< Billie Eilish — Bored >
5 months ago
Дюжина звонков и сообщений на избранные номера, наведывание злачных, но давным-давно забытых мест, получасовые круги по комнате в раздумьях — беспокойные выходные и бессонные ночи Лили Уилсон. Девчонка призраком шатается по школьным коридорам, надеясь выудить среди сотни одинаковых лиц одно единственное, посмотреть в эти бесстыжие глаза, свершить правосудие и в защиту получить кучу жалких оправданий. Раньше её не столь явно заботили эти мелочи — на сто процентов знать, где и с кем. Раньше было просто любопытно. И она точно не испытывала себя, сражаясь с дикой злобой и неуверенностью в неотъемлемой важности. Уилсон априори обладает слишком впечатлительной натурой — этого у зеленоглазой не отнять, конечно. Да и фантазия у девчонки, к сожалению, не из худших. — Как успехи? Блондин бесшумно подкрадывается со спины, слегка касаясь предплечья. — У тебя зрачки расширены, — ухмыляется, прищурившись. — Двадцать четыре на семь «онлайн», или прикалываться начала? — Мне иногда кажется, что его и не существовало никогда. Будто я просто два с половиной месяца разговаривала сама с собой, — бормочет под нос девчонка. — И вы все просто издеваетесь и делаете вид, что не понимаете этого человека. — Знаешь, это смахивает на правду: его иногда встречаешь в таких местах, о которых и думать не мог, но. . . — Точно! Уилсон останавливается, поправляя лямку рюкзака, строит ехидную улыбку. — Он занят искуплением своих грехов в церкви. Алекс посмеивается и качает головой. — Бог устанет разгребать столько дерьма. — У меня закончились даже идиотские предположения, — она пожимает плечами. — Сдаюсь, просто, мать твою, сдаюсь. — Не парься, — отмахивается Стэнделл. — Никто раньше не поднимал такую панику, так что, — парень легонько задевает плечом подругу. — Не нарушай традиций. — Хорошие вы друзья. — Он один раз пропал на неделю и вернулся, как ни в чём не бывало. Это просто дурацкая привычка, с которой тебе придётся смириться. Лили язвительно мычит, ловко набирает код и открывает дверь шкафчика. Поправляет полароидную фотографию, прижимая пальцем скотч, чтобы та крепче держалась. — А ты не думал, что он бежит от вас, токсичных придурков, которым наплевать, жив ли он вообще? — спрашивает зеленоглазая, оставляя пару тетрадей на полке. — Или от общества, где его все ненавидят? — Серьёзно, Уилсон? Если бы Монтгомери это не нравилось, он бы не занимался травлей. Девчонка с грохотом захлопывает дверцу. — Спасибо за просветление, — возмущённо проговаривает зеленоглазая. — Алекс. — А как мне ещё тебя угомонить? Лили не помнит ни минуты за последние два дня, когда бы она не проверяла чёртов телефон на наличие уведомлений или пропущенных звонков. Девчонка умело загоняет себя в угол, где спокойно сидят и ждут своей очереди с распростёртыми объятьями сомнения, тайны и манипуляции. Только вот внутри не унимается — колется, ноет. — Меня не надо останавливать, — она размахивает руками, и через секунду осекается, думая, что блондин просто-напросто её не слушает, уткнувшись в экран своего мобильника, но, понизив голос, продолжает. — Мне нужно помочь. Стэнделл поджимает губы и задумчиво протягивает: — Это, наверно, слишком тупо сейчас, да? Говорить? — В каком смысле? — Я могу тебе помочь. — Что? — Он спрашивает, со мной ли ты. Уилсон резкими движениями пытается выхватить у друга телефон, однако тот уклоняется, развернувшись спиной. — Убери свои руки! Подожди, блять! — Я убью тебя, а потом доберусь до него! — Через пару минут подъедет, — Стэнделл торопливо читает сообщения и вертится из стороны в сторону, не давая девчонке увидеть их вчерашнюю переписку. — Возможно, успеет на историю, — усмехается. — Следующим биология, чувак. Признаться зеленоглазой в том, что он частично мог предполагать о незначительных проёбах Де Ла Круза и их последовательных исправлениях — как подписаться на прострел в голове. — Стэнделл! Парень насмешливо добавляет: — О, давай скажу, что ты тоже потерялась. — Блять, Стэнделл! — Да всё, отъебись, я не могу печатать! Алекс поправляет рубашку, слегка отросшую чёлку, и начинает написывать укоризненные оды. Через непродолжительное время, блокируя экран, поднимает взгляд на Уилсон, недоумевая — та вот-вот взорвётся от злости. — Он жив, — Стэнделл пищит для пущего эффекта, передразнивая вчерашние причитания подруги. — Ура, он вернулся! Где твоя радость, Уилсон? Попрыгай, в ладоши похлопай, — он не выдерживает самого себя и срывается на смех. — Да подыши хотя бы ради облегчения. Открывать рот и одаривать всех ироничными комментариями у парня получается намного лучше, чем избегать тумаков от Лили Уилсон. — Идите вы все к чертям собачьим! Зеленоглазой в последние дни порядком надоедает заносчивость окружающих, в особенности — её новоиспечённого «лучшего друга», таскающегося за ней по пятам. Стэнделл оказывается чересчур назойливым, так вдобавок ещё и нахальным, поэтому девчонка, не обращая внимания на его попытки сгладить ситуацию, оставляет блондина позади, стремительно шагая в конец коридора. За поворотом Лили залетает в одну из лабораторий, проносится через весь кабинет, цепляя недовольные взгляды учеников, и врывается в смежный класс биологии. — Доклад, — преподавательница оповещает девчонку, сбивая тем самым с толку. Женщина улавливает неясный и заторможенный взгляд и напоминает ещё раз. — За прошлый вторник, — стучит пальцем по поверхности. — На стол. — Забыла дома, — равнодушно бросает Лили, усаживаясь на своё место. — В таком случае, балл — соответствующий твоей неорганизованности. Уилсон пропускает конец фразы мимо ушей: мозг и так начинает плавиться от негодования, выстраивая всевозможные картины предстоящей перепалки. Зеленоглазая в кои-то веки попробует держать себя в руках и не ляпнуть чего-нибудь лишнего. Да и вряд ли этот цирк затянется надолго — он не станет объясняться. Проще — оборвёт её на полуслове, кое-где посуетившись и наобещав, что в следующий раз будет по-другому. Алекс вальяжно припирается на урок сразу же после звонка и также неторопливо выискивает удобную парту. Ребята мельком переглядываются: все размолвки уходят на второй план, когда Стэнделл оказывается таким же неудачником с низким средним баллом. Уилсон мысленно посылает слова поддержки и принимается разбирать старые работы и лекции в куче беспорядочно исписанных листов. Терять людей сродни панацеи — начинаешь задумываться, насколько важен твой личный комфорт и состояние. Когда эти случаи не единичные — приходишь к тому, что волноваться стоит только за себя. Уилсон успешно доводилось следовать наставлению разума. Так в какой же момент предрасположение её натуры к эгоизму стало вытесняться тягой к опеке взрослого мальчика? Девчонка не может припомнить, в какой момент она становится такой уступчивой. В кабинете гаснет свет и проектор воспроизводит очередное унылое кино о молекулах, формах существования материи, Вселенной — жаль, что о её ошибках учёные не упоминают в документалках. Уилсон осматривает присутствующих: два пустых места — людей во внимание не берёт. Такие озабоченные лица. Будто действительно вникают в суть своего происхождения. Будто это так важно. Смех — и только. Самое время прикинуть, какие вопросы волнуют их коллективный интеллект. Как правило, Лили на занятиях дремлет, прикрывшись ладонью, чтобы не получить выговора, однако упустить возможность выявить потаённые переживания своих знакомых — значит начать пережёвывать свои. Ей необходимо отвлечься. С Алексом всё, в принципе, ясно. Парень подпирает щёки кулаками и слушает музыку в наушниках, проводки которых протащены через рукава рубашки. Он особо никогда не запаривается — приходит ради галочки, заваливает задания, пересдаёт на высшую оценку, играет пару партий в школьном оркестре. И похуй ему — на каждую теорию о Большом взрыве найдёт тысячу придуманных опровержений. Шери оттягивает короткое платье, держит осанку, выгибается так, словно защемление в позвоночнике не позволяет бедняге расслабиться. Напряжение чувствуется буквально в каждом участке тела — то ли повышенная закомплексованность, то ли черлидерская хватка. Маркус щёлкает ручкой и учащённо дышит, то и дело поглядывает в окно. Коул, нынче, в Либерти — персона важная. А с важностью и статусом приходят огромная ответственность, серьёзные проблемы и нервные срывы. Наверняка, единственный, кто искренне увлекается предметом — Каспбрак. Уилсон нравится на уроках рассматривать его пышную кудрявую шевелюру и наблюдать за тем, как он старательно вырисовывает линии, как важный материал превращает в рисунки и схемы, будто наспех создаёт авторский комикс. Уилсон пропускает некоторых персон, зевает от скуки и ёрзает на стуле, принимая комфортное положение. Девчонка намеревается растормошить Стэнделла забавы ради, но внезапный скрип дверной ручки оживляет собравшихся. Растрёпанные тёмно-каштановые волосы, торчащие из-под капюшона. Невозмутимый вид и крайняя самоуверенность. Лили, напрягаясь, замирает. Де ла Круз молча оставляет карточку, уведомляющую об опоздании, на преподавательском столе и лениво проходит в конец кабинета. Многие оборачиваются вслед. Некоторые украдкой поглядывают на то, что, по их мнению, всецело принадлежит ему. Казалось бы, блять, ничего удивительного: зашёл, как мышь, и звука не издал, — а всюду приковывает к себе внимание. Девчонка прикусывает нижнюю губу, дёргает ногой под партой, теребит цепочку на шее и прилагает большие усилия, чтобы скрыть раздражение. Уилсон желает просто испариться– она чувствует, как горят её щёки и внутри то, что импульсно сжимается и переворачивается, подступает к горлу. Лили бестолково рассматривает причудливые орнаменты на свитере впереди сидящего Каспбрака и пытается утолить душевные порывы. Перебирает воспоминания прошлой недели, этих выходных, в особенности — вечера субботы, старается прийти хотя бы к примитивным логическим рассуждениям, но мозг концентрируется лишь на одном — чёртов психопат. Лили ощущает пристальное внимание на себе. Глубоко вздыхает. Казаться невозмутимой удаётся, конечно, слабо. Уилсон решает оценить — в здравом ли уме вообще этот человек. Она чуть задирает нос, выгибает бровь, наклоняет голову и перекидывает волосы с одного плеча на другое, наблюдая за тем, как его губы искривляются и мгновенно превращаются в довольствующийся оскал. Шум от проектора будто возрастает и перекрывает ушные перепонки. Лили полагает, что её сердцебиение слышно в классе намного отчетливее, чем звуковую дорожку фильма. Зеленоглазая невольно сглатывает и, удерживая зрительный контакт, по кусочкам собирает маску презрения на лице. Вероятно, она никогда не позволит вырваться наружу нежности и мягкости, что так рьяно склоняют её к податливости. Де ла Круз бесшумно ухмыляется, ведь знает — это злит его девочку больше всего. Уилсон, закатывая глаза, отворачивается. Уилсон впредь не собирается верить ни единому слову этого лжеца. Уилсон, разгневанной, остаётся ждать считанные минуты до конца урока. А дальше будет по-новому: соберёт вещички, выбежит из кабинета, быстро скроется из поля зрения, попробует избегать встреч, иначе — уж точно не удержится и в полной готовности одарит его славной пощёчиной. Уилсон, не долго думая, вскакивает с приготовленным для побега рюкзаком, проталкивается через ребят по направлению к выходу. Её план благополучно проваливается на третьем пункте. Поймана и обескуражена. — Ведёшь себя как сука. По коже, начиная с шеи и заканчивая где-то между лопатками, пробегают мурашки от шёпота. Лили вздрагивает — до того красноречивыми становятся движения его рук. — Мне нравится, — он кончиком носа ведёт по алеющей мочке уха. Девчонке требуется ещё пару секунд, чтобы, наконец, очнуться и понять, что бессознательно подчиняться старым-добрым уловкам — не совсем то, на что она рассчитывала. Уилсон высвобождается из объятий и разворачивается. Зачем? Зачем ей это? Девчонка до сих пор не привыкла к ничтожно малому расстоянию между ними. Лили думала, что, по привычке, проявление каких-либо чувств можно позволять только в полнейшем уединении. Однако Монтгомери — совершенно не тот человек, который любит выпендриваться — всячески изгаляясь, играет на радость публике. Уилсон не успевает и возразить, как он, несмотря на недовольства, настойчиво целует, чтобы убрать это грозное, враждебное выражение лица. Да, давайте — дрожите и подкашивайтесь, коленки, сжимайтесь, рёбра, и сжимайте посильнее сердце. Зачем? Зачем ему-то это? Он прекращает, когда не чувствует совершенной отдачи. У Лили опущенный взгляд — больше от смущения, чем от обиды. Монтгомери, конечно же, блять, замечает эту неловкость. Более того — ему пиздец как нравится вот так делать — смущать Уилсон до крайней степени, до того, что девчонка забывается, утопает в пространстве. Парень выжидающе следит за каждой мимолётной эмоцией, за преобладающей растерянностью. Де ла Круз и догадываться не смеет, что причиной этого смятения является не его павшее величество. Девчонка, сколько себя помнит, удачно справлялась с повышенным интересом людей к её персоне. Уилсон любила быть в центре внимания, и стоит признать, что оно никогда не скрывало негативного подтекста. Она и думать не могла, что придётся иметь дело с публичным осуждением. Лили вновь, и вновь, и вновь, и вновь сталкивается с восклицаниями и неодобряющим шёпотом. — Ты больше, чем проблема, Монтгомери, — еле слышно произносит Уилсон. Парень плотно сжимает губы и недовольно вздыхает. — Так, давай-ка, не донимай своими нравоучениями. Лили отворачивается и в замешательстве начинает копаться в шкафчике, якобы выискивая ту самую тетрадь, которая нахуй сейчас не сдалась — лишь бы потянуть время, помолчать. Ноль реакции. Монтгомери порядком надоедает без конца добиваться её милости. Парень давным-давно приноровился: эти наигранные обиды и недомолвки приводят к единому окончанию — Уилсон хочет быть в курсе всего на свете. Де ла Круза бесило излишнее, в некоторых моментах неуместное любопытство Лили. Муторно каждый раз объяснять про существование определённых граней ёбаной жизни, о которых ей лучше никогда и не знать. Парень не собирается извиняться за то, что ограждает эту несмышлёную от очередных душевных мук. Лили небрежно отводит его, ладонью опираясь о грудную клетку, хлопает, не глядя, дверцей, и шагает дальше. Ни слова. Люди — как пустое место. Парень вроде как соглашается с внутренним голосом, позволяя девчонке немного повыпендриваться. Монти как никому другому известно — Уилсон наслаждается подобными издёвками. Тешит самолюбие. Поглощает ненависть других, тем самым наполняя свою. Может, эта, казалось бы, незаметная жестокость его и зацепила? Они слишком похожи, чтобы не быть вместе. — Мы же обсуждали это. Есть дела, о которых тебе знать необязательно, — Монтгомери касается плеча, чтобы остановить девчонку, и та непроизвольно дёргается. Да что за напасть такая? Он действительно искренне надеялся, что представление завершится, стоит ему только включить мужское обаяние. — В конце концов, Уилсон, — парень повышает голос. Лили, вся сжимаясь, ускоряет шаг. — Это, блять, моя личная жизнь, мои проблемы, — Де ла Круз хватает кисть девчонки и с силой тянет на себя, смотрит подавляюще сверху вниз. — Мне с ними нужно разбираться. Что-то необъяснимое, что-то фантомное обволакивает спину. Уилсон украдкой осматривается: как и предполагает — взоры учеников прикованы к ней. Увлекательно же наблюдать за очередной драматической постановкой, да ещё и бесплатно. — Ты мог написать, — сипло произносит Лили. Она сглатывает, ощущая, как горло сжимается и жжение в груди нарастает. — Мог, но, . — Монти, притупляя зарождающийся гнев, резко отпускает её запястье. — Не мог. Умерить пыл, вдобавок к тому — пару ласковых слов, и Уилсон забудет обо всех его грехах. Просто. Срабатывало же. — Мог, но не мог? — тихо произносит девчонка, приближаясь. — Два чёртовых дня! — Бывало и хуже, не выдумывай. — Знаешь, что я поняла? Ты плюёшь на тех, кто из кожи вон лезет, выискивает, где попало, пытается узнать, жив ли вообще, и людей, которые хуй положили на твоё состояние, боготворишь. Де ла Круз сдерживает улыбку, что так и норовит всё испортить. Парень был уверен в том, что Алекс слишком красочно расписывал страдальческие попытки Уилсон пережить эти выходные. — Видимо, нравится, когда к тебе относятся, как к ничтожеству, — злобно шепчет Лили, и, парируя его внезапному веселью, продолжает. — Не хочу больше говорить. — Малыш, — Монтгомери, преграждая путь, обхватывает её лицо ладонями. В глазах мелькает упрямая недоверчивость. Придётся изгаляться лучше, иначе — всё пойдёт по пизде. — Я всегда возвращаюсь, верно? Уилсон кивает. Когда Де ла Круз пропал впервые — её хотя бы оповестили, назвав причину трёхдневного своеволья. Отстранение от занятий за глупейшую драку на поле, взбучка от отца, радушный приём от злополучного товарища, кутёж и отрешённость — вне реального мира сутки напролёт. Утрачивая силы на отзывчивость и чуткость по вечерам с Лили, а затем ни с того ни с сего исчезая, он будто бы предвидел, когда стоит точно уйти, заставить всех вокруг забыть о нём. — Ты хотела, чтобы тебе не врали? Снова кивок. Помнится, парень выгораживал себя, как мог. Уилсон на миг представляла, как искусно у него получилось бы плести интриги — до таких сказок Стэнделлу расти и расти. — Я не выдумываю глупых оправданий, как и просила. — Этого недостаточно! — Правда зачастую разочаровывает. Ты обещала не лезть в эти дела, — парень аккуратно водит большим пальцем по щеке. — Обещала же? Не для тебя они. Лили на мгновение удивлённо вскидывает брови, будто впервые слышит эту фразу. — Я не люблю зарекаться, но этого больше не повторится. Измотанный вид, круги под глазами, щетина — выглядит он, конечно, неубедительно. К тому же — в какой по счёту раз она слышит подобные заявления? Уилсон рада сказать «нет, ты, придурок, никогда не исправишься». Уилсон проще избавиться от головной боли, выраженной всего лишь в одной из черт человеческого характера. Уилсон понимает насколько сложно справиться с тем, кто в разы упрямее и хитрее. Уилсон хотелось бы воспротивиться и преподать урок, который вряд ли заденет его, но заставит хотя бы подумать. — Ненавижу тебя. Легче тешить себя надеждой и жить в отрицании очевидного. Девчонка крепко прижимается, обнимает за шею, всё сильнее и сильнее, чтобы лучше его чувствовать. Прощение в качестве лекарства от гнетущей тоски. — Не надо воображать, что я скучала. — Разумеется. — Я серьёзно. — И не думал вообще. — Монти! Де ла Круз не отпускает, наслаждается окончательным триумфом. — Мне нужно идти, опаздывать же некрасиво, — укоризненно шепчет девчонка. — Что у тебя сейчас? — Перерыв, — серьёзно отвечает парень. — До завтрашнего утра. Заеду домой, пока отец на смене. — У тебя и так проблемы с посещением. — Поверь, не так муторно выслушивать нотации мачехи, чем… — Чем попасться на глаза отцу, да, — продолжает Лили. — Он всё равно узнает об этом. Парень разводит руками. — Такова жизнь. — Не удивляйся и не делай вид у директора, что тебя никто не предупреждал, и, . — Вечером позвоню. Уилсон затыкается на полуслове и заворожено наблюдает, как парень теряется в толпе. Толпе одинаковых, наскучивших, жалких теней. Лили бы поскорее провалиться под пол, пройдясь по канализационным трубам до места, где крысы, самые несчастные животные, которым приписывают дурную славу человека, не будут испытывать острого любопытства. В какой момент ей становится некомфортно, девчонка упускает. Раньше не придавала особо значения: выходки Монти, компания королей Либерти с репутацией «хуже некуда», постоянные пьянки — Лили была сама по себе. Она могла уйти в любой момент, бросить всех этих мерзавцев. В Либерти ты не часто задерживаешься в одной компании, не переставая, приходится менять круг общения. Уилсон, прибившись к худшей, как прежде — отвечала только за свои поступки. И всё испортила. Как всегда. Привязалась к тому, кто проблемы принимает за развлечение. Лили, к великому сожалению, начинает понимать, что косвенным образом она — отражение его проделок. Значит придётся брать ответственность и за его поведение. Она — отражение его сущности. Неудивительно. В природе заложено: ты находишь себе подобного, дабы не выделяться своими особенностями, в противоборство грёбанному естественному отбору. Лили пока не понимает, что они слишком похожи, чтобы не быть вместе. Девчонка, съежившись, плавно пробирается через учащихся. История искусств с нового семестра считалась единственным предметом, на котором Уилсон — в хорошем расположении духа.« Ты должна быть успешной … » « … должна быть состоятельной … » « … кем-то важным …»
Хоть кем-то. Уилсон хочет быть хоть кем-то. По крайней мере, хотя бы — быть. Должна — должна — обязана — не имеешь права. Девчонка грезит о научных исследованиях, общественном благе, докторской степени, естественно, на сцене. Лили не для подпольных лабораторий всё детство пыхтела над книгами великих мастеров, улучшала дикцию, интересовалась человеческим сознанием, развивала эмпатию и позорилась в драмкружке, обыгрывая совершенно абсурдные ситуации. Уилсон повезло: вопрос о деле всей жизни не вставал так остро, когда его впервые задали. Дело было за малым — отстаивать годами непопулярное мнение о важности принятия себя и своего таланта. Толкал бы свои мотивационные речи рядом мистер Холл, и объяснять матери, а впоследствии и отцу, о выборе их несуразного ребёнка стало бы проще. Лили в начале осени берёт несколько часов естественных наук в угоду родителям, заполняет расписание гуманитарными, чтобы хоть как-то вытянуть общий балл, и с рвением, игнорируя весь этот список, идёт плясать под дудку французской живописи девятнадцатого века. Уилсон примечает плакаты на стене о равенстве и силе, запах свеженапечатанной бумаги обволакивает рецепторы. Коридоры наполнены солнечным светом, прорывающимся сквозь высокие окна, шумно, душно из-за нехватки кондиционеров. Девчонка за поворотом встречает новичков, которые роятся, как пчёлы, у бесконечных рядов ячеек. Неженками в старшей школе не проживёшь — необходимо предугадать в первую очередь. Уилсон осматривает каждого с ног до головы: странные причёски и яркие шмотки как пародия на интернетовских кумиров, зализанные мальчики с непосредственно завышенным эго и разукрашенные девочки с фальшивыми амбициями. Когда-нибудь их всех опустят на землю, ограничив свободу и отобрав последнюю веру в справедливость. Лили цепляется взглядом со столпившимися, просыпается какая-то дикость, хочется самой стереть улыбки с лиц, чтоб оставить без всяких ожиданий, но девчонка натыкается на один, жуткий, — и весь гнёт уходит на второй план. Уилсон цепенеет от того, как её глаза играют отблесками потолочных ламп. Губы слегка приоткрыты, кажется, что она почти мертва, хоть и стоит на ногах, видит и слышит — покраснения на ямочках выдают присутствие в этом мире. Лили практически перестаёт дышать, когда та смотрит на неё, заставляет промерзать до самого мозга костей. Импульс в районе затылка пробегается по челюсти, языку, переходит в шею и добирается до коленок — девчонку передёргивает. Последний раз подобный облик Уилсон лицезрела в зеркале пару месяцев назад. Лили отчётливо воспроизводит сцены получасовых поисков ответов в отражении, безуспешных и мучительных. Девчонка не помнит, как добирается до класса, как раскладывает вещи, как откликается на своё имя, как успевает записать тему. Что за боль? Такая привычная. Будто Уилсон перенимает её чувства, они так схожи. Свободное место на биологии никак иначе принадлежит Дженсену. Значит, не судьба получить правду.Лили:
Кортни10:43 am
важный вопрос10: 43 am
Уилсон могут поймать, и простым замечанием девчонка уж точно не отделается. Она прячет телефон под партой, крепко сжимая в руках.да блять Кримсен, не будь трусихой 10: 47 am
я начну спамить10: 47 am
я серьёзно 10: 47 am
Лили засоряет полупустой диалог набором букв и стикеров. Очевидно, Кортни просто игнорирует, боясь коснуться экрана. Сучка из совета: 10: 48 am СУМАШЕДШАЯ, ЧТО??? Уилсон победно улыбается и осматривается, не заметил ли кто.удели немного внимания, хватит зубрить 10: 48am
у Ханны есть друзья, помимо бегающего Дженсена? 10: 48am
ты ж у нас важная сучка, вроде как про всех и все знаешь 10: 48am
Зеленоглазая вслушивается в рассуждения преподавателя, пока Кримсен медленно выдаёт список свежих сплетен. 10: 51 am она ни с кем не водится, сидит одна в столовой, везде одна. недавноотшила Клэя, как мне сказали. не знаю точно, в общем. бедный Дженсен 10: 51 am и следи за языком, мне плевать, что ты — под Де ла Крузом, в прямом смысле) Уилсон поражённо открывает рот. — Лили, вы чем-то явно озадачены. Не хотите поделиться впечатлениями? Блять. Зеленоглазая слегка задыхается — все выжидающе смотрят на неё. Хочется, конечно, вслух сказать, что Кортни Кримсен — как бульварная газета, безъюморная, продаваемая за гроши. — П-просто, — мямлит. — «Танцующие нимфы» — действительно будоражащая картина. — Эмиль Шабас, — сладко протягивает мужчина. — Хороший выбор. И что же зацепило? — Обнажёнка! — кто-то кричит с первых парт. Девчонка, поджимая губы, ждёт, пока люди утихомирятся — смешная шутка же, ну. — Я … просто смотрела на всплески воды и на … лёгкость ткани, и на оттенки, … и думала, гм… о том, ну, как это правдоподобно и эстетично … как раз вы говорили некоторое время назад, что … — Что передать настроение — самое важное, великое умение живописца. Именно об этом я вам и говорю! Стоит просто открыться живописи, и … Какое нетерпимое бессвязное объяснение. Однако бред, приходящий на ум первым, спасает зачастую точнее начисто вылизанного выступления.остро, но неумело 10:48 am я в шоке, в таком шоке! 10:48 am ты как бесконечная база второсортной информации 10:48 am благодарю за помощь 10:48 am
Уилсон прикусывает щёку до крови. Увы, но Кримсен не продолжит собачиться.[…]
— И что, собираешься побегать? — Ты такой культурный, — язвит девчонка. — Что посоветуешь? — При всём моём уважении к Монти, — начинает блондин и тут же осекается, — Маленьком, — вяло протягивает. — Ну, знаешь, я уважаю его, но не настолько, — поворачивается к Лили, крепко ухватившись за руль, и потом задумывается. — Совсем мало, короче, . — Живее, Стэнделл, мы почти приехали. — На твоём месте любая другая нормальная девчонка сбежала бы ещё на этапе знакомства, … — Ты сто раз уже говорил об этом. — Да, и я повторяюсь, буду повторяться, — тараторит Алекс. — Именно в твоём случае всё запущено, так что я бы поступил, как все — послал бы нахуй и поморозил пару дней в ответ. — Да уж, — Уилсон вздыхает. — Помощь твоя — редкостная. — Монти не будет жертвовать своими делами ради тебя, а с учётом, что ты ещё и потакаешь — вообще примет за норму, — парень хмурится и пожимает плечами. — Сначала он, конечно, разозлится, — хмыкает. — Но вскоре догадается, что ему не с кем ебаться, и прибежит, как миленький. — Стэнделл, ты такой беспринципный, такой мерзкий, — девчонка, выплевывая оскорбления, не замечает, как машина останавливается у её дома. — Ты бесишь меня! — Честный. Ты хотела назвать меня чест — ным. Точно так думала! — Ты не умеешь давать дельные советы! Город купается в дожде второй час подряд. Прогнозы слишком переменчивы — школа в утренних лучах солнца, и переполненные ручьями обеденные дороги. Капли тихо шелестят по асфальту и робко стучатся в крышу машины, которую Стэнделл иногда одалживает у матери. Окно со стороны водительского сидения слегка приоткрыто, веет свежестью. — Лили, — спокойно произносит Алекс. — Я был бы рад сказать, что он почувствует свою вину, поймёт, что теряет, и признается в бесконечной люби, — он вздыхает, наблюдая, как её изумрудные глаза в миг тускнеют. — Но Монтгомери никого не любит. В салоне шум ливня подавляется, и его выводы кажутся такими громкими. Уилсон, долго искавшая подходящие слова, смотрит на него с горьким разочарованием на лице. Стэнделл дивится её детской наивности, и одновременно — почему его-то это волнует? Они никогда не были достойными друзьями, чтобы вот так откровенно высказывать друг другу правду в глаза. Алекс не верил в искренность Де ла Круза до тех пор, пока не заметил, каким живым он становится в её окружении. А потом начал сомневаться, приметив, как опытно парень умеет играть с эмоциями. Они сидят около трёх минут молча. Лили осматривает опустевший квартал, пока Стэнделл пялится на неё. Непонятно, чего вообще ждёт. Благодарностей выпрашивает? — Ладно, — наконец, тихонько отзывается девчонка. Она хватается за коленки, потом забирает рюкзак, берётся за ручку двери, и выскакивая из машины, добавляет: — Это так заметно? — Что именно? — Что ему всё равно? Ну, со стороны. — Это не то, что видят все, Лили. Просто моя позиция. Уилсон беззвучно кивает и хлопает дверью. Алекс тут же трогается с места, на большой скорости, чтобы сбросить напряжение внутри — пощекотать нервишки. Девчонка не успевает промокнуть, быстро оказываясь на крыльце. День как чёртова гуща событий, в которых Уилсон терпит поражения. Лили понуро заходит в прихожую, стаскивает ботинки. Грохот на втором этаже — не придаёт значения. Отчаянные возгласы — пропускает мимо. Из рук всё норовит выскользнуть: посуда, счета на кухонном столе, пульт от домашней установки. Она плюёт на дела, подготовку проектов, горящие дедлайны. Запланированное летит к чертям, и виной всему этот отъявленный наглец. — Да лучше б вообще не появлялся, — в пустоту бормочет девчонка. Лили устало валится на диван в гостиной, запрокидывает голову назад, чтоб кровь приливала, наконец, к мозгу. Стоит ли так унижаться, если ему это не нужно? Не так важно? Привязанность сковывает их обоих, греет по вечерам, да, но не переходит в нечто дорогое и чистое. Опасение, что беззаботное время истекает с каждым прикосновением, охватывает разум и коробит манию величия. Что, если не тот? Если неправильный? Топот с верхнего этажа, глухие шаги по лестничным ступеням. Макс спускается, возбуждённо дыша, проносится мимо дивана, где обездвижено лежит его сестра –прямиком на кухню. Беспокойно достаёт чистый стакан, наливает воду, жадно пьёт, ставит на стол, опирается о кухонную стойку и протяжно выдыхает. Вздрагивает, когда слышит шелест: Уилсон меняет положение — переворачивается на бок и продолжает опустошенно пялиться в одну точку, сведя брови к переносице. Итак, первое правило: когда сестру что-то озадачивает — стоит поинтересоваться, как прошёл день. В большинстве своём, её подавленность является результатом школьных разборок. «Нормально» — значит на отъебись, натягивая рукава кофты. Макс суетливо ищет на полках холодильника что-то съедобное — пожалуй, поможет. Он берет пару апельсинов, присаживается рядом и начинает старательно очищать фрукт. — Как избавиться от друзей-дебилов? Уилсон морщится: — Понятия не имею, милый. Я, видимо, притягиваю только таких. Замечательно. Одну проблему выведали. — Игры в интернете изначально были созданы для дебилов, — возмущается Макс. — Как можно не усвоить пару простых ходов? Понажимал на кнопки, запомнил, вот тебе и победа,. Братец боковым взглядом подсматривает, как растягиваются уголки губ. — И вообще, все же зависит от нас, да? Папа говорил «не нравится — уйди», — парень нервозно сдирает кожуру. — Вот я и ушёл. — То-то отец изменяет матери втихую. — Все ещё так думаешь? Уилсон, честно говоря, особо не фантазирует, но его простодушие и многочисленные связи на работе смущают не только семью. — Готовлюсь к худшему. Макс понимающе качает головой, и протягивает Лили половину апельсина. — Алиша писала? Она вроде как собирается в выходные на какую-то базу отдыха за городом, — чавкая, невнятно рассказывает парень. — Поехали с ней, а? Меня одного не отпустят, ты ж знаешь, — поудобнее устраивается, вытягивается во весь рост. — Давай, я не хочу опять ужинать с родителями в субботу. Начнётся — «Макс, ты то не сделал, это не сделал, паршивое дитя». — Справедливо, — фыркает. — В комнате не убираешься годами. — У нас есть домработница. Зачем лишать Марию обязанностей? — Макс! — восклицает сестра. — Это твоя спальня! Говоришь, как зажравшийся богатенький сынок. Мне, . — девчонка сердится так, что аж приподнимается и садится, поджав ноги под себя. — Стыдно заходить туда. Мария, думаешь, наслаждается своей работой? Думаешь, ей нравится убирать за каким-то несносным мальчишкой, разбрасывающим шмотки по всему полу? — Да уж, — кривится младший. — Денёк у тебя — хуже некуда. — Ты слышал меня вообще? — Не злись так, . — Считаешь, что тебе все должны? Пол команды футболистов — зазнавшиеся, я сыта по горло, — девчонка ставит отметку чуть ниже подбородка. — Дома ещё не хватало с таким водиться! — Мы платим за услугу, — тихонько напоминает парень. — И это не повод так орать на меня. . . — Она — человек, Макс! Правило второе: не ляпнуть лишнего и потом не пытаться пререкаться, потому что промежуток между угнетённым состоянием и угнетением других у Лили невероятно мал. Макс нехотя его нарушает. Ну, брат же, как никак. Может только не так вспыльчив по натуре. Младший вовремя решает выкрутиться: — Извини. — Тебе на тренировку не нужно идти случайно? — саркастично интересуется девчонка. Братец откашливается и собирается с мыслями. — Насчёт команды, кстати, — медлит. — В раздевалке много разговоров про … ну, вас … гм, с Монти. — Каких? — тут же переспрашивает. — Что вы вместе, и всё такое. — Больше ничего? Макс хитро прищуривается. — Так, это правда? Уилсон помалкивает. Так странно слышать — «вместе». Это дурацкое«вместе» во всех интонациях звучит одинаково: неодобрительно и местами устрашающе. Лили совершенно точно доживёт до дней, когда в одном из школьных коридоров услышит что-то вроде «подстилки для спортсменов» за спиной. Неудивительно, что Либерти награждает её репутацией игрушки, когда даже близкие друзья олицетворяют девчонку подобным образом. — А кому ты поверишь больше: мне или дружкам из команды? — Тебе, конечно. — Вместе. Сплетни, которые тебе пришлось услышать, раскрашивают их скучные жизни. — Понял, а к-как …. — И на будущее, — перебивает. — Подожди, — наигранно округляет глаза. — Мы же доверяем друг другу? — Когда нахожу пропавшие футболки у тебя на стуле, начинаю сомневаться. — Доверяем друг другу?! Младший улыбается. — Я поделюсь всем, — уверяет сестра. — Но слушай только меня. Пожалуйста, не запаривайся насчёт глупых слухов. Максу и в голову не приходило променять верность Лили на сомнительные сведения от людей, которые зазывают в липовое «братство». Ребята в команде любят разбрасываться громкими словами о сплочённости и преданности, не имея за плечами случаев, подтверждающих их мнимое благородство. — Ровно? — Ровно. Они пожимают руки. Старая шутка золотой молодости Аткинса. Споры между Лили и Джеффом, что затягивались на час и оканчивались тупиком, ломали с нарастающей силой психику бедного Макса. Своенравные товарищи лаконично расходились: первым обозлишься– теряешь правоту. Ровно — значит, все солидарны. — Ну, съешь хоть апельсин, — просит младший. — Все пальцы липкие, ради кого? Лили сдаётся. Есть, честно говоря, совсем не хочется. — Говоришь, у Алиши компании нет? — Лучшая компания — это мы с тобой, . в особенности — я, конечно. — Ты неровно дышал к Алише с самого детства, но шансов нет, понимаешь же? — Враньё! — Всё спрашивал мелким, «а Алиша?», «а она будет там?», «а Алиша едет с нами?», … — Клевета! Кле-ве-та! С ней всегда было веселее, и в чём меня вообще обвиняешь? Ходили с Джеффом святой троицей, и от братца отмазывались! — Ты был несмышлёным для тусовок. — Зато язык за зубами держал, когда укуренными заявлялись. Я тупицей был? Продуманным, — постукивает по виску. — Чтобы шантажировать потом. — Твой шантаж никакой пользы не давал. — Вы боялись! — Милый, мы таскали тебя за собой из-за непрекращающегося нытья, но ты ещё больше жаловался и говорил, что скучнее может быть только на кладбище. — Тогда я не знал твоих «дружков», но сейчас-то, … сейчас — все принимают меня за равного. Они не уважают самих себя, что уж говорить о маленьком, талантливом и невероятно честном мальчишке — редкость среди старшеклассников, ведь трудновато управлять такими личностями. Зеленоглазая не станет расстраивать братца. — Обидеть Макса как подписать смертный приговор, да, . — В том-то и дело, Лили! — внушает парень. — Ты же разберёшься с, . теми, кто расстроил тебя …гм,. сегодня? Как Уилсоны умеют? Беспорядок внутри побуждает, не обдумывая, на автомате, продолжать беседу. — Рано или поздно это случится. — Мне льстил тот факт, что я был единственным человеком, который мог тебя защитить, но жизнь такова: приходится делиться, . Монти точно справится с этой проблемой. Натянуто обнажает зубы. Де ла Круз не решится на величайший подвиг — уничтожить в себе происки дьявола. — Каково это, — спустя некоторое время начинает братец. — Влюбляться? Этот вопрос гложит парня давным-давно. И, правило третье: никогда не перебарщивать с любопытством, судя по искажённой испугом физиономии. Лили осознаёт, как легко теперь можно застать врасплох. Уилсон не любит. Как не старается отгонять эти мысли — не любит. То есть, нездоровая это какая-то любовь, ненастоящая. Дико привязана, да. Они сошлись на одиночестве — были двумя отрешёнными психопатами, от которых одинаково шугалось общество. Сошлись на страсти и примитивном животном влечении, затмевающем недостатки друг друга. Лили не может отрицать, что они похожи, после стольких полуночных бесед и понимающих переглядываний, ноэто не любовь, нет. Вслух сказать эту слащавую фразу язык не поворачивается. Она воспринимается чертой, ограничивающей свободу, и в то же время раскрывающей слабые места. Отчасти Лили начинает утешать своё высокомерие тем, что становится ценным — вновь приобретённым статусом, и боится признаться, как лестно быть кому-то нужной. Уилсон действительно многое потеряла после смерти лучшего друга: себя, поддержку, защиту и уважение в школе. Монти просто-напросто оказался по случайности рядом и сумел утихомирить непомерную гордость. Поэтому, когда парень теряется без объяснений, Уилсон чувствует собственную никчёмность — он собрал её, буквально, по кускам и заставил дальше крутиться в этой канители. Поэтому Уилсон утопает в обиде — вкус ненадобности и внутреннее рабство играют злую шутку. Поэтому Уилсон зависима. Но это не любовь, нет. — Слепо.[…]
< The xx — Basic Space >
< Joji — worldstar money (interlude) >
Мать, в конце концов, придёт к тому, что стук на крыше террасы — не от падающих плодов каштана, не от белок и других «паршивых» грызунов, иногда теряющихся на участке, не от лавирующих птиц. Де ла Круз изменит традиции, когда Уилсон даст добро. Лили, в свою очередь, перестанет проветривать комнату перед сном и закроет накрепко окно. — Надо бы придумать что-нибудь толковое, — говорит девчонка, щёлкая дверным замком. — Когда-нибудь я сяду на подоконник и встречу грабителей вместо тебя. Они заткнут мне рот тряпкой, поиздеваются, пока будут связывать моё тело, пойдут усыплять Макса, родителей, обчистят весь дом и вернуться доделывать свою грязную работу. — Вряд ли ты удостоишься такой чести, — сомневается Монти. Он придерживает девчонку за талию, пробираясь холодными пальцами под футболку. — У них каждая минута на счету, так что без всяких прелюдий — чёткое ножевое ранение. — Непривлекательно как-то. — Всегда вы всё романтизируете, ей богу. Парень даёт время на раздумья, предлагая Уилсон пройтись в районе набережной, но подробностей особо не раскрывает. Зеленоглазая колеблется, списывая отсутствие настроения на усталость и позднее время — как и обещал, позвонил ближе к заходу солнца, пришёл в полутьме и поставил свои перманентные условия. Монтгомери подбирает необходимые вещи и буквально заставляет ту переодеться, затем спокойно усаживается на кресло, закидывая ногу на ногу, и бесцеремонно начинает наблюдать. Немой укор девчонки всерьёз не воспринимает: — Что я там не видел? Уилсон застёгивает верхнюю пуговицу джинсов, кое-как заправляет футболку и поверх напяливает водолазку. Вопрошающе разводит руками. — Прекрасно, . — подытоживает парень. — И куртку прихвати, будет прохладно. Лили этому деловому тону не доверяет, но завязывает рукава ветровки на бёдрах и выключает свет в комнате. Выйти через дверь, когда сумерки сгущались над городом, в прошлом было скучноватой рутиной. Наврала матери в три короба, и та даже носом бы не повела. К тотальному контролю родители приходят, осознав всю бедственность обстоятельств: сталкиваться по выходным с пьянством дочери на радостях, проводящей ночи явно в сомнительных компаниях, и по будням с накопленными долгами, неуспеваемостью — не сходится с идеальной моделью ребёнка, которую девчонка поддерживала на протяжении долгих лет. Потому, спрыгивать с крыши на террасу и прислушиваться к шагам, что доносятся с кухни через открытую форточку, и бежать со всех ног на задний двор, чтобы не попасться, и оглядываться, мол, обходится ли на этот раз или нет, уже становится привычным делом. — Сердце колотится, — останавливается Лили посреди тротуара, нахмурившись. — Что делать будем? — Без врачей давай только, — подшучивает Де ла Круз. — Ну, сначала на набережную, ты вроде давно хотела, потом — придумаем, — идёт задом наперёд, медленно, давая девчонке отдышаться. — И так всю ночь. — Я не ослышалась? — Ночной город, фонари, наркоманы за углом, пустота. Тебе приключений подавай — пожалуйста. Человеку не спится. Ему сегодня невмочь. И не только сегодня — и вчера, и позавчера. Неизвестно, сколько запутанных ловушек выстраивает бессонница: бросает то в жар, то в холод, затуманивает явь, ломает до того, что выворачиваешься и долбишь в стену кулаками, и нашёптываешь божественным силам мольбу о помощи. Стероиды медленно, но верно разрушают на части. Если бы только анаболики были камнем преткновения, парень точно собрался бы с силами. Незначительные трудности. Угрызения восставшей совести, что гложут в коротких горячих снах — повергают в оцепенение.« Я думал, все разошлись »
Тогда было неважно. Уилсон вместе с Дэвис вызвали такси, вернувшись домой задолго до окончания вечеринки. Он со спокойной душой мирился с проигрышем, наконец, встретив достойное исполнение Стэнделла.« Наверно, похотливая сучка, в такой-то час »
Округлый овал лица, с тёмного каре капает вода на покрасневшие плечи.« …Да,.. »
Это было не его дело. — Ты не шутишь, — кивает девчонка. Выбирать из нескольких зол — меньшее: слоняться по дому Брайса в окружении ему подобных, сидеть тайком в комнате и шарахаться от каждого звука на втором этаже, с учётом того, что о знакомстве с семьёй Монти и речи быть не может, или прокладывать маршрут от северо-востока до юго-запада, до набережной и обратно, в кромешной темноте, но чувствуя себя полностью защищённой. — Я завтра откинусь, — предполагает Лили, надевая ветровку. — Но для начала попробуй меня удивить.сообщение для «Стич»*: прикрой меня. можешь доесть хлопья утром. 0:23 am
Свежий, по-осеннему знобкий ветер обдаёт порывами разгорячённые тела, слоняющиеся бес толку по жилым кварталам прибрежной части. Казалось бы, он только вчера бредил о неколебимом спокойствии, а сейчас — идёт размеренно, параллельно Уилсон, может касаться её пальцев, может делать вообще, что вздумается. Идёт и не определяет навскидку, кто стоит за спиной, не оборачиваясь, не удерживая хватку и не строя каменное лицо. Затишье и редкие отклики квартир укрывают одеялом, пряча от собственных тягостных мыслей. Прежде, блуждая по улицам, хотелось спросить у этих пустот, что было утеряно и найдено, хотелось кричать от беспомощности, сорваться со скал. Открытые балконы, льющие свет окна, очертания которых тенью ложатся на асфальт, и над крышами зданий облака изрисовывают небо мягкими полосами, прикрывают лик луны и прокладывают дорогу звёздам — всё становится невероятно большим. — Красиво, правда? — прерывает поток ощущений девчонка. — Как думаешь, что происходит за стенами? — В той квартире, — указывает на один из балконов. Уилсон переспрашивает. — Нет, этажом выше, — берёт её указательный палец и наставляет на правильную траекторию. — Практически темно, и видны нечёткие силуэты, шагающие из стороны в сторону. — наблюдает, как плавные очертания мечутся от одного угла к другому.- Притон какой-то, ладно, — усмехается. — Слева горит свет. Холодный. Энергосберегающие лампы поставили. — Умеешь замечать детали, — тешится Лили. — Да, — ухмылка на одну сторону. — Кстати, — парень поправляет ворот её водолазки, чтобы горло было прикрыто. — Лучше выглядит просто. Уилсон улыбается. — Ты что видишь? — Уродские занавески прямо по курсу, — прыскает девчонка, кивая в сторону квартиры на первом этаже. — Это точно семья, большая, и по традиции они все собираются ужинать вместе. Мы раньше тоже так делали, но со временем стало жутко неудобно. В основном, из-за графиков отца, потом мать начала задерживаться, ну, и я, в конце концов, просто перестала приходить, — быстро проговаривает Уилсон. — Домой. Всему хорошему свойственно заканчиваться. Монтгомери сосредоточенно выслушивает — что такое эти ваши семейные традиции. Детство в памяти отпечатывается расплывчато, но парень нутром чует, что подобное когда-то было и в его никчёмной жизни. — Пустая трата времени, — сухо произносит Де ла Круз. Уилсон не спорит, ведь изначально было понятно: всё, связанное с домашним благополучием, лаской и любовью, его обескураживает, а внутренняя опустошённость принимает попытки чужой заботы за неизведанные глубины — этот самый страх вынуждает отталкивать и черстветь. Воздух на заливе приобретает прозрачность после шторма. Они идут вдоль набережной, приближаясь к уходящим вниз ступеням. От асфальта тянет сыростью, волны налетают и оглушающе шипят, растворяясь в полосе плотного песка. Уилсон рассматривает оставленный дневной суетой порт вдалеке, который постепенно умолкает и позволяет играть музыке разноцветных огней. Сторожевые вышки, мачты и дымовые трубы погрузочных кораблей контрастируют с ярким темно-синеватым горизонтом. Её волосы разлетаются во все стороны, бьют по лицу, и она сдаётся в попытках усмирить разбушевавшуюся стихию. Де ла Круз спускается по деревянным ступеням за закрытой спасательной будкой, и садится на последнюю, укрываясь от ветра. Лили следует по пятам: приземляется рядом и приступает согревать его ледяные руки. Они хронически — холодные. С ней уютно. Так просто уютно, будто знакомы с самого детства, регулярно встречаясь и прогуливаясь по городу — что в плохую, что в хорошую погоду. С ней действительно тепло. И не важно, держит ли она его руки или крепко обхватывает со спины, желая передать всю свою теплоту, без остатка. Это чувствуется — необъяснимо. Люди ищут комфорт друг в друге, и это, честно говоря, его самая ценная находка. — Я надеюсь, — девчонка бережно затрагивает больную тему. — Дома всё прошло нормально. — Она не сильно орала, — отнекивается Монти. — Но и не радовалась особо. Так, чистая показушность. — Ты всё ещё не можешь её принять, — констатирует Уилсон. — Этот человек мне ничего не дал, — возмущается. — Ни воспитания, ни возможностей, — Монти непонимающе смотрит на неё. — С какого хуя я должен делать вид, что мне нравится, как она меняет всё? Как переставляет мамины вещи и убирает её фотографии? Как готовит? Привязываться к чужим людям глупо. Его выводы режут по сердцу так сильно, что хочется убежать, несмотря на то, что парень убирает волосы и аккуратно кладёт голову на её плечо. Лили-то ему способна дать хоть что-то стоящее? — Просто хочу уехать, поступить в колледж, чтобы не слышать тупых нравоучений. Она понятия не имеет, кто я такой. — Если эта женщина любит отца, значит уж точно идёт на какие-то жертвы. Монти прочно переплетает их пальцы. — Мне жаль, — ухмыляется. — Что она вообще на него натолкнулась. Вдвоём было бы спокойнее, — он в сознательном возрасте принял садизм отца, чтобы без стыда и иронии рассуждать о судьбоносном дне их знакомства. — Меньше внешних раздражителей. Лили недавно пыталась вспомнить первый день в Либерти после переезда в округ — собственно, их встречу с Монтгомери. Тогда казалось, что человека, окинувшего хищным высказыванием её присутствие, девчонка будет игнорировать до самой смерти. В принципе, концепция сохранилась, только пешки поменялись местами. Аткинс, по всей видимости, постарался взять всё под контроль. Привёл девчонку в круг зависимых лентяев, перезнакомил с каждым вторым, возвысил до небес её преимущества — так сказать, выставил в наилучшем свете. Закончил сценарий плачевно, но с красочными последствиями. Блики луны разливаются далеко по волнам, и угасающее сознание Лили постепенно погружается в пространство подступающего сна, это не тяготит и не давит, напротив, душа устремляется туда, где соединяются в узкой мутной линии две бескрайние среды — залив и небо. Однако умиротворённое состояние затягивает ненадолго: Де ла Круз полон энергии, ему не сидится. Парень просто ориентируется по прежней схеме, предвидя возможное окоченение, если кровь перестанет питать организм. Монти знает, как ей будет тяжело перенести эту ночь, но похотливая алчность глушит любые всплески сочувствия — он больше всего хочет, чтобы девчонка побыла в его шкуре и прижгла собственную злость. Люди ищут признание друг в друге, и это, честно говоря, — под силу даже самым бессердечным существам. Обойти весь город за несколько часов, до рассвета, нереально, имея даже идеальную выдержку и физическую готовность. Именитые места в ночном исполнении обладают характерным шармом: один из самых достойных стадионов, принадлежащий городской администрации, пустует, прожектора рассеивают пыль по периметру, трибуны погружены в чернь. Лили шугается от малейшего шороха, и идея ворваться на частную собственность в такое-то время приходится не по нраву. — Запись не идёт, надеюсь? — парень прищуривается, подходя к ограждению. — Камеры обычно смотрят при форс-мажорах, — уверяет Монти. — Так что притворись законопослушной, и погнали, — он цепляется за сварную сетку. — Можешь остаться около входа, в принципе. Я быстро. Лили известна часть законодательства, так что крупный штраф им обеспечен точно, но, как говорится, не пойман — не вор. — Поможешь? Девчонка намедни научилась без ушибов выбираться с помощью окна и надёжных суставов из комнаты и надеялась, что с обретением навыков особого назначения будет покончено. Сейчас предстоит перелазить через двухметровый забор без подступов, и Уилсон рассчитывает всё на ту же удачу, что преследует их последние месяца. Со Стэнделлом совершать противозаконные действия надёжнее. Его отец отмажет всех троих — с таким настроем они побывали на парочке складов и прятались в круизной яхте на особо охраняемом причале порта. Лили с трудом оказывается наверху, переваливается через край ограждения и свисает, зацепившись руками за сетку. Де ла Круз подхватывает девчонку за талию и благополучно ставит на ноги. — Не иди за мной, — просит парень. — И без любопытства, окей? Нужно забрать кое-что. Уилсон не может удержаться — серьёзным ему быть всё-таки не к лицу — она игриво облизывает его кончик носа, и тот морщится, увиливая. — Это мерзко, — посмеивается. — Ещё раз сделаешь — пожалеешь, — он грозит пальцем и пятится назад. — Ты услышала меня? Можешь на трибунах подождать. — Ладно-ладно, — поддаётся девчонка. Забытая форма или вещь Уокера, на худой конец — клад, что странно, ведь пространство охраняемое, чересчур общественное. По крайней мере, Де ла Круз в этом деле опытный — разберётся. Монтгомери минует всё поле и исчезает за трибунами на противоположной стороне. Лили была на этом стадионе пару раз и наблюдала за матчами друга, вливалась во всеобщую суету, наращивала победный настрой. Рано или поздно она вернётся вторить возгласам и аплодисментам болельщиков, выслеживая брата на поле. Успех идёт по нарастающей: тренировки, борьба за номер в сборной школы, потасовки с другими учебными заведениями города на арене Либерти, встреча игроков соседних штатов. Макс будет рваться до последнего. Стадион огромный в сравнении со школьным. Огромный в сравнении с воротами. Огромный в сравнении с Лили. Но маленький в сравнении с силой духа команд, сталкивающихся бок о бок и буквально сметающих на пути всё, что движется, и с азартом зрителей-фанатиков, на эмоциях кроющих матами с трибун за проигранные попытки. Какими только способами они не старались выпендриться перед публикой: кричали с Алишей громче задних рядов, так, что ловили косые взгляды, мол, слишком вызывающе себя ведёте, а им было весело выводить из себя сердитых мужланов. Как бы Лили ненавидела футболистов сборной Либерти, со временем их индивидуальность размывалась, и ты начинал «болеть» за успех всей школы. Это какой-то неопределённый патриотический смысл. Выглядит, конечно, стадион огромным. Огромным в сравнении с её обидой. Монти скрывается, бросает, возвращается и тщательно утаивает образ в своём мире, но эта присущая спонтанность и привлекает, разве нет? Уилсон лицемерит. Не любит, когда кому-то есть дело до её пристрастий, но сама умирает, если не докапывается до сути. Уилсон, задабривая в себе херову эгоцентричку, раздувает трагедию и льёт бальзам на раны. В последний момент задумывается: парня всю жизнь клеймили и не понимали, так, с чего, блять, он должен объясняться, выслушивать ответные упрёки, советы, удивлённые возгласы? Он не верит в любовь и не доверяет любви, не ощущает поддержки, но раздаривает её налево и направо, как бы странно это качество не резонировало с навешанными ярлыками. Уилсон, вероятно, недостаточно старается, чтобы быть ему — человеком. Чтобы он во что-то её ставил. Сама поступает паршиво — как те, кого не уважают от слова «совсем». — Ненавижу, блять, это поле, — жалуется парень, появившись из ниоткуда. — Покрытие скользкое, сколько проёбов было, не представляешь. — Я не понимаю, в чём проблема, — Лили плетётся за Монти, ускорившим шаг. — Почему неудача не неудаче? Вы вроде подготовленные, — она уже не успевает идти с ним вровень. — Да погоди ты! К чему так спешить? — Мне здесь не нравится, достаточно? — Ты какой-то нервный, . Взрываешься по щелчку. Монтгомери что-то бормочет под нос. — Да что с тобой?! Он ловко оказывается по ту сторону сетки, будто в один прыжок перескакивает забор. — Давай, малыш, — подначивает парень. — Живее, иначе домой ты вернёшься точно не скоро. Лили впервые видит в его глазах какой-то животный испуг, ранее не высовывавшийся наружу. Это обязывает поторопиться и одновременно вселяет панику. Она не так проворно перебирается через ограждение и вновь оказывается на земле, Монти спешно хватает её за руку и тащит в сторону парка. — Что там случилось?! — попутно спрашивает. — Охранник мог заметить, как раз обход делал. — Ты же сказал, что всё будет нормально, что никого нет! — Кто их знает, бля, по расписанию проверяют часом раньше. — Если бы нас поймали? — Ночь в полицейском участке ещё никому жизнь не портила. Зато потом бы всем рассказывала, какой ёбнутой можешь быть. Они останавливаются посередине велосипедной дороги, где-то в метрах двадцати от стадиона. — Ты бы … в-выкрутился в три счёта, — отдышка у девчонки стала появляться чаще положенного. — Если б, . попался. С ч-чего так испугался-то? — За тебя боюсь, — сочиняет экспромтом, также задыхаясь. Тут всё предельно ясно — чёртово курение вперемешку с волнением. — Ты бы растерялась и сдала нас. Монтгомери перепроверяет молнию и прочнее затягивает лямки рюкзака. Парень не может даже представить её реакцию, если приобретение выпадет или поддастся огласке. В сущности, не врёт, страшится за безопасность девчонки больше, чем за свою, ведь поклялся — не впутывать. Подставлять безучастную Уилсон будет являться до конца дней самым низким поступком, переплюнет жесточайшие избиения людей ради потехи. Парень, оказывается, многозадачный: и её прихоти исполнил, и свои дела подправил. — Предупреждать нужно, — возникает Лили. — Я не знал, — кривится Де ла Круз, оглядываясь. — Обошлось, — ликующе проговаривает и похлопывает её по плечу. — Впереди ещё много будоражащего. И, как чёрт возьми, он был прав, потому что скромный мотель на выезде из города с запада выглядит как забытая дыра, из американских фильмов 70-х: неухоженные парковки, обшарпанная отделка и деревянные покрашенные двери. Вывеска «Фламинго», выполненная в виде арки, мигает ярко-красным неоном, придорожный рекламный щит извещает о заправке «Ирвинг», выделяющейся современной постройкой, и светоотражающие указатели направляют к местной круглосуточной забегаловке. Глухих мест за городом полно. Лили отрицательно качает головой, упираясь: — Мы не пойдём туда. — Так похуй, честно говоря. Здесь обычно дальнобойщики и женатые мужики ошиваются, — с прищуром смотрит на девчонку. — Если понимаешь, о чём я. — Шутник, блять, — обиженно произносит зеленоглазая. — Изгаляться не умею, извини. Откровенно — ещё пару шагов, и Уилсон рухнет от адского изнеможения и озноба. Скитаясь по безлюдным улицам под завывания осеннего ветра и шёпот собственных ботинок, недалеко и до бессознательного бреда. Многого, как она поняла, не требуется: прогретое укрытие, мягкий диван и кофеин, и человек, что будет болтать без умолку, не давая уснуть. — Обычно, — повторяет Лили. — То есть ты раньше бывал здесь? — В шестнадцать лет впервые с Уокером приехали за двумя граммами отстойной, но дешёвой травы, и там, — указывает на проулок между частями мотеля. — Нас ждали странные суровые чуваки, у одного была жутчайшая трясучка, и он пытался заговорить с нами, и, в итоге, ни с того ни с сего начал орать, . его, конечно, оттащили, но мы ещё долго к этой хуйне не притрагивались, и Брайс потом, . — парень останавливается на полуслове и смеётся. — Самое предсказуемое, что ты могла услышать за сегодняшний день. — Вы поднялись, — саркастично подмечает зеленоглазая. — Берёте качественно с рук. — Деньги решают многое, — заверяет Монтгомери. — Но я так скажу: никакие ахуенные рестораны не сравнятся с этой чёртовой закусочной. Ты поймёшь меня. Хилая дверь открывается со скрипом, запуская поток влажного воздуха. Вместе с этим двое заходят, и потрескавшиеся глаза Уилсон спокойно оценивают обстановку. Любое старое заведение славится чудными декорациями, бархатными креслами, квадратными столами, постерами на стенах, прикрученными дорожными знаками, украденными с автострады, и пылью. Однако в этой — довольно чисто, и имеется хмельной аромат. В помещении, помимо пожилого мужчины, методично протирающего стойку, — ни души. Старик отвлекается от работы и по-хозяйски приветствует ребят, ворчит и удивляется позднему визиту, как выражается, «малолетних детей». — Сэм, ну, прости, — виновато отзывается Де ла Круз. — Никак тебе покоя не дают. Мужчина хлопает по столу так неожиданно, что Лили дёргается. Монти пожимает руку незнакомцу и опирается о спинку барного стула. — Жалуются на мелкую прибыль дилетанты, — бубнит старик. — Неделю не появлялся и думает, что прощу его, — он хитро посматривает на зеленоглазую и подмигивает. — Чем отплачивать собираешься? Уилсон хмурится, когда интерес мужчины к ней угасает. Безобидным покажется только на первый взгляд, конечно, — бородатый, крепкий и бледный, немного неряшлив, с тёмными очками на переносице и расплывшейся татуировкой на шее, торчащей из-под ворота выглаженной рубашки. Монтгомери настолько привык быть скрытным, что все его истории умалчивают, и приходил он, по всей видимости, сюда чаще, чем по нужде в низкосортных наркотиках в далёком прошлом. — Усы у тебя классные, — льстить тот умеет. — Мне до таких расти и расти ещё. Вот, правда, идеальны — возраста не прибавляют, сочетаются с образом. — Какой подхалим! — вскрикивает мужчина и обращается к девчонке. — Поаккуратнее, дорогуша, а то наговорит всякого, и отвертеться потом не сможешь. Как обычно? — Смотри, не перетрудись. — Подохну лучше, но такому, как ты, кухню не доверю. — И кофе, — быстро добавляет Лили удаляющемуся хозяину. — Не сложно? — А как же без этого? Такие порядочные ко мне не часто заходят. Монтгомери устало падает на диван около окна, закидывает ноги на стол, Уилсон — рядом, облокачивается на него спиной, и прикрывает на секунду глаза. На секунду. — Разговаривай со мной, иначе вырублюсь, — сонно мямлит девчонка. — Откуда знаешь Сэма? — Частенько видимся, когда я исчезаю. Как привычка — прийти туда, где тебя ждут, и просто слушать. Водители истории рассказывают, напиваются и в карты играют, проститутки даже внимания не обращают, просто приходят и дожидаются, те, кто во «Фламинго», завтракают молча, а ему некому излить душу. Лили протяжно зевает и одновременно пытается разговаривать. — Не-е-ет, п-по-о-очему имен-н-но здесь? — Не знаю, . тут тихо. Сразу человеком себя чувствуешь, по сравнению с посетителями. — Сэм смешной. — Дед, которому скучно, — усмехается Де лаКруз. — Он недавно спровоцировал компанию на драку ради веселья. Когда это было?.. — высчитывает дни в уме. — Неделю, нет, две недели назад где-то. Он просто настроил друг против друга половину приезжих, а сам вышел чистым. — Ты будешь таким же в старости. — Надеюсь, потому что Сэм — хороший мужик. Забавно, как безупречно культ быстрого питания сочетается с длительными приятельскими беседами, с пожилым весельчаком, который, проспорив на склоне лет, обязывается, разъезжая на фургоне, в одиночку пересечь всю страну, с радиоприёмником, каких в продаже уже не найдёшь, и всей капиталистической Америкой, в целом. Смело иметь свободный дух и разум, минуя старческий маразм, да к тому и жить на полную катушку. Лили хотела бы видеть таковыми своих родителей. Споры о политике пробуждают эффективнее, чем психостимуляторы и анаболики — кому что, не важно. Истинность и житейский опыт Сэма переворачивают устои, которые общество вбивает девчонке, где только можно. Старик-католик прославляет право выбора и сетует на религию, но всё ещё остаётся верен одной правде. — … Мне, простит Иисус, один чёрт — человек, но без него никак, — распыляется мужчина. — Смекаете? Должен быть рядом тот, кто, условно, на преступление пойдёт в крайнем случае. Вы-то знаете это, не глупые, а я тут распинаюсь, — невнятно тараторит, грохоча грязной посудой на подносе. — Так что держитесь, ребятки. А предательство — шутка такая, … нахрен испоганит всё. — Может, тебе помощь нужна? — осторожно вмешивается Уилсон. — Дорогуша, я справляюсь со всей этой суматохой пять лет подряд, — смеётся старик. — Идите развлекайтесь до рассвета, и домой, — он поворачивается к Монти. — А ты смотри, чтоб не украли. Уилсон восполняет утраченное — со всем её достатком и приличием не хватало хулиганских соображений — чтоб вот так заставить бродяжничать всю ночь и наплевать на завтрашний день, Либерти, на любезный дом, сладкий сон в измятой постели со всеми удобствами. Несущественные мелочи, беспокоящие. Лили благодарит Сэма от всего сердца и выходит подышать. Монти закуривает на улице, также по-свойски попрощавшись с хозяином, имя которого всегда будет вертеться на языке. — Ты прав. Слышать от неё похвалу Монтгомери непривычно до боли в табачном горле. — Сравнить его приветливость мне не с чем. Начинает светать. Лунные очертания блекнут, коварные тени исчезают, мягкими оттенками разрисовываются улицы. Город спит, завернувшись в туман, и покоился бы он вечно, если бы не очередное муторное утро — нагрянет, как только зашумят дороги. Уилсон, не смотря под ноги, наблюдает за тем, как расцветающий рассвет глотает последний мрак. Они отправляются в сторону её дома. Снова же тепло, и есть силы. С ним— рука об руку, не страшно. Девчонка не торопится возвращаться, вообще — зачем? Насильно вписывать себя в рамки и бояться заглянуть за их границы? Избегать презрения всевозможными способами? Не признавать насмешек, и рыдать от нехватки терпеливости втихую? Лили постепенно останавливается, поворачивается, расставляя руки по бокам, и перешагивает белые полосы пешеходного перехода, отсчитывая середину. Монти, не обращая внимания, продолжает еле-еле шевелить ногами. Девчонка садится на корточки и ладонью притрагивается к холодному, сыроватому от влаги бетону. Ощущает потаённые вибрации, кончики пальцев сливаются с шершавой твёрдой поверхностью. Уилсон легкомысленно проверяет — нет ли машин по бокам, и ложится поперёк проезжей части лицом — к розовеющем облакам. — Если тебя переедут, — издевается Де ла Круз, останавливаясь в пару метрах от неугомонной. — Передавай «привет» Джеффу. Уилсон пропускает иронию мимо ушей и со всей серьёзностью в голосе протягивает: — Постоянно об этом мечтала. — И не рассказывай, как это случилось, вдруг у него психологическая травма выявится на фоне аварии. — Мы будем приходить к тебе во снах, в твоих самых страшных снах, … кстати, чего ты боишься больше всего? — Понятия не имею. Я бесстрашный. — Да брось, ты не человек тогда. Но ты тёплый, значит — живой. У всех есть страхи. — Тогда будь первой, встречный вопрос. — Я боюсь одиночества. Чего опасается Монтгомери? Того же. Он никогда в этом не признается. Стоит остаться наедине с самим собой — внутренние демоны выползают наружу. Неясный ужас, которому он не может найти чёткого определения, гонит по замкнутому кругу: ты теряешься и начинаешь зависеть от всего подряд. Сигареты, прочно въевшаяся репутация, скандально мрачная, коньячный спирт, компания таких же мудаков, признающих свою ничтожность и выезжающих за счёт безграничной щедрости, чтобы не остаться незамеченными. Боится потерять Уилсон, потому что уверен в том, что она — чистое лекарство от одиночества. Потому парень держится за девчонку, как за спасательный круг, и топит тем самым обоих. Ненавидит, разрушая всё, к чему притрагивается, и твердит, что любовь для него запретна. Он, по сути, не знает толком, что это — ваша любовь. Не знает, когда она приходит и подрывает тебя похлеще рефлексии. Не знает, чем определяется грань увлечения. Он боится упустить момент и наряду с тем его принять. Боится полюбить её. До той степени неизведанности, что сломает его окончательно. — Вставай, — просит Де ла Круз. Оба прекрасно слышат, как совсем близко надрывается мотор, под самым носом, за поворотом перекрёстка. — Уилсон, уже не смешно, поднимайся, давай, — приказывает. — Буду лежать, пока не ответишь, — противится зеленоглазая. Вот-вот появится машина. Парень в миг преодолевает расстояние между ними, глядя то на девчонку, то в конец улицы, — сурово возвышается, протягивает руку: — Лили! Девчонка пересиливает себя и выжидает. — Не отвечу, пока не окажешься на тротуаре, — заявляет Де лаКруз, показательно требуя ухватиться за его чёртову ладонь. — Быстрее! — Что заставляет выворачиваться от ужаса? Всякие фобии — надуманная преувеличенная хрень! — Заткнись и дай мне руку! Не заставляй применять силу! — Что тебя реально пугает? Что-то существенное, что-то внутри, прямо в сердце, … или в животе, может, в затылке? — Уилсон, не заставляй меня думать, что ты всё ещё сходишь с ума! Живо! — А ты за других боялся когда-нибудь? — Лили! — За меня сейчас боишься? — Да блять, — скомкано и внезапно бросает парень. — Плохая новость, — он замечает, как по стенам дома прыгают красно-синие пятна, как показывается передняя часть знакомой марки автомобиля с полосами на капоте. — Полиция. Девчонка демонстрирует резвость, какую Монти вряд ли от неё ожидает. Зеленоглазая цепляется за его рукав куртки и чудом сохраняет равновесие, потом как можно быстрее перебирается на противоположную сторону улицы. Де ла Круз стаскивает рюкзак — решает, что держать его, накрепко вцепившись, разумнее — и бежит за ней, оглядываясь, контролируя ситуацию. — Нас заметили, — хрипло вырывается у Лили, которая несётся, сломя голову, вниз по незнакомой улице. — Заметили?! — Надеюсь, нет, — задорно кричит парень, хотя в районе груди все колошматится от нервов. — Беги, Уилсон, беги! Тело причиняется беспрекословно: адреналин — лучшее лекарство от боли, боязни и гнева. Правда, едва ли он думает, что встреча со стражами порядка и примитивная безосновательная проверка из-за цвета кожи, что постоянно его подводила — худший расклад при его бремени, который вообще можно представить, так выворачивает наизнанку. Детектив Стэнделл, отмазывающий в самых ёбнутых обстоятельствах, патрулирует улицы редко. Бывали случаи неприятнее, и, поверить на слово, за нарушение комендантского часа, закончившегося накануне, не увозят в полицейский участок — по факту, единственное, за что их могли поймать. Это весело. Он не станет останавливать Лили и успокаивать. Не станет омрачать её противоречивую довольную улыбку. Она испытывает то, что ему не понять, да и ей самой тоже. Оба несутся, что есть мочи, бросаются в подворотню, петляют среди мусорных баков и пустых складируемых коробок около заведений, выбегают на параллельную улицу, пересекают наискось проспект, успешно минуют несколько центральных «небоскрёбов», заворачивают за здание муниципалитета. Спрятаться-то негде, проклятье. Замедляют обоих — лёгкие, сотрясающиеся в агонии, и тяжесть под рёбрами. Под конец силы иссекают, однако им удаётся добраться до жилых кварталов. Частные тихие дома богачей обнадёживают Лили и тяготят Монти, плюющего с высокой колокольни на внешнюю идиллию этого округа. — По твою же душу пришли, — надсмехается Де ла Круз. Парень еле переводит дух и давится кислородным избытком. — Самоубийца, блять. Лили практически отхаркивается внутренностями, сгибаясь пополам. — Это была, — прерывно произносит девчонка. — Шутка. Монти бесится, вновь подтягивает лямку и перевешивает рюкзак через плечо –мешает и сдавливает словно цепь. Думает, нахуй ввязываться было? Хочется просто взять и выбросить к чертям, просто избавиться. Непросто. Де ла Круз бесконечно злится на себя: не портить бы существование, не то что других — своё. Отрываться мог сегодня на полную катушку: нахуй Либерти, нахуй завязку, нахуй проблемы — зависнуть с кем-то важным, расслабиться. Он же просто хочет вздохнуть полной грудью. Просто хочет отоспаться. Просто хочет спокойствия. Вместо того — безумствует насчёт надёжности предохранителя и спускового крючка. Он же, блять, в первую очередь, её подвергает опасности. Её — ту, которая смеётся сейчас так, будто знает, что не умрёт никогда, отчаянно-беззаботно, сладостно-легко, так, безо всякой причины, будто то и была шутка, будто весь мир смешной. Видимо, эта неуловимая черта — беспечность — действует на него крепче успокоительного. Монтгомери, не отводя глаз от её яркого лица, поджигает сто тысячную по счёту сигарету, продолжительно затягивается, чтобы никотин раздирал горло в кровь, отправляет в сторону удушающее пепельный дым. — Боюсь сгнить в тюрьме, — на выдохе табачного смрада выдаёт парень. — Как отец. Не то что бы он до конца срока отсидел, . — всё ещё изучает её реагирования. — Но это слишком его подкосило. Сердца, как назло, стучат в унисон. Лили меняется в восприятии и замирает на мгновение — почему колется под грудной клеткой, с чего ей-то так больно? Девчонка отбирает половину — убивает себя редкостными тягами, садится на бордюр, утаскивая и Де лаКруза. — Ты уже не как он, — внушает Уилсон. — Раз понимаешь это и стараешься изменить всё. — Что, если недостаточно? — Вполне нормально. Знаешь же, как сложно. Я — знаю тоже. — Многое до тебя не доходит, Уилсон. Да, возможно, и отрицать Лили не будет. Так же, как и то, что человек, который строит непроходимые стены и изводится, замкнувшись от близких, от собственного отражения, начинает раскрываться с каждым днём всё больше и больше. Пару сложных этапов — отдав на растерзание душу, Де ла Круз станет чистым листом, и тогда-то девчонка поспорит — кто для него вообще посчитается важным?« Пошёл ты, Стэнделл! Пошло всё ебаное общество! Ему нужна помощь более всех нас. Ему нужна я, наверно. . . Наверно, точно не знаю. Но, если я – это «лучше» в его жизни, так, блять, и будет. Я убью себя им. Точно уж убью. А есть, что терять? »
— Сдерживаю себя, как могу, и в последнее время всё труднее и труднее, — негодует парень. — Моя вспыльчивость сведёт кого-нибудь в могилу. — Я не позволю натворить полнейшей хуйни. Знаю, что хорошим моё упрямство не обойдётся, но, если ты будешь сопротивляться, то мне придётся ещё … дольше и больше, . находиться рядом. Ты хотел это услышать, — утверждает зеленоглазая. — Конечно же, . нет, — произносит, опомнившись, намекая на его равнодушие. Монти хмурится. Она так наивна и красива, что парень недоумевает — как за семнадцать лет из неё не вышла светлая надежда, и откуда взялась беспощадность? Как вообще эти качества могут умещаться в одной только Уилсон, в маленькой, тощей Уилсон? — Именно, — признаётся Монти. — На это и надеялся. Люди ищут спасение друг в друге, и это, честно говоря, так похоже на любовь.