Бестолковые куски мяса.
Юноша в какой-то мере по-детски обиженно поджимает губы, закрывает глаза, желая унять негодование. Полностью сосредотачивается на собственном дыхании. Вдох — выдох. Кажется, что опустившаяся тишина не абсолютна. Как будто что-то стучит в коридоре. Всё ближе, всё настойчивее. Громче. Похоже на топот. Резко распахивается дверь, Норман так же резко открывает глаза, но у него нет возможности даже приподняться, чужое небольшое тело наваливается сверху, яростно хватает за ворот рубашки и тянет со всей силы, на какую только способно. — КАКОГО ЧЁРТА ТЫ НЕ СКАЗАЛ, ЧТО ТАМ ОБРЫВ?! — Рей даже не сдерживает крик. Не обращает внимания на то, что его руки подрагивают, что дверь распахнута настежь, что собственное дыхание сбилось от бега. Чёрные глаза яростно бегают по лицу, ищут ответ, а сталкиваются лишь с усмешкой и тлеющим огоньком из-под тяжёлых век. Стоит приглушённому полушёпоту раздаться, как пальцы обессиленно выпускают белую ткань: — Сюрприз. О, да, обрыв. Сердце болезненно сжимается от одних воспоминаний, от одного мысленного упоминания этого слова. Обрыв. Огромная бездонная пропасть разверзается под тобой, пожирая все шансы.Ну что же? Ты уже нашёл ответ? Достигнешь ли ты дна, или твоё паршивое сердце остановится раньше? Проверить можно в любую секунду.
Глядя в ошарашенное, полное отчаяния и ненависти детское лицо, Норман блаженно выдыхает: — Теперь понятно, почему мальчик не смог сбежать? — Как ты мог промолчать об этом?! — с каждым словом Рей вот-вот готов вновь сорваться на крик. — Как? — юноша с наигранным интересом приподнимает светлые брови, — это справедливо, — и гадко щурит глаза. Ему так хочется смеяться. Наконец-то в его жизни хоть что-то справедливо! — Бессердечный ублюдок. — Ха-ха, нет. Я вываливаю на бестолковую десятилетку правду без подготовки? Я отчаянно придумываю план в кратчайшие сроки и жду неукоснительного исполнения? Я взваливаю на глупое дитя ответственность за свою жизнь? И я ли заставляю лезть другого на стену прежде, чем убедиться во всём самому? Твоя трагедия не в том, что очередной «член семьи» отправляется на убой, а в том, что тебе не спастись. Тебе не перепрыгнуть и на другую сторону не перебраться.Падай вниз, малыш, как я когда-то.
Низкий голос взрослого пропитан ядом: — И кто из нас двоих бессердечный ублюдок? У Рея нет слов, все они застревают в горле, смешиваются и превращаются в гадкий тяжёлый ком, остаётся лишь что-то невнятно шипеть. А этому взрослому всё весело. Накрывает своими руками детские ладони и насмешливо кладёт себе на шею, словно хочет посмотреть: а сможет ли мальчик хотя бы чуть сжать горло. Рей бы плюнул ему в лицо. — Ну, давай же, — дразнящий шёпот, давление на ладонях, — я вижу, что сейчас ты ненавидишь меня. У тебя есть полное право, — пьянящий вкус мнимой справедливости ударяет в голову. Если этот чёртов обрыв сломал ему жизнь, то этим детям он должен сломать тоже. Это справедливо. — Жаль, что ты не посмеешь. Мальчик вырывает правую руку из чужих пальцев, резко вскидывает, замахивается. Не сказать, что удар такой уж сильный, но ощутимый, и бьёт пощёчина больнее по самолюбию, чем по лицу. Это отрезвляет. Усмешка больше не искривляет тонкие губы, а Рей не хочет даже смотреть в стеклянные глаза, он опускает голову, плечи. Накатывает странная слабость. Не зная, куда себя деть, мальчик бестолково смотрит на белую ткань рубашки под своими руками, на помятый ворот, расстёгнутые верхние пуговицы. И замирает, перестав на миг дышать, заметив в том месте на груди, где рубашка не закрывает кожу, что-то отвратительное, неестественное. Рею не нужно чужое позволение, чтобы начать расстёгивать оставшиеся пуговицы непослушными пальцами, а Норману, кажется, происходящее совсем безразлично, сейчас он готов позволить этому ребёнку всё. Мальчик резко откидывает полы рубашки в стороны, оголяя крепкое тело, стискивает зубы. Огромный уродливый рубец, растянувшийся по всей грудной клетке, не позволяет отвести от себя взгляда. Вертикальный, белёсый, с неровными краями, заставляющий стаю мурашек пробежаться по позвоночнику. Рей сглатывает слюну, наконец, решается поднять глаза. Губы Нормана чуть приоткрыты, его застывшее лицо не выражает даже лёгкого интереса, но стоит поймать стеклянный взгляд, как уголки тонких губ слабо приподнимаются. На щеке горит красный след. — Это не так больно, как выглядит. И всё же думаю, что тебе это не грозит, — в ровном голосе больше не слышно ни насмешки, ни издёвки. Норман осторожно берёт ладонь мальчика своей, опускает себе на грудь и замолкает, давая детским пальцам ощутить ровное биение собственного сердца. Рей бы отдёрнул руку от гладкого уродливого рубца, но крепкая хватка не позволяет. А, может, сам изуродованный участок кожи не позволяет, завораживая и невольно заставляя тянуться. — Ваш передатчик, как ты знаешь, — неожиданно начинает Норман, — находится в ухе. Со взрослыми всё обстоит куда серьёзнее. Он не только показывает наше местоположение, но и не позволяет выйти за пределы отведённой территории. У этого микрочипа достаточно мощности, выпустить электрический импульс, который мгновенно убьёт меня. Но не важно, как я умру, как только это случится, устройство пошлёт сигнал начальству. Как ты думаешь, где же это устройство? Рей давится гадким смешком от такого глупого вопроса, но медлит с ответом, ощущая, как ритм под пальцами участился: — Сердце? — Да. Если моё сердце остановится, они узнают.