Пером по бумаге

      «Я был луной, он был солнцем»       Кроули держался за руку Азирафаэля цепко, даже немного нахально впиваясь ногтями в его рукав, отчего юноша неловко улыбался и иногда осмеливался пройтись широкой ладонью по макушке возлюбленного. «Не отпущу» — цедит Кроули сквозь зубы.       «Я был войной, он был миром»       Кроули бьет резко и плюётся ядом. Прятался в своей затхлой комнатушке, сливался со стеной, залитая холодным свечением монитора, строчил гневные комментарии и разбрасывался едкой гнилой ненавистью в прохожих, стоило ему только выбраться из обители.       А Азирафаэль лишь мягко смеялся и обнимал, словно намереваясь задушить теплом. Бережно накладывал пластыри в розовый горошек на его царапины, в то время как сам задыхался в душистых и даже душных цветах. Обнимет, успокоит, залечит раны. Но останется ли? «Не отпущу» — все ещё бормочет бес.       «Я был катастрофой, он был красотой»       Кончики пальцев хранили льды Антарктиды, а слезы все равно у Кроули были горячие, и Ангел каждый раз заботливо их смахивал. Азирафаэль протягивал исключительно тёплую ладонь, от которой пахло хлебом и ванилью, и вёл за собою падшего, чтобы больше не дать упасть. И Кроули хватался, и боялся отпустить; он прятал звезды с печального небосвода в пустые карманы. В ладонях ангела они бы растаяли надеждами, но Кроули — не он. Ещё один порез, а следующая рана уже нанес не он.       «Я был печалью, он был счастьем»       Ангела любили люди, и он любил людей тоже, но Азирафаэль был больше, чем человеком. Ядовитая меланхолия в физическом обличии, которую он нежно укутает в выдуманное счастье. Выкрадет чуть-чуть лунного света, чтобы обратить в тепло, чуть-чуть слез, чтобы разделить бесконечную горечь и чуть-чуть поцелуев, чтобы больше не плакал. А потом зацветёт, уже сам, окрашивая тонкую кожу любимого в такой ненавистный ему алым, отчего Кроули закричит от боли и, не досчитав до двадцати девяти, вновь прошепчет «не отпущу».       «Я был смертью, он был жизнью»       Лепет «не отпущу» продолжал стынуть на губах Кроули, вызывая тень улыбки у Ангела. Этим февралем они добровольно тонули в омуте из вечерних скверов, лавандового рафа, рисовых пирожных и цветов, окрашенных в алый; но Кроули все так же держался за руку, а Азирафаэль не давал ему упасть. Он так неожиданно глушит ночами не те мысли алкоголем, обжигая спиртом лепестки и так и не зажившие раны, а потом улыбнётся с теплом золотой осени, чтобы Кроули не подумал о в пьянстве его счастье. Чтобы, когда мёрзли колени и все расплывалось, Кроули просил его успокоить и не давал спрятаться. Ангел все так же ловил звезды иль же осколки от них с обломанными надеждами и молил подлатать. Кроули все так же держал его за руку, чтобы вдруг не похитили, не доверяя слишком чужим и неуютным взглядам, Кроули все так же тянул его на дно за собой к бутылке коньяка и ликующей темноте. Ази уже не знал, кто первее — он погибнет от ран или он задохнётся в цветах. Но сейчас все так же февраль, и до двадцать девятого они не доживут.       «Он был моим спасением, я был его разрушением»