Ха-ха-ха-ха-ха.
Почему смех не останавливается? Почему он бьётся в истерике? Голова стала такой лёгкой, здравый смысл и рассудок машут рукой на прощанье. Это сумасшествие? Хах, похоже, он всё-таки станет таким же, как они. Перед глазами услужливо встаёт образ высокой крепкой женщины, разговаривающей с тряпичной куклой как с живым ребёнком, а потом молоденькая девчушка лет пятнадцати стреляет себе в голову. «Мамой» она больше стать не сможет. Но она счастлива, чертовски счастлива! Вы видели когда-нибудь счастливого человека?! О, да, Норман видел их, видел даже, как они лежат штабелями, и все они ужасно, неимоверно, чертовски и абсолютно счастливы, как он сейчас! Грёбаный мальчишка расшатывает его психику. Или психика была уже расшатана, просто очень ловко пряталась за логикой и холодным рассудком. Отсмеявшись, Норман падает на спину, раскинув руки. Прощай самоконтроль и здравствуй безудержное веселье. Веселье-веселье-веселье. Ха-ха.Не будь этого мальчика, он бы свёл счёты с жизнью, не раздумывая. Вернул бы билет.
Ах, с чего он думает об этом? Раз-два, качается верёвка из стороны в сторону. Туда-сюда. Над самой головой, только протяни руку. А бывает, верёвке не нужна высота, хватит кровати. О, да, как звали того парня в штабе? Хотя какая разница, важен лишь его способ стать счастливым. Кровать, верёвка, вес своего тела, медленное удушение. Потрясающе ужасная смерть. Норман бы предпочёл прыгнуть с достаточной высоты, чтобы верёвка сломала ему шею, а не медленно и мучительно удушала. Утонуть, сгореть и задохнуться. Самый паршивый путь к счастью. Есть ещё голод. И пистолет в девичьих руках. Как не вовремя обрушился на него поток воспоминаний последних лет. За всё время пребывания в Благодатном Доме, Норман отсчитывал дни и думал, что на десятый упадёт вниз. Прямо в пропасть. Полётом в никуда откроет дорогу к мнимому счастью, выбравшись из одного Ада в другой. Иначе не бывает, кроме Ада ничего не существует, он знает; а мальчишка рушит его планы, как та леди девять лет назад. И слава богу. Стоит умильно сказать «спасибо». Рей напуган и больше не придёт к нему. Норман уверен. Ну и ладно. Посмотрим, что будет дальше.Что дальше, что дальше, что дальше.
Девять лет он не задавался этим вопросом, ведь знал, что дальше каждый день ты соперничаешь с выжившими детьми, каждый день по расписанию тебя дрессируют, как первоклассную бойцовскую псину. Каждый день ты думаешь, что лучше было бы, если бы ты не струсил в тот вечер и дал себя сожрать. В той банке с проткнутой грудью ты был бы ужасно, чертовски счастлив.Да, тебя должны были сожрать в тот день, это было бы правильно. Но ты испугался, верно? Ты остался, ты боялся за свою шкуру. А теперь ты такой же, как и все они. Даже хуже. Пора надевать уродливую маску, огромные чёрные лапы и прыгать вниз. Интересно, что случится раньше: ты разобьёшься о дно или твоё сердце остановится?
Норман, безразлично пялясь в потолок, кладёт ладонь на грудь. Прикрывает глаза, дышит всё тише и тише, а потом на выдохе и вовсе перестаёт дышать на пару секунд, прислушиваясь к своим ощущениям. Под пальцами размеренно отбивает ритм его сердце. Всё ещё живое и наверняка очень горячее. Отяжелевшее и неустанно работающее. Это слишком странно. И так-то можно прыгать. Вниз и в пустоту, не важно, что назначенные им самому себе десять дней не прошли. Можно прыгать. И образ мальчика даже в мыслях останавливает. Как грустно будет, если Норман скажет ему «до свидания» сейчас, как забавно будет, если они однажды встретятся в штабе.Грустно? Почему?
Вообще-то их можно сдавать Изабелле с потрохами. Вообще-то их пора бы отправлять. Всех до единого. И этого мальчика тоже. Вообще-то нет. Его можно оставить Норману. На кой-чёрт? Ха. Ха-ха-ха. Кажется, он снова готов смеяться. Зачем он к нему полез? Запугивать можно и иначе. Не хотел смотреть, хотел трогать.Существует, пока могу касаться.
Норман протянул руку вверх, посмотрел на растопыренные пальцы. — «Если согласится, к нему можно прикасаться постоянно». Подобное лечится подобным. Быть может, подобный приступ сумасшествия излечится, если он снова к нему прикоснётся. Быть может его расшатанная психика станет цельной, если он снова к нему прикоснётся. Может тогда он не будет таким, как они? Они — потерянные взрослые. Униженные и оскорблённые. Пустые, отравленные, больные. Совсем как демоны. Пожалуй, они тоже заслуживают смерти, а это первоклассное мясо заслуживает жить. Заслуживает ли? Норман стискивает зубы. Если он не заслужил жить, то почему они? Перед мысленным взором мелькают лица детей. Нынешних, тех, с кем он жил когда-то, тех, кого повстречал в штабе. — Придёшь ли ты? — шепчет он в пустоту, желая дождаться утра. Ему интересно. Ему спокойно. Удивительно и странно спокойно, когда Рей рядом. Словно недостающий кусочек, делающий тебя цельным, встал на место. Норман складывает руки на животе, вздыхает. Где-то теплится чувство стыда от того, что он сорвался, теперь остаток ночи уйдёт на то, чтобы сказать самому себе «я нормальный». Нормальный. Такой же, как и всегда. Холодный, собранный, безразличный, почти мёртвый внутри. Он невесело усмехнулся. Нет. Не такой, как обычно. Более оживлённый, более осмысленный, желающий послать к чёрту идею о десяти днях и посмеяться над прошлым собой, который с удовольствием прыгнул бы и на первый. Странно быть полным. Рей на негнущихся ногах идёт в спальню в полной темноте. И всё ещё мурашки невольно пробегают по плечам, стоит ему только мысленно вернуться хотя бы на минуту назад. И дело не в поставленных условиях, даже не в грубых прикосновениях, а в смехе. О да, он слышал. Закрывая дверь, он слышал, как из чужого рта вот-вот польётся истерический, заразительный гогот. Рей догадывался, что с головой этого взрослого не всё в порядке, но догадки не идут ни в какое сравнение, когда вживую сталкиваешься с признаками сумасшествия. Страшно. Правда страшно. И если демоны держат при себе такого Нормана, то что стоит думать о маме. Что стоит думать о других взрослых? Все ли взрослые… сошли с ума? Рей осторожно приоткрывает дверь в спальню, неслышно выдыхая, заходит, также осторожно прикрывает дверь, не издав почти ни звука. Он бегло оглядывает в темноте ряд кроватей, благо, глаза к ней привыкли, смотрит на мирно сопящих названных родственников. Стоит ли говорить им, что Норман согласен сотрудничать? Рей не знает и чувствует, как в горле стоит ком. Он не согласен. Такие условия… чёртов извращенец. Насколько же ценной должна быть информация, чтобы Рей был согласен так подставлять себя. Он укладывается на кровать, натягивает одеяло и откидывает руки за голову, беспорядочно глядя в тёмный потолок, словно там будут ответы на все вопросы. Рей грустно усмехается, представляя, как ему на шею повязывают красную ленточку и с почестями, благодарностями и восхищением передают его Норману. Из всего, что Рей успел понадумать, красная ленточка была самым безобидным. Будет хуже. Намного хуже, он уверен. Проще сказать ребятам, что он отказался. Повеселился, глядя на них, потешил своё самомнение и на этом говорит им «дальше сами», не давая никаких подсказок и шансов. Рей поворачивается на бок. И всё же, Норман знает, что происходит за стенами приюта, знает, как устроен внешний мир. Знает, как сосуществовать с демонами. Мальчик снова вздыхает. Решает, что хватит терзаться на сегодня, ни к чему он, даже если потратит остаток ночи на размышления, не придёт. Оставалось дожидаться утра. Набираться мужества сказать остальным, что он согласен протянуть руку помощи.