой и под дамские смешки стали заполнять его, лишая Ренли таких желанных и долгожданных моментов уединения. — Пойдем лучше обратно, — предложил Лорас, — Маргери съест меня живьем, если узнает, что я все это время провел с тобой и не позвал ее. Думаю, отца устроило количество баек, рассказанное нам пьяными лордами, и он не будет против, если я проведу остаток вечера со своим лордом, а Маргери — с женихом. Хитро улыбнувшись, Лорас отправился обратно в пекло постепенно пустевшей залы, и Ренли последовал за ним. Оставленную на перилах, давно остывшую и едва затронутую чашу через полчаса сбила вниз одна особенно разгоряченная пара. Пряный напиток вылился на голову лорду Маннерсу, справлявшему нужду в саду под балконом и жаловавшемуся самому себе на то, что в Маннерс-холле уж точно свободных уборных побольше, чем в Красном Замке.

***

— Так и сказала? — усмехнулся Ренли, втаскиваемый Маргери за руку на очередной одинокий балкон, далекий от остатков еще пировавшего народа. Празднество уже подходило к концу, большая часть гостей разбрелась по покоям, Мейс Тирелл и Роберт были чрезмерно увлечены друг другом последние полчаса, так что троице не составило труда выскользнуть из залы и отыскать тихое укромное местечко, чтобы наконец-то обсудить все, что копилось и замалчивалось долгими неделями. — Ну, не совсем так, — лукаво улыбнулась Маргери, — матушка сказала, ты очень симпатичный, но имела в виду, что красивее она еще не видела, — Маргери захихикала совсем по-девичьи, на мгновение перестав казаться женщиной в детском обличье. — Бабушке ты тоже понравился. — Правда? — Еще как, — подтвердил Лорас, — она даже сказала: “Вполне”. — “Вполне”. Да уж, такой высокой оценки моей внешности я, наверное, никогда не удостаивался, — рассмеялся Ренли, опускаясь на мягкие подушки скамейки. — А откуда вы взяли мой портрет? — Его нарисовала Элла. — И не хотела нам показывать, — возмутилась Маргери, — пришлось припугнуть ее отцом. — Иначе бы он так и лежал годами у нее под подушкой, — фыркнул Лорас. — Я тронут, — ответил Ренли, прикладывая ладонь к сердцу, — что же они не приехали? Неужто так быстро остыли? — Лучше не вспоминать, — мрачно произнесла Маргери, — с приездом кузин пока решили повременить. Они такую истерику закатили. — У меня от этих криков три дня дрожали стены в спальне, — подтвердил Лорас, — думал, потолок обрушится. До нас, кстати, как-то дошла новость, будто Красный Замок обрушили чародеи. Мы до смерти перепугались, но в тот же день выяснилось, что это только пустая выдумка. — Удивительно, но дворец был тих как никогда всё это время, — заверил Ренли, — не было пира в честь Новолетия, все прятались по комнатам, и стоял собачий холод. Обрушь его колдуны, и то было бы больше веселья. — Угораздило же тебя так серьезно простудиться, — покачала головой Маргери. — Рано или поздно это должно было случиться. Большую часть детства я провел под дождем, но так ни разу и не слег. Наконец погодная карма настигла меня, и мы квиты. — Теперь ты просто обязан приехать в Хайгарден и отогреться. — Да, после нашего солнца ты с тоской вспомнишь здешний холод, — подтвердил Лорас. — Это мы еще на Севере не были, — сказал Ренли. — Роберт планировал навестить Старков — может, и меня позовет. Говорят, у них круглый год валит снег, и даже спать приходится в шубах. После такого я точно поеду обратно только через Простор. Ночь окончательно вступила в свои права, сместив задержавшиеся вишневые облака. Последние отголоски веселья становились все тише с каждой минутой, и полуночное спокойствие опускалась на город, сопровождаемое мягкой усталостью и приятным, немного терпким послевкусием дня. Троим друзьям принадлежали ближайшие часы, и они не хотели отдавать сну ни одного из них, обсуждая каждую занимательную мелочь, приключившуюся за эту долгую, томительную разлуку, которой теперь пришел конец, принесший с собой облегчение, радость встречи и теплоту таких необходимых объятий. Лишь когда небо чуть посветлело, и утро стало пробуждаться, напоминая ночи, что время ее истекает, сон присоединился к долгому неумолкаемому разговору и мягким одеялом окутал всех собеседников, сморив первой Маргери. Голос ее становился все тише, ответы реже, и вот веки ее сомкнулись, голова с ничуть не растрепавшейся за день прической опустилась на плечо Ренли, и она уснула крепким сладким сном, столь нужным после долгой дороги. Лорас и Ренли остались одни. — Не волнуйся, она точно спит, — прошептал Лорас. — А я и не волнуюсь. — Тогда поцелуй меня. Ренли в последний раз прислушался к тихому дыханию на плече и выполнил просьбу. Первый их быстрый поцелуй на пиру был только детской шалостью, а сейчас они могли вдоволь насладиться друг другом после длинного перерыва. Ренли не желал отрываться от оруженосца, пока у обоих не закончился воздух, и тогда им понадобился лишь крохотный вдох, чтобы вновь слиться в целое. Когда двое оторвались друг от друга, оба почувствовали что-то, чего, кажется, не ощущали никогда или испытывали очень и очень давно, возможно, даже не в этой жизни. Лорас склонил голову на свободное плечо Ренли, но и не думал засыпать, держа его за руку и выводя на ладони что-то немыслимое и загадочное. — Ты не представляешь, как я рад, что ты вернулся, — тихо произнес Ренли. — Почему это? Еще как представляю. Я не чувствовал себя так с тех пор, как уехал. Будто все встало на свои места. — Да, так оно и есть, — ответил Ренли. — Как думаешь, мы вольны распоряжаться своим будущим? — А как же? Ты ведь это совсем недавно сделал. — То есть? — Мы сегодня здесь благодаря тебе. В ту ночь ты спас Маргери, а потом сумел восстановить помолвку и вернуть нас. — Но это все случайности, совсем не мои заслуги. — Если бы ты не задумал тогда тот побег и не говорил с Робертом, ничего бы не было. Может, ты и не все продумывал наперед, но был ключевым звеном во всей этой цепи. — И ты думаешь, наша судьба не предопределена? — Думаю, каждый наш самый незначительный шаг в итоге выливается во что-то существенное, а куда шагнуть — выбор за нами. Можно пойти в спальню, уснуть и жить дальше, а можно заседлать коня и умчаться куда глаза глядят. Выбор за нами. Внезапно от этой фразы что-то со звонким щелчком зажглось в голове у Ренли. Все краткие грезы, мечтания и лелеемые воспоминания слились в нечто большое и яркое — он, кажется, наконец-то понял, чего ему хочется, что нужно ему от этой жизни, если он и впрямь в силах распоряжаться ею. Вспышка вдохновения пронеслась в мыслях, скоро сменившись спокойным счастьем и легкостью, будто с плеч рухнуло что-то тяжелое, что давило слишком долго. Руки его нащупала над камзолом медальон, Ренли осторожно щелкнул замком и извлек из позолоченной рамки крохотного Дейрона Дракона. В последний раз глянув в фиалковые дерзкие глаза, Ренли улыбнулся и захлопнул опустевший медальон, свернув портрет и сунув куда-то в карман, чтобы навсегда позабыть об этой бледной иллюзии, когда совсем рядом была такая близкая и живая реальность, в сторону которой он сделал свой шаг.