Иначе неправильно, Изабелла.
С чего бы ей об этом вспоминать сейчас? Мысли приходили, уходили, плавно кружились вокруг понятий «правильно» и «неправильно». Она с любовью взращивает этих детей — это правильно. Она не доложила начальству о нарушителях — это правильно. Она дала сломленной Эмме информацию для размышления — это правильно. Единственное, что она сделала неправильно — дотянула до сегодняшнего дня. Злая усмешка заставила уголки губ чуть приподняться, Изабелла незаметно для себя надавила кончиками пальцев на столешницу.От крысы пора избавиться.
Она отошлёт его завтра утром. Стоило сделать это в день отправки, или даже сегодня вечером, стоило сделать это немедленно, но… Везде было это злосчастное «но», которое её останавливало. Изначально планировалось, что мальчишка будет при ней, пока все нарушители не будут отправлены. Сейчас же, опираясь на план поставок, хватит и двоих. Если говорить совсем откровенно — одного. До отправки Эммы он должен быть при ней. Должен был быть, однако всё резко изменилось из-за очередного «но». Он опасен. Способен поселить очередную слепую надежду в сдавшихся умах, возможно даже помочь им. Способен принести «революцию». Она свела чёрные брови, сжала губы в тонкую линию, и что-то злое словно свернулось под рёбрами, стало подниматься выше: — «Ты исчезнешь раньше, чем успеешь ещё раз протянуть свои грязные лапы». Негромкий вежливый стук в дверь заставил гневную волну колыхнуться, улечься. Плечи Изабеллы едва вздрогнули, но сама она не спешила ни оборачиваться на звук, ни отвечать. Женщина сделала глубокий вдох, стараясь придать себе прежний спокойный вид, вновь сложила руки перед собой, приподняла подбородок и, наконец, ровно и громко произнесла: — Войдите. Дверь не скрипнула, пропустила гостя, закрылась. Изабелла также продолжала стоять спиной к выходу, молчала. Прислушалась, нет ли сзади ровных шагов, но было тихо. Похоже, вошедший продолжает вежливо стоять у двери. — Проходи, Норман, — голос был как обычно властный, но почему-то казался уставшим. Возможно, вспышка гнева, которую она сдержала, несколько поубавила ей сил. — Наш разговор не будет долгим, и всё же я предложу тебе присесть, — Изабелла медленно развернулась, веки от причудливо падающей ей на лицо тени показались тяжёлыми. — Спасибо, — юноша прошёл вглубь помещения, но продолжал держаться от женщины на почтительном расстоянии, — однако думаю, что ваше предложение излишне. Изабелла не ответила. Молча всматривалась в блёклые голубые глаза и думала, что есть в серьёзном лице Нормана что-то отрешённое, пустое. Точно такое же, как в тех книгах и бумагах на полках. — Перейдём сразу к делу, если ты не возражаешь, — она ещё какое-то время вглядывалась в его лицо, словно бы на нём могли проступить нужные слова, при этом не замечала, как меняется её собственное выражение. Складка между чёрных бровей то появлялась, то пропадала, взгляд то мрачнел, то снова становился спокойным. В конце концов гнев, который она так старалась удержать, медленно просачивался наружу. Бороться с ним Изабелла уже не могла. Она сцепила пальцы крепче, невольно вытянула шею, словно старалась казаться выше собеседника, и процедила, заставляя Нормана напрячься: — Ты думаешь, что я ничего не вижу? — теперь она несколько опустила подбородок, глядя исподлобья, и сделала шаг вперёд. — Признаюсь, я до последнего закрывала глаза на твои действия, но не думала, что ты посмеешь зайти настолько далеко. — Она выдержала паузу, делая ещё один неспешный шаг навстречу, шумно вдохнула и придала себе обычный серьёзный вид. — Скажи, пожалуйста, имеешь ли ты хоть какое-то право хотя бы пальцем касаться этих драгоценных детей? Нет, — ледяная полуулыбка, казалось бы, смягчила её каменное лицо. — Но ты почему-то продолжаешь это делать. Тебе не кажется, что твой интерес к товару ненормален? Не стоит уподобляться бестолковому животному. Норман презрительно усмехнулся. Этой ли женщине сравнивать его с животным. — Даже ты должен понимать, — её голос опустился, — насколько это отвратительно. Или ты так несдержан, что готов броситься на всё, что движется и не может дать отпор? Изабелла ожидала любого ответа: что мальчишка начнёт рьяно всё отрицать или изобразит гримасу удивления, словно не понимает, о чём идёт речь. Он мог бы упасть перед ней на колени и начать оправдываться, хватаясь за подол её платья; мог бы, пусть и лживо, выдавить тираду раскаяния. Но он молчал, был сдержан и собран. Потом странная эмоция проступила на его отрешённом лице, смягчила черты, заставила издать непонятный смешок: — Я люблю его, — в стеклянных глазах будто появился живой отблеск, и низкий язвительный полушёпот словно проскрежетал у Изабеллы в ушах. — Что же в этом отвратительного? Она застыла. — Что? — и не могла воспринять услышанное. Уголки губ надломились, вырвался тихий нервный смешок, сопровождаемый странной, строгой, при этом презрительно-недоверчивой гримасой, — я ослышалась, не так ли? — Нет, — теперь и на его лице появилась надменная полуулыбка, — я правда люблю его.Ничтожество.
Она свирепела. Лицо оставалось подобно каменной маске, но если обратить внимание, то можно было заметить, как её грудь вздымается при каждом вздохе. Ещё одно неосторожное слово, бездумно брошенная фраза, и в фатальности последствий можно не сомневаться. Норман понимал это прекрасно, но почему-то сейчас было уже всё равно. Почему-то так забавляло, что даже сама Изабелла способна потерять самообладание. — Ты, — холодно, с нотками презрения в голосе, начала она. — Как ты можешь любить кого-то? Как ты можешь говорить о чём-то подобном, подразумевая ребёнка? — она вздохнула, словно пыталась унять свой гнев, покачала головой, ядовито усмехнулась. — Это не любовь, Норман, это — извращение. Парафилия*, если угодно. — Не вам вразумлять меня, если вы видите в этом только извращение, и не вам растолковывать другим их чувства. Стоит ли мне повторить снова, что я действительно люблю его? В очередной раз услышав эти слова, Изабелла больше не могла оставаться спокойной. Гримаса разрушительной злости изуродовала её лицо, но что-то удержало от того, чтобы сорваться на крик. Низким, властным голосом она прогремела: — Ты не можешь любить этого ребёнка, ты не способен ни на одно проявление хотя бы малейшей привязанности, не то, что любви. В тебе нет ничего, кроме жажды потешить своё либидо. Она говорила. Произносила всё резко и внятно, сотрясаемая от ярости, и эта ярость обретала черты того самого праведного материнского гнева. Сейчас она похожа на настоящую мать, на волчицу, защищающую своего…Что?
Норман осёкся.С кем ты сравнил её? С матерью? С настоящей матерью эту женщину?
Губы искривились, захотелось рассмеяться.Эта женщина? Она не мать, она — фермер. Скотовод. Палач, надзиратель — кто угодно, но не человек, который может носить родительскую ярость на своём лице. Она никто этому ребёнку.
Так смеет ли она осуждать? А она продолжала уже более спокойно, презрительно, надменно: — Если бы ты мог любить его, услышал бы ты тогда «Я ненавижу тебя»?..Откуда она знает?
— … «не прикасайся ко мне больше»?..Она видела?!
Она откровенно насмехается: — Ты отвратительное ничтожество, Норман, и даже Рей это понимает.Не смей говорить за него.
— Что? Что за выражение на твоём лице? Неприятно слышать правду? Неприятно, когда действительность отличается от твоих иллюзий? Он не строил иллюзий, а эта женщина не смела говорить ему то, что он и так знает. Она не смела повторять его слова своим ртом. — Не пора ли признать, что всё, что ты чувствуешь — обычное желание трахаться?Обесцениваешь меня?!
— …ты его не получишь… Что-то в голове щёлкнуло, перед глазами начало темнеть, уши заложило. Последний звук, что врезался в память, — громкий надрывный вздох, смешанный со стоном.Это всё, поганая сука?
В темноте было отчётливо слышно лишь ровное биение пульса. Он стучал, давил, но не срывался. Через какое-то время постепенно начало возвращаться ощущение собственного тела. Тяжёлое сердце щекотливо отдавало по рёбрам, руки, почему-то онемевшие, слабо жгло. Потом дыхание перехватило, онемевшие пальцы словно разжались, пришлось с огромным трудом неловко попятиться назад, сгибаясь с каждым шагом. Тупая боль охватила верх живота. Отступает тёмная пелена, Норман приподнимает веки, не понимая, что тяжело дышит через рот. Сквозь шум в ушах пробивается другой звук, не своего дыхания, но чужого, надрывного. Юноша бегло смотрит на свои руки, не предавая значения тому, насколько глубоко исцарапаны предплечья, как испачкались рукава; скользит взглядом по полу, и от внимания ускользает беспорядок. Разбросанные книги, смятые, разлетевшиеся бумаги — всё настолько естественно, что не имеет значения. Рассыпанный по полу причудливыми складками подол чёрного платья, кажется, тоже не имеет значения. Помятый белый фартук, аккуратные пальцы, вцепившиеся в ворс ковра — тоже, тоже не имеют значения. В голове лишь отголоски пульса. Тихие, быстрые. Полулежащая фигура Изабеллы впервые кажется такой слабой и хрупкой. Женщина, приложив другую ладонь к своему горлу, пытается отдышаться, но воздуха не хватает. Кто бы поверил, что из её горла когда-нибудь будут вырываться такие рваные вдохи. Она вскидывает голову, поднимает глаза; как выделяются посиневшие губы на её бледном лице, и как горит яростный и вместе с тем испуганный взгляд затравленной волчицы. Норман по-прежнему смотрит очень внимательно на её лицо, на выбившиеся из строгой причёски чёрные волосы, на пульсирующие вены на шее. Перед ним не «железная» леди, не фрау. Перед ним всего лишь обычная слабая женщина, которую он может с лёгкостью убить. По мере того, как его дыхание восстанавливалось, сердце начинало биться быстрее, распространяя странное волнение. В горле защекотало, кончики пальцев едва заметно задрожали. Пришло осознание. Он кое-как выпрямился, с неподдельным страхом смотря себе под ноги, потом снова бросил взгляд на неё, всё ещё в какой-то степени жалкую, и тем не менее, в какой-то степени величественную. — Эта ночь будет для тебя последней, — в хриплом голосе Изабеллы всё ещё звучали гордые нотки. Она попыталась сесть прямо, расправить плечи, спину, старалась держать голову ровно. Это невольно заставляло испытывать восхищение. — Уходи, — тихо бросила она, опустив голову. Изабелла не могла этого видеть, и всё же Норман, испытывая уважение, ответил ей коротким поклоном и немедленно вышел. Когда дверь осторожно закрылась, она позволила себе глубоко и протяжно вздохнуть, обессиленно откинуть голову назад, прислонившись затылком к шкафу. — Что же я должна была сделать, Лесли? — тихо прошептала она в пустоту, опустив веки. — Что же я должна была сделать? Ей казалось, что вот-вот должны были хлынуть подлые слёзы, но за столько лет их попросту не осталось. Норман какое-то время стоял в коридоре спиной к двери, опустив голову. Злость продолжала грызть изнутри и гадко нашёптывать:Ты пытался убить её, пытался убить!
Идиот! Хотелось ударить кулаком по стене со всей силы или упасть на колени и закричать. Надрывно орать, чтобы весь этот чёртов дом, все чёртовы пять плантаций услышали и сотряслись. Он сорвался. И как! Абсолютно потерял контроль. Чёртов мальчишка, чёртовы фермы, чёртова женщина! Но как бы он ни проклинал их всех, винить кроме себя было некого. — «О, боже», — устало подумал Норман, закрыл ладонью лицо и начал с силой тереть глаза, — «я пытался убить её. Я напал на неё». Так просто всё не закончится, это очевидно. Сегодня вечером Изабелла пошлёт рапорт начальству, завтра утром… Кривая усмешка обнажила белые зубы. Да, завтра утром можно смеяться. Надрывно, истерично, и говорить всё, что вздумается. Завтрашнее утро будет самым прекрасным, что он видел в своей жизни!Идиот. Такой идиот…
Он отнял руку от лица, замер, усмешка на губах стала горькой, сердце болезненно сжалось. Только сейчас он понял, что обещанные два месяца резко превратились в несколько жалких часов. Юноша мгновение испуганно смотрел перед собой в пустоту, потом тряхнул головой, и привычное жестоко-непроницаемое выражение опустилось на его лицо. Нужен план. Нужна идея. Нужна хоть какая-то мысль. Он раздражённо свёл брови, трясущейся ладонью потянулся к часам в жилетном кармашке, начал перекидывать их из одной руки в другую, обдумывая то один план действий, то другой, но всё казалось слишком сложным и невыполнимым! Всё требовало каких-то деталей. Вдруг Норман остановился, сжал часы, металлический шорох цепочки затих. Есть идея. Сам он её воплотить не сможет, но если передать всё в нужные руки! Юноша нервно хохотнул, перебросил часы в другую руку, открыл. Пометок с именами не было, но он точно был уверен, что одинокий огонёк, мерцающий на дисплее, именно тот человек, который ему нужен. Норман резким движением захлопнул крышку, сорвался с места, с громким топотом направляясь по коридору, прочь от кабинета Изабеллы. Сейчас требовалось найти лист бумаги, что-то пишущее и… ручку.