Он.
Рей поворачивает голову, когда со стороны лестницы начинает мелькать тусклый свет, становится видно дребезжащую из-за дёргающегося огонька тень. Кажется, под его ногой скрипнула половица. Вот он поднялся на этаж, идёт прямо по коридору, масляная лампа в его руке покачивается, причудливо тускло освещает и заставляет плясать в волосах и глазах странные желтоватые блики. А за его плечами снова сгущается темнота, словно тебе навстречу идёт сам дьявол. Тик-так, тик-так. Точно в такт его неспешным тяжёлым шагам. Тик-так, тик-так.Что, уже не убежать и не спрятаться?
— И кто же это шатается по дому ночью? — он поднимает лампу, теперь та находится чуть ниже уровня глаз. Тусклый свет искажает их чистую голубизну, опять придаёт дикий блеск. Дикий и заразительный, прошибающий до мурашек. — Ты. — Рею совсем не страшно, совсем. Пусть, по крайней мере, он так думает. В ответ лишь усмешка с придыханием, вскидывание подбородка. Взрослый обходит его, кажется, что существуют лишь тяжёлые шаги, встаёт за спиной, чувствуется, как по левой щеке осторожно постукивает его указательный палец. — Тебе следует быть осторожнее в ночное время, — Норман убирает палец от мягкой щеки, тянется к кармашку своего жилета, — будет очень грустно, — он вытягивает левую руку над головой Рея, в ладони что-то зажато, — если тебя найду не я. Он разжимает пальцы, раздаётся странное металлическое шуршание. Рей не успевает вскинуть голову, лишь широко распахнуть глаза и рефлекторно отшатнуться назад. Перед самым носом крутятся поблёскивающие на позолоченной цепочке часы, часть цепочки всё ещё в руке взрослого. Мальчик сжимает зубы, раздражённо взмахивает правой рукой, чтобы схватить их, но не успевает, Норман тянет цепочку вверх и перехватывает. — Ты их не получишь, — деловито произносит он, пряча часы в кармашек, а потом склоняется к самому уху. — Ну, — насмехающийся полушёпот и нависшая, буквально давящая тень заставляют напрячься, — чего тебе? Рей нервно усмехается. — У меня много вопросов, — опять губы сами собой растягиваются в ядовитую полуулыбку, и мальчик резко поворачивает голову. Считанные сантиметры от его лица, — мы же не будем обсуждать их здесь? — саркастичный полушёпот, словно передразнивая; в чёрных глазах плещется тот самый заразительный, дикий блеск. Такой же, как у Нормана. Взрослый едва заметно кивает, выпрямляется, обходит Рея и легко открывает незапертую дверь в свою комнату. Чем дальше отходит Норман, тем больше сгущается непроглядный мрак пустого коридора. Как только Рей видит короткий кивок, позволяющий войти, тут же неспешно двигается с места. Покорно идёт за тусклым огоньком в лапах чёрта, обещающего спасти ваши души. Переступает порог, с глухим звуком закрывает за собой дверь. Что же, теперь уже точно бежать некуда. Он прислоняется к двери лопатками, складывает за спиной руки, чувствует резко свалившийся вес собственного отяжелевшего тела. Именно сейчас кажется, что ноги налились свинцом. Вдох. Закрывает глаза.Его не должно здесь быть.
Выдох. — Погаси её, — ровный голос заставляет Нормана повернуться. — Что? — Погаси её, — повторяет Рей не так уверенно, опускает голову. Волосы падают на лицо. Если ему придётся сказать это ещё раз, то голос предательски дрогнет. Он не поднимает головы, слышит возню, но она кажется очень далёкой. Сейчас существуют только ровный деревянный пол, с разбросанными по нему тенями, и дверь в качестве точки опоры. По ней хочется беспомощно съехать и закрыть руками глаза. Свет гаснет. Сердце пропускает удар. Ладони небывало горячие. Теперь уже точно. Точно-точно нет путей к отступлению. Рей сглатывает. Всё также держа руки за спиной, горячей ладонью шарит по деревянной поверхности, натыкается пальцами на ключ. Раздаётся щелчок, светлые брови Нормана чуть приподнимаются — мальчишка запер дверь. А сам мальчишка беспомощно опускает руки, наконец, поднимает голову. Глаза привыкли к темноте. Различаются силуэты, предметы, Норман. Через незашторенное окно проскальзывает блёклый лунный свет, преломляется и отражается в чужих глазах, отдаёт в них сталью. Норман ждёт. Сидит на кровати в излюбленной позе, чуть сведя за спиной руки и упираясь ладонями в матрас. Рей тихо скидывает тапки, отталкивается от двери и босиком направляется в его сторону. Гладкий пол холодит стопы, пальцы, кажется, совсем ледяные. Правая рука тянется к верхней пуговице на белоснежной пижамной рубашке, зацепляется, почему-то соскальзывает. Кровь ударяет в щёки. То ли от волнения, то ли от стыда, то ли из-за этой чёртовой пуговицы. Вторая попытка, движение более резкое, кажется, что пуговица вот-вот будет вырвана. Поддаётся. За ней вторая, третья, с каждой щекам становится горячее. Когда Рей подходит к Норману, рубашка расстёгнута полностью. Ещё одно резкое движение, другое, и та белоснежным комом летит на пол. Норман бы усмехнулся, но не успевает, Рей садится ему на колени, берёт в свои ладони его лицо. Руки всё ещё горячие. Дрожат. Завораживает. Стальной взгляд Нормана теперь несколько мутный, не может оторваться от непокорного, скрывающего волнение и стыд детского лица. Сейчас его можно назвать красивым. Юноша чуть поворачивает голову, целует основание большого пальца. Рей вздрагивает, теряет маску серьёзности, хочет отдёрнуть руку от колючих губ. Вздрагивает ещё раз, когда чужие прохладные ладони ложатся на бёдра, осторожно поднимаются выше, останавливаются, чуть тянут на себя. Большие пальцы поглаживают тазовые кости. — Чего же ты хочешь? — хриплый шёпот Нормана заставляет переместить руки на плечи. Рей опять опускает голову. Не смотрит на него, чувствует, как правая ладонь взрослого осторожно поднимается ещё выше, теперь большой палец поглаживает нижние рёбра. — Начни побыстрее и закончи, — мальчик не узнаёт свой голос, слишком тихий. Усмешка. Чужие пальцы чувствуются где-то в межреберьях, заставляют придвинуться ближе ещё на миллиметр. Жалкий миллиметр, а горит всё лицо, щекотно на запястьях, где люди обычно режут вены. И хочется удавиться чем-то непонятным, этот Норман совсем не торопится. Трётся кончиком носа о шею, оставляет сухой поцелуй на нижней челюсти, щеке, скуле. Заставляет нервничать. Заставляет стиснуть зубы, сжать рубашку на плечах. Заставляет что-то в животе сжаться в тугой горячий раздражающий узел. Рей со слабым толчком отстраняется, цедит сквозь зубы, почти шипит: — Ты издеваешься? К чему все эти прелюдии? И исчезает даже тень прежней усмешки. Только холодная, отражающая пламя сталь. Стоит поймать это взгляд, и липкий, еле уловимый страх медленно скатывается, словно капля пота по виску. Он… разозлился? Вязкая тишина облепляет со всех сторон, а потом обрушивается чувство ничтожности и беззащитности, когда надменный низкий голос произносит: — Что, хочешь по-взрослому? И всё слишком быстро. Резко, больно. Где-то между рёбрами саднят дорожки, оставленные чужими пальцами, начинают краснеть на белой коже. Тело вжато в твёрдый неудобный матрас, хватка у Нормана слишком крепкая, болезненная. Воздух застревает где-то в горле на пике рваного вдоха, когда чужие зубы впиваются в основание шеи. До слёз и почти до крика, остаётся беспомощно вцепляться в сильные плечи. Стучит в висках, стучит брюшная аорта, стучит сердце, желая проломить грудину и разорваться о рёбра. Чувствуется обжигающее дыхание на губах, Рей хочет отвернуться, но холодные грубые пальцы не дают этого сделать, сжимают подбородок. Мальчик зажмуривает глаза. Собственные губы тоже буквально горят, а потом их касается язвительный шёпот, ударяющий в голову: — Видишь, не хочешь. И резко становится легче. Взрослый отстраняется, встаёт, позволяет шумно выдохнуть через стиснутые зубы, распахнуть глаза. Рей откидывает руку, пряча лицо в сгибе локтя. Кровь ударяет в голову, сердце продолжает стыдливо и гулко стучать о рёбра. А он говорит: — Выживи, подрасти немного, — не слышать бы его голос. — А потом мы поиграем по-взрослому. — Замолчи. — Сейчас тебе лучше начать с чего-то полегче.Замолчи.
Норман с усмешкой смотрит на приоткрытый рот, алеющий укус, выпирающие ключицы. Смотрит, как вздымается обтянутая кожей грудная клетка, в такт ей вздымается плоский живот. А ведь он мог бы и не сдержаться. Что бы тогда было, страшно подумать.Ха-ха.
Норман отходит к окну, сложив руки на груди, смотрит на ночное небо и думает, что можно постепенно начать раскрывать карты: — Ты хотел знать, сколько ферм, да? — его тон очень спокойный, безмятежный, словно ничего не произошло. — Их пять. Вы находитесь на третьей, если тебе интересно. Рей слышит его голос словно через какую-то стену, и если честно, плевать он сейчас хотел, где они находятся, хоть в огромных когтистых лапах, лишь бы унять мечущийся удушающий стыд. Он отнимает руку от лица, откидывает назад, бестолково смотрит на тёмный потолок; и щёки, чёртовы щёки, всё ещё горят. Свои лихорадочные метания надо заглушить. — Дети, — начинает мальчик, вот только голос предательски тонет, слова из-за стоящего кома в горле получаются какими-то смятыми, едва произносимыми, — откуда детей приносят на фермы? — Из штаба. Весь товар проходит проверку. — Опять эта усмешка, — мы же не можем поставлять низкосортное мясо, — Норман не может удержаться, чтобы жестоко не подразнить, хочет поиграть на нервах хоть долю. — А взрослые? — Рей медленно приподнимается, кое-как садится. Норман не отвечает, от чего мальчик поворачивает голову в его сторону, недовольно повторяет, — что со взрослыми? — Не существует взрослых, Рей, — и в голосе слышно что-то отдалённо похожее на сожаление. — Все взрослые — выросшие дети, — что за странное выражение на лице Нормана, почему на его губах пустая вымученная улыбка? А потом всплывает одна догадка, вторая. Вопрос за вопросом, на которые не хочется слышать ответ. И всё же они тихо слетают с губ: — Эти дети… рождаются в штабе? — Да, — Норман отходит от окна. — А внешний мир? — Я не знаю. Словно разбивается стекло. «Я не знаю». Как всё просто. Рей отворачивается, ставит локти на колени, обессиленно скрывает в ладонях лицо, трёт пальцами лоб. «Я не знаю». В уголке сознания отмечает, как тупой болью отзывается на шее укус, но не придаёт значения. Порочный круг замкнулся. Где-то совсем рядом слышно шаги, шуршание ткани, взмах ткани. «Я не знаю». Отдалённо чувствуется, как на плечи заботливо падает рубашка, чужие руки невесомо притягивают к себе. «Я не знаю». Осторожные поглаживания по спине словно накрывают тонким отчаянием.Я не знаю.