Детский С.Ад

      К пятнице Янко Петрович перестал реагировать на внешние раздражители. Поздно ночью в четверг, загоняв воспитателя до дрожащих коленей, Венцеслав Альбертович уехал. Он улетел, но обещал вернуться.       Венцель не обещал. Просто наметил примерные планы: от двух недель до месяца.       Янко Петрович со скрипом сполз по лестнице, обнаружил там Ваню, мучившегося кошмарами и бессонницей попеременно, и до утра они, завернувшись в пледы, просидели в коридоре между двумя группами, болтая ни о чем. Иван Дмитриевич, сочувственно погладывая на морщившегося и зевавшего коллегу, сгонял за кофе и булочками.       — Можно я спрошу? — за окнами потихоньку светлело, Иван полулежал в кресле, глядя в свою кружку.       — Спрашивай, — Янко Петрович уже представлял, о чем, но не стал забегать вперед.       — Ты с ним… как так вышло?       — Осознанно, — хмыкнул воспитатель, умалчивая про детали и обстоятельства, а то, чего доброго, пробыв неделю, Иван Дмитриевич сбежит, теряя по пути тапочки и очередные модели.       — У меня такое чувство, что ты на привязи тут. Ограничен забором, обязанностями и каждую ночь…       — Отрабатываю супружеский долг? — воспитатель рассмеялся. — Брось, все не так страшно, как кажется. Гораздо больше меня пугают ухаживания Романа Александровича, он тебе еще глазки не строил?       Иван Дмитриевич покраснел.       — Строил, — вздохнул он. — Но я как-то к этому совершенно спокойно отнесся. А от директора все время выхожу на подгибающихся ногах.       — Он не бросается на всех, кто попадает к нему в кабинет, уверяю тебя. Я на подгибающихся чаще выхожу в пятницу отсюда.       — О да! — Иван снова вздохнул. — Никогда не думал, что в садике так тяжко работать. Раньше не приходилось.       — Мне тоже, — Янко Петрович допил кофе, вздохнул, что сегодня ему придется мужественно отстоять хотя бы половину дня, когда детей частично разберут — желательно до того, как они разберут группу.       — Ты… где ты работал?       — Я не работал, — воспитатель прикрыл глаза, жалея, что курить нельзя, а встать и выйти на улицу — выше его сил. — У меня была не слишком упорядоченная жизнь. Это место — моя первая константа, где можно хотя бы немного расслабиться относительно завтрашнего дня.       Иван Дмитриевич нахмурился, покачал в руке свой телефон.       — Мне кажется, ты мог бы найти что-то получше. Я наблюдал за тобой, такую скорость обработки информации не часто встретишь.       — Поработай тут пару месяцев, не то откроется.       — Ну, неужели тебе самому не хочется? — немного вспылил Иван.       — Мы не о том с тобой начали, — воспитатель поднялся, налил себе еще кофе. — Если тебе будет легче, мне некуда идти, я ничего особо не умею, а талант быстро учиться и приспосабливаться котируется очень низко.       — Ты не прав, — Иван вскочил. — Я мог бы замолвить за тебя слово. Я же временно здесь, как ни крути. И чем дальше, тем больше я сомневаюсь, что планам остаться суждено сбыться. Вернусь обратно к боссу. Пойдешь со мной?       Янко Петрович молча прихлебывал мелкими глотками и смотрел поверх кружки на собеседника.       — А ты зачем сюда пришел, если есть место лучше и надежнее? — спросил он. — Согласись, странно.       — Я… — Иван Дмитриевич пошел пунцовыми пятнами, как свежий мухомор, затеребил ручку кружки, — меня попросили здесь побыть месяц. Помочь. Олег просил. Венцеслав Альбертович, он же не просто директор детского садика…       И тут Янко Петрович напрягся. Осведомленность Ивана Дмитриевича выходила за рамки его наивных рассуждений и уж тем более не вязалась ни к образу, ни к повадкам. Новенький смотрел честно и прямо, только брови заломил, как Мишенька, когда ему очень хочется печеньку, но он уже съел три.       Поняв, что сболтнул лишнего, Иван Дмитриевич густо зарделся, заерзал, как на подсунутой близнецами кнопке, взъерошил волосы, нервно оглядываясь на открытую дверь своей группы.       — Я не воспитатель, — со вздохом сознался, измучившись под пристальным взглядом, Иван. — Венцеслав Альбертович вынудил Олега отдать меня на работу в его садик на месяц. Все остальное мы придумали. Ты знаешь про детей в твоей группе?       Янко Петрович моргнул, изображая Феденьку, ни да, ни нет, но сказку продолжайте, а я подумаю.       — Так вот, я не знаю всех подробностей, но на них будет организован аукцион. Продадут с молотка тому, кто больше сможет заплатить.       — Интересно, — воспитатель поставил кружку у ноги, понадеявшись, что ему повезет и она не опрокинется в кроссовки. — И какой в этом резон? Денег срубить?       Иван Дмитриевич снова замялся, щеки горели, того и гляди займутся волосы.       — Нет, там большие политические игры. Я согласился, чтобы спасти Олега. Его босс, владелец, уже был готов сдаться и продать свой бизнес Венцеславу Альбертовичу, но появился крохотный шанс все вытянуть. Кстати, это место тоже пойдет с молотка. Твой директор продает все, что связано с детьми. Боюсь, следом канут и воспитатели. Сейчас все новенькие, кроме тебя, работают не больше года. Собраны из не очень хороших эмн… жизненных обстоятельств, почти никто не имеет семьи.       — Зачем ты мне это говоришь? — воспитатель покосился на всходящее солнышко.       Шторы в спальнях, конечно, были плотные, но дети каким-то чувством все равно улавливали восход и начинали ворочаться и пытаться спеться с ранними пташками. Получалось не у всех, но у кого да, те помогали остальным.       — Я… ты… ты мне нравишься и… ну… сейчас основные силы собирают, чтобы задержать организацию продаж и сделки. Олегу очень пригодился бы такой свидетель, как ты. Живой.       — Ты меня пытаешься перекупить? — с кривой усмешкой хмыкнул Янко Петрович, про себя сравнивая показания внезапного партизана и то, что знал от Венцеля.       — Нет, — Иван Дмитриевич вдруг перестал изображать девственницу на первом свидании, глаза сверкнули. — Я пытаюсь тебя спасти. Заставить не смогу, но, может быть, ты подумаешь. Есть еще две недели. В лучшем случае — до конца месяца. И все.       Решительно поднявшись, коллега подхватил плед, стул и скрылся в группе, притворив неслышно дверь. Янко Петрович остался сидеть в коридоре, качая ногой.       Какая красивая пастораль рисуется. Воспитатель вспомнил, кто начальник начальника Ивана. Соседнее королевство, как говорил директор. И если предположить, что он провел двойную игру... Дети как разменная монета, а все слова на ветер. Похоже это на Венцеслава Альбертовича? Легко.       Воспитатель плюнул на приличия, отнес вещи, стул и кружку в группу и, воспользовавшись последними минутами, вышел покурить на крыльцо. Трубка капризничала, как Степа без альбома, не желая раскуриваться. Но пара тяжек благотворно повлияли на нервную систему. Конечно, Янко Петрович не обманывался начет директора никогда. Но дети… и если садик пойдёт с молотка, а все воспитатели именно такие, как говорил Иван — бездомные подобрашки, — то возникал интересный расклад. Свидетелей убирают. А свидетелей без прошлого и связей с семьей убрать легче легкого. Вспомнился Коленька, собиравший рюкзачок каждый вечер и ждавший, что их вот-вот отдадут обратно «плохим дядям». Выходит, не зря ждал?       Янко Петрович сделал глубокую затяжку, про себя перебирая каждый последний разговор с Венцеславом. Кое за что зацепился и, вытащив телефон, набрал Славу.       — Ты на время смотрел? — секретарь ответил совсем не сонным голосом.       — Дай мне Венцеля, — попросил, не здороваясь, воспитатель.       Лацислав хмыкнул, зашуршало, и через мгновение голос в трубке сменился:       — Что случилось?       — Насколько твои планы спутает, если на выходных мы останемся у меня? Кота заберем.       Директор помолчал.       — Я перекину охрану на твою квартиру. Если будете выходить или поедете на конюшню, позвони им, пусть сопровождают.       Янко Петрович хмыкнул.              Группу разобрали так быстро, что воспитатель, погруженный в свои мысли, не заметил. К половине двенадцатого, помимо «его собственных» детей, в группе одиноким гормоном бродил Степочка и Алешенькин зад торчал из коробки с конструктором. Илюша и Миша, удивительно тихие, сидели в уголочке, примеряя браслетики, купленные в воскресенье и еще не успевшие потеряться на просторах детского садика. Сема что-то высматривал в Степином альбомчике, а Николаша, снова собранный раньше всех и за всех сразу, упаковывал в рюкзачок припрятанные с завтрака пирожки с вишней.       — Ты уже отстрелялся? — в группу заглянул Иван Дмитриевич.       — Почти, — Янко Петрович кивнул на оставшийся беспокойный контингент. — А ты?       — Внезапно все, — коллега вздохнул. — Извини меня за утро, я не должен был лезть. Но ты мне правда нравишься.       — Все нормально, — отмахнулся воспитатель. — Увидимся в понедельник, если ты уже поехал.       — Да я не тороплюсь, — Иван пожал плечами.       Как-то незаметно они снова заболтались на отвлеченные темы. Мишенька с Илюшей оторвали носы от сокровищ, пригляделись к воспитателям, зашушукались. Наконец, рыжий поднялся и подсеменил поближе:       — А вы теперь всегда будете к директору ходить? — спросил мальчик, ковыряя сандаликом палас.       — Надеюсь, нет, — Иван Дмитриевич, уже успевший понять, в чьей «собственности» директор находился, улыбнулся.       — Да? — дотошно уточнил Мишенька, скептически вздергивая бровь и конопатый нос.       — Обещаю.       Серые глазки сузились, губки скривились. Мальчик посопел, но кивнул сам себе и пошлепал обратно, делиться разведданными.       — Какие ревнивые, — умилился Иван.       — Есть такое, — Янко Петрович заметил, что в двери заглянул охранник Алеши.       Алеша тоже заметил, но проигнорировал, прикрывшись кубиками. Сдавание с рук на руки недовольного воспитанника происходило бурно и громко. Беленький непоседа тянул за собой половину коробки с игрушками — воспитатель сильно подозревал, что там припрятана большая часть арсенала, — охранник просил оставить, намекая на то, что дома и так достаточно. Финал истории с трагедией положил его напарник — мужчина постарше, в седине и полосатых брюках. Он молча снял с пояса перочинный ножик и показал Алешеньке. Тот сразу сделал стойку и был потерян для спора. С тем и увезли. Буквально через пару минут Степочка тоже отбыл в родные пенаты.       Иван Дмитриевич пристально рассматривал оставшуюся четверку. Воспитатель буквально видел, как щелкают шестеренки в этой голове. Но спрашивать и лезть Иван больше не стал. Подождал, пока Янко Петрович соберет сумку, вышел вместе с ним на крыльцо, пожал руку и убрел к служебной стоянке. Здоровый, как неубитый мамонт, внедорожник директора стоял на гравийной дорожке внутри двора.       Выходные промелькнули, как хвост Кайса, который все время дома спал на диване с Семой и Колей. Хоромы у воспитателя были потеснее, размером примерно с кухню дома директора, поэтому дети, к восторгу последних, были поделены поровну между кроватью и раскладной тахтой. Воспитатель не особо ощутил в этот разницу между буднями и выходными, разве что количество капризуль убавилось, но те отрывались по полной.       Про телефон удалось вспомнить и даже разыскать его в корзине с грязным бельем ближе к полуночи, когда Янко Петровичу посчастливилось перекусить не на весу. Налив себе вина, воспитатель устроился на балконе с трубкой. Организм устал настолько, что отказывался спать. На телефоне оказалась пара пропущенных звонков: один от Лацислава, второй от внезапно Кирилла. Причем совсем недавний.       Любопытство не порок, а заразное заболевание, решил Янко Петрович и набрал бывшего коллегу.       — Надо же, думал, не захочешь разговаривать, — Кирилл стоял где-то на оживленной улице, смахивало на привычный дурдом в группе.       — Ты что-то хотел? — Янко Петрович выдохнул колечко, намотал его на палец и прикрыл глаза.       — Извиниться, — кашлянул Кирилл Александрович, воспитатель чуть дымом не подавился. — Когда через пару дней оклемался, до меня дошло наконец-то. Про тебя и про директора. Поэтому хочу предупредить, уходи от него, пока не поздно. Не знаю подробностей, но назревает большой бум. Ты умный, скорее всего, знаешь, о чем я толкую. Так вот… несмотря на наши разногласия и соперничество — тогда я думал, что это оно, — я не держу на тебя зла. Хочешь остаться цел — беги от Венцеслава Альбертовича.       — Детей из группы ты зачем тогда увел? — задал контрольный вопрос воспитатель.       — Насолить хотел. А что?       — Ничего. Я тебя услышал, спасибо за совет.       Кирилл усмехнулся.       — Ну как знаешь, мое дело — предупредить. Мы квиты.       Очередное утро после бессонной ночи Янко Петрович встретил все на том же балкончике. Дети как чувствовали что-то. Кудрявые капризничали, словно за показательное выступление им обещали приз и вагон сладостей. Пришлось пригрозить, что Илюша вернется домой, если не угомонится. Подействовало даже на кота, тоже, видно, не горевшего желанием возвращаться на постой в конюшню. Сема с Колей отвлекали недовольных, как могли.       Возвращение в понедельник на работу Янко Петрович принял как благословление. Особенно потому, что в группе их встретила улыбающаяся и вполне здоровая Инара Львовна. Увидела воспитателя, перекрестилась и решительно выгнала его в комнату отдыха прикорнуть, пока весь боекомплект не собрался. Святая женщина, не иначе.       Через пару дней воспитатель пришел к неутешительному выводу: он скучает по директору. Тот никак не проявлялся. Не звонил, не писал. Не отвечал на телефон даже автоответчиком.              Последняя неделя мая выдалась по-летнему жаркой. У солнца в разнарядке стояло выслужиться до первого похолодания, которое календарь пророчил скоро и как раз посреди лета, поэтому оно изливало свою любовь на всех, вытапливая взамен белки, жиры иногда даже углеводы. Например, у Мишеньки солнце вытопило банан, забытый на подоконнике и распределило равномерно по поверхности, а потом по шортикам.       Янко Петрович хмыкнул. Вопреки всем прогнозам, Алексей Геннадьевич вернулся на последний рывок, хотя и сильно хромал на забинтованное и упакованное в жесткую лангету колено. Дети сразу окрестили его робокопом и с визгом бросались выполнять команды. Младшие, увидев сие действо на площадке, подозрительно покосились на своего воспитателя. Янко Петрович начал опасаться, что ему тоже что-нибудь сломают ради брутальных стальных прутов, и занял детей поливанием из шланга. Пошло на ура — вода теплая, лужайка зеленая, визги громкие. Ворона на соседней с площадкой березе упала в обморок.       Загнав довольных сорванцов обратно в группу и в махровые объятия полотенец под руководством нянечки, Янко Петрович вышел перевести дух в комнату отдыха. Упал на диванчик, болезненно скривился, когда в дверь постучали.       Иван Дмитриевич просунул голову в щель, поинтересовался, может ли он навестить страдальца или лучше не стоит. Воспитатель улыбнулся:       — Если ты не будешь проситься на ручки, поиграть в салочки или слепить тебе из пластилина зайчика — заходи.       Коллега вошел целиком с подносом.       — Я буду просить попить со мной чай, съесть бутерброд и просто поболтать. Я смену сдал, твои, вроде, тоже ничего себя ведут. Инара Львовна их сумеет уложить?       — Надеюсь, — Янко Петрович покосился на предложенный перекус, и в животе заурчало.       Чай оказался глубоко черным, бутерброды богатыми на сыр и колбасу, варварски собранные с начинкой на троих между хлипкими стенками хлеба.       — Устал совсем, — неожиданно произнес Иван, усевшийся на подушку у кушетки. — Тебе б отоспаться нормально. В выходные хотя бы.       — Я привык, — отмахнулся воспитатель.       Иван сложил локти, на них — подбородок и уставился невозможно-голубыми глазищами снизу вверх. Протянул руку, убрал прядь с глаз коллеги. Янко Петрович проглотил нажеванное, запил чаем, не отводя взгляда. Они уже привыкли играть в гляделки, болтая как старые приятели. Но тут что-то изменилось. Иван Дмитриевич вдруг заалел, но мужественно взял себя в руки, приподнялся и поцеловал. Такой детский невинный чмок в губы. Янко Петрович удивленно моргнул, машинально облизнулся, и Иван повторил маневр. Правда, задержавшись и явно напрашиваясь.       Напросился.       Янко Петрович поддержал ладонью под шею, запутавшись в пушистых волосах. В поцелуе не было ни острого аромата кофе, ни легкого привкуса хорошей сигары. Только фруктовая сладость и легкость. Как молочный шоколад.       В дверь деликатно постучали. С тихим возгласом разочарования Иван Дмитриевич отпрянул, подскочил и умостил зад на стул.       Конспиратор.       Инара Львовна не справилась с укладыванием.       Очень вовремя.