«Твои перспективы значительно хуже. Но они есть, если выбросишь побег из головы»
Так он сказал. Положение переставало казаться безнадёжным.И всё-таки, если бы эти идиоты пришли несколько позже…
Мальчик осёкся, замер. Сам не поверил, что может думать подобное о своей семье.Идиоты.
Горькая кривая усмешка тронула губы. Неужели, Рей становится таким, как он? А что он думал о своей семье? Он любил их? Или тоже в один прекрасный день назвал идиотами? Как он выжил? Он планировал побег? Ему было страшно? Насколько страшно ему было? Почему он не смог сбежать?«…я тоже видел грузовик…»
Задавая самому себе все эти вопросы, Рей никак не мог представить светловолосого мальчика одиннадцати лет. Перед мысленным взором всё ещё стоял высокий юноша с приятными чертами лица и жёсткой высокомерной усмешкой. Рей заходит в дом, поднимается по лестнице, проходит по коридору. Ноги сами несут к знакомой злополучной двери. Двери, у которой ему делать нечего. И всё же стоит взяться пальцами за ручку, попробовать приоткрыть, и та поддаётся. Как всегда не заперта. Почему? Мальчик проходит, небрежно закрывает дверь, даже не осматривается, просто падает спиной на чужую кровать, раскинув руки в стороны. Левая рука, кажется, упала на подушку. То, что Рей здесь не хозяин, его не волнует, то, что в этот раз он точно не должен тут быть — тем более. Унылый белый потолок, унылая комната, неудобный жёсткий матрас, ненавистное белое постельное бельё, пропитанное ненавязчивым чужим запахом. Мальчик не может точно сказать, чем пахнет, знает только, что так пахнет Норман. Запах чистого тела, других ассоциаций попросту нет. Стоит ли рыться в его вещах? Стоит ли вообще что-то искать? И что искать? Стоило ли вообще приходить? Рей растерян. Возможно, также пуст, как Норман. Левой рукой сжимает край жёсткой подушки, тащит ту к себе, кладёт на грудь, прижимает к ней подбородок. Непонятно, зачем; да и какая разница, зачем. Поворачивает голову налево, под подушкой, как оказалось, две небольшие книги, положены одна на другую. Стоит прочитать название одной, и в памяти уже рисуется образ грязных трущоб, дыма, мятых листовок и синих комбинезонов, вспоминается красный кушак. Стоит прочитать название другой, и грязь сменяет чистый стеклянный город, торжество логики, талоны, формулы. Крепкое безжизненное стекло, такое же, как его глаза. И что одно, что другое, всё сводится к тотальному контролю и казни неугодных. Чем-то похоже на их скотобойню. Чем-то похоже на них обоих. Если так подумать, глаза Нормана и правда, чистейшее стекло. Прочное и пустое, не то что его, что похожи на закопчённые грязные стены или застланное дымом и без того чёрное небо. И что стекло, что копоть — всё состоит из поганого отчаяния и цинизма. Почему-то к горлу подкатывает непонятный ком. Почему-то пальцы стискивают подушку. Он не хочет умирать, правда, не хочет. А Норман тогда… он тоже также… не хотел умирать? Возможно, он плакал. И Рей спрашивает себя, мог ли взрослый девять лет назад рыдать навзрыд, захлёбываясь горячими слезами. Срывался ли он в бешеном крике:Я не хочу умирать!
В голове, словно эхом, отразился его голос; но не детский, нет, точно такой же, как сейчас, сопровождаемый тем самым истеричным, полным отчаяния смехом. Возможно, девять лет назад он смеялся, если не мог плакать. Страшно стало снова. И перспективы, эти мерзкие перспективы никак не хотели уходить из головы. Если он отбросит мысли о побеге, то обретёт шанс выжить. Если раскроет все их планы маме, то этот ничтожный шанс станет чуть менее ничтожным, он уверен. Он также уверен, что Норман замолвит слово, и тогда… Рот сам собой искривляется в диковатой нервной усмешке. Да. Тогда он посмеётся в лицо всем тем, кто закончил в банках с проткнутой грудью. Их сердца давно остановились, а его всё ещё бьётся, их мозг давно перестал испускать нервные импульсы, а его лихорадочно работает каждую секунду. Их конечности отделены от тела, а он может двигать любой свободно. В доказательство этому мальчик прижимает подушку к груди сильнее, сжимая пальцы почти до болезненного напряжения в мышцах. Он чувствует, он видит, он слышит. Делает глубокий вдох, которой ни один из отправленных детей никогда сделать не сможет, и снова чувствует запах чужого тела. Ещё немного, и Рей станет таким, как он. На лице застывает гримаса отвращения. Мальчик медленно стаскивает с груди подушку, та безвольно и глухо падает на пол, прямо под ноги. Перед мысленным взором маячит улыбка Конни, маячит игрушечный зайчик Конни. Если бы не эта игрушка. Рей стискивает зубы, ничего не понимает. Открывается дверь, высокая фигура в дверном проёме не двигается с места, но негромко произносит с высокомерными нотками, держа левую руку на поясе и кивая в сторону коридора: — Уходи. Рей приподнимается на локтях, холодно смотрит на Нормана, чуть нахмурившись: — Нет. Юноша вскидывает брови, но больше не говорит ничего, закрывает дверь, проходит, падает на спину рядом с мальчиком, откинув руки за голову. Валяющуюся на полу подушку он ему ещё припомнит. Норман слышит короткий вдох — Рей хочет что-то сказать, но сам тут же цедит, не давая ребёнку произнести и звука: — Ни слова. — Опускает тяжёлые веки, устало протяжно выдыхает, закрыв глаза сгибом локтя. Губы остаются едва-едва приоткрыты. Рей бы фыркнул, но послушно закрывает рот. Рей бы ткнул его в бок или просто тихо ушёл, но вместо этого всё продолжает смотреть на него — на этого странного, совсем не понятного ему взрослого. Взрослого, которого ему жаль. Мысль о перспективах становится блёклой. Он не желает себе такого будущего. Не хочет обессиленно падать и изображать добренького старшего брата изо дня в день. — Ты не вовремя пришёл, — голос тихий, но низкий и даже хрипловатый. Уставший. Что это за жизнь, когда даже простые домашние обязанности или время, проведённое с детьми, — пытка? С каждым звуком чужого голоса Рей не хочет такого будущего. — Не ты ли предложил выкинуть побег из головы? — Хах, — Норман выдавливает усмешку, та переходит в слабую улыбку, — да, — скорее адресовано самому себе, чем Рею. Он отнимает руку от лица, а потом с силой проводит по лбу ладонью. Трёт глаза, задевая нос, щёку, подбородок, снова откидывает руку назад. — Мальчиков берут мало, — неожиданно продолжает он разговор о мерзких перспективах, — значительно меньше, чем девочек, так что тебе очень повезёт. Но не обольщайся, ты не более чем грубая сила. Звучало неприятно. Норман буквально плюнул в лицо, что ты — никто, а после продолжил: — Но если будешь показывать отличные результаты, то сможешь жить лучше, чем любая женщина в статусе «мамы». Например, в научном отделе нет ни одной женщины, — и его тело несколько затряслось от сдерживаемых тихих смешков. Стоило ли говорить этому мальчику, что помимо пяти плантаций есть ещё одно очень интересное место? Смешки прекратились, Норман шумно втянул носом воздух, выдохнул и с некой истомой в голосе произнёс: — А теперь уходи. Рей чувствовал, как затекли локти, но вставать не спешил. Ждал, что Норман повернётся, схватит его или же просто заденет, но этого не было. Он не двигался, размеренно дышал, глаза были закрыты и ни намёка на плату за информацию не было. Рей чуть склонил голову на бок, вновь отмечая, какой этот взрослый странный, а потом поджал губы, ловя мрачную мысль о том, что его могут зажать где-нибудь позже. И всё же, оставаться тут смысла не было. Мальчик сел на кровати, от чего та чуть скрипнула, поднялся, сделал несколько шагов, убрав руки в карманы, и только после этого Норман подал голос, заставив того обернуться: — Выйдешь, запри дверь снаружи и просунь под ней ключ, — правой рукой Норман потянулся к жилетному кармашку, а после небрежно швырнул ключ в сторону двери, в аккурат под ноги Рею. Тот сделал два шажка назад и с интересом поглядел на звякнувший о пол предмет. Присел, усмехнулся и, подцепив ключ пальцами, хитровато произнёс: — Я могу и не вернуть его. — Думаешь, я не смогу выломать дверь? В ответ мальчик мог только ещё раз усмехнуться, покрутить между пальцами ключ и выйти. Норман, прислушиваясь, ждал щелчка замка, но так ничего и не услышал. Более того, не услышал, как закрылась дверь. Он приоткрыл глаза, чуть приподнялся, замер, сохраняя непроницаемое выражение, но при этом совсем перестал дышать на несколько секунд. — Хотела дать тебе одно поручение, Норман, — нежный голос Изабеллы пробежался по нервам. Одной рукой она держалась за ручку двери и приоткрыла ту чуть шире, что позволяло полностью видеть её в дверном проёме, другую же поспешно отдёрнула от кармана чёрного платья и опустила. Улыбка на её губах, блеск прекрасных глаз — всё это обещало, что содержание беседы будет очень интересным. Норман сел, чуть наклонив корпус вперёд, и сцепил пальцы в замок. Опять, опять уголки губ сами собой приподнимаются, удушая усталость и прочие мысли: — Я вас слушаю.