Лечащий врач

— Александр, доброе утро! — старикашка глянул на планшет в руках и снова уставился маленькими зелёными глазками на парня на койке, — я Шон Дэвис, ваш лечащий врач. Он затих, будто неожиданно забыл буквально все слова, недовольно скривил губы с раздражающим причмокиванием и щёлкнул тонким пальцем. Гамильтону резко стало плохо и противно. Захотелось открыть окно, заполняя комнату свежим воздухом, выдувая будто запах самой смерти, пришедший вместе с этим человеком. — Это Томас Джефферсон, мой ассистент, займёт меня на время. Он знает ваше расписание, так что можете не волноваться. Александр покосился на стоящего за спиной старика мужчину. Тот стоял в углу с отрешенным видом, будто не должен быть здесь. Гамильтону все равно, заинтересован он или нет. Какая разница? Постоит, спросит чего, да и отстанет. Так же все врачи делают? — Как ваше самочувствие? — Я в порядке. Старик кивнул и, пошептавшись с кучерявым мужчиной, наконец ушёл. На его месте осталось молчание, давившее на плечи, и противный запах домов престарелых. Он казался знакомым, но одновременно и отталкивающим, отвратительным, гнусным и мерзким. Александр даже не взглянул на оставшегося в комнате человека, с головой уйдя в чтение неаккуратных букв. — И тебе доброе утро, — представленный Джефферсоном сел на соседнюю пустующую кровать, будто на свою, закинув ногу на ногу и с удивительной внимательность рассматривая Гамильтона будто необычного зверя в клетке. И зверь приметил бы незаинтересованность и абсолютное безразличие наблюдателя, если хотя бы посмотрел в его сторону, уставившись такими же незаинтересованными глазами. — Доброе, — коротко ответил Александр, посчитав это вполне хорошим ответом, если учесть особенное нежелание обоих быть рядом и дышать одним воздухом. Врач лишь и может, что вздохнуть. Силком упертого парня заговорить не заставишь, что было логичным и вполне разумным выводом. — Что читаешь? — попытки разглядеть несуществующие буквы на сероватой обложке, что будто сливалась с здешней атмосферой, не увенчались успехом. — Книгу, — опять краткий ответ с толикой детской и невинной лжи, что даже ложью назвать чрезмерно сложно. Книгой являлась тетрадка на кольцах с неровными строчками от руки и маленькими карандашными портретами. — Интересно? — Очень, — Александр наконец положил тетрадку на колени, перевернув её обложкой вверх, и покосился на мужчину на соседней кровати, — вам что-то нужно? — Возможно, собеседник? — Джефферсон встал и принялся измерять комнату тяжёлыми шагами. В практически пустом помещении эхо было будто чересчур громким для тихого места. — Вы врач или посетитель, чтобы искать собеседника в палатках? — парировал Гамильтон, желая поскорее выгнать раздражающего человека в коридор и, желательно, закрыть дверь на замок, повесив табличку с ядовито-красной надписью «не беспокоить». Может, хотя бы так его перестанут беспокоить хотя бы до обеда. — Вчера ты был веселее, знаешь ли, — выдал Томас будто невзначай, просто так. То ли он наконец догадался, как завоевать к себе внимание, то ли это фраза была единственной возможностью продолжить неинтересный и не блистающий дружелюбностью диалог. — Мы виделись вчера? — Александр отложил тетрадку под подушку, предварительно загнув уголок по неровной чёткой полоске, означающий, что бумагу уже несколько раз сгибали. Такого высокого мужчину со скоплением тёмных кучерявых волос на голове он бы вряд ли забыл прямо на следующий день, особенно если учесть, что они разговаривали. Наглый и приставучий, будто жвачка на одежде, ну точно незабываемый ещё несколько дней. И сколько бы его не уверяли в книгах, что это прилагательное относится только к хорошим людям, Александр готов поспорить и изменить значение на «абсолютно раздражающий». — Да, — после некоторой паузы ответил мужчина, резко изменившись в голосе, — мы вчера отлично ладили. Душа в душу. — Вы мне не нравитесь, — сообщил Гамильтон, не собираясь даже думать о чужих чувствах. Может, хотя бы так его оставят в покое? — Ведёшь себя как невоспитанный ребёнок. — Как ребёнок себя ведёте тут только вы, — Александр скрестил руки, гордо поднимая голову. — Повторяешься, Гамильтон. Джефферсон не воспринял слова в серьез, будто это был бессмысленный детский лепет, крайне оскорбляя парня. Но аргументов не нашлось. Александр не помнил лиц и событий, что было лишь палкой в колеса даже в больнице, где кроме общения заняться было нечем. Казалось, будто двухэтажное здание наполнено дальними родственниками, что знают его, но сам он впервые видит их. Голоса знакомы, всплывают где-то в дальнем уголке разума, но имя, их знакомство стёрли из памяти, удалили, заперли. Он старается, старается вспомнить хоть что-то о них, хотя бы имя, но все тщетно. Ощущение вечного повтора и проплывающей мимо жизни не покидает и съедает заживо в моменты тишины и одиночества. Каждый день он ходил в одно и то же место, садился в одно и то же кресло, терпел одни и те же косые взгляды детей, что не могут тихо пошептаться друг с другом, на всю комнату говоря о его странностях, и разговаривал с одними и теми же людьми, каждый раз начиная разговор с «как вас зовут?». Вечные повторы, пока в один день Александр не остался в комнате. На дверную ручку повешен вырванный листок с большой надписью «не выходи!». Он не выйдет. Лица не знакомы, голоса в голове остаются, белые стены сводят с ума, натянутые улыбки работников раздражают. — Я не буду это пить, — розовые таблетки, в которых отражается свет из окна, вызывали внутренне отторжение. Будто в них яд, и Александр об этом знает. — Тебя не спрашивали, — Джефферсон не церемонится. Заставляет взять стакан и под наблюдением кладёт в силой раскрытую ладонь по таблетке. Безвкусные, но безусловно не какие-то витамины. — Уберите от меня свои руки, — отдернув одну руку из ослабленной хватки, Александр покосился на сидящего на тумбочке мужчину, — и встаньте на ноги. Это вам не стул. — Ещё к чему придерёшься, Гамильтон? — снова схватил Александра за запястье, снова заставил проглотить гадкую розовую таблетку, снова отошёл к кровати напротив. — Заебал, — парень не любил нецензурные выражения. Лишь с близкими друзьями, в моменты сильных эмоций и когда синонимы просто не находятся. Но это настолько потрясло его, что вышло как-то, как любят оправдываться люди, само. — Ты меня тоже, но я же молчу. И ты будь добр. — Извините? — Ты все время извиняешься? Перестань. — Обращайтесь ко мне на «вы», мы не настолько близки. — Может ещё поклониться до пола, да прислугою стать? Язык развязался? Александр гордо поднял голову и выпрямился, став не на много, но заметно выше. Он не ребёнок, он может отстоять свое мнение, свою позицию. Но показанный жест вызвал только насмешливое удивление. — Твой рост не 130 сантиметров? — Джефферсон прикрыл рот рукой, строя удивленное лицо, — ну да, теперь-то я точно буду относиться к тебе лучше. — Да как вы смеете? — Гамильтон вскочил на ноги, чуть не уронив стеклянный стакан с водой на пол. Возможно, лучше бы он упал, привлекая к себе внимание. — О, это легко. Смотри: думаешь, в голове возникает шутка, говоришь и все смеются, — Томас поспешно осмотрел Александра с ног до головы и скептически выдал: — Ну, люди с чувством юмора смеются. — Джефферсон! В дверь постучали. Обе персоны обернулись, на пару секунд забыв друг о друге. — Александр? Вы кричали, все нормально? — медсестра с озабоченный видом зашла, мельком оглядывая комнату. — Да, да, все хорошо, — Томас опередил парня, одним взглядом приказа ему заткнуться и молчать в тряпочку, — просто пациент немного вспылил, с кем не бывает? Осень же, хандра, все такое. — Хорошо. Не забудьте передать доктору Дэвису об этом. Любые подробности важны, — женщина направилась к выходу. — Конечно. Дверь закрылась с характерным щелчком. — Так, ты что-то хотел, Гамильтон? Александр пару секунд смотрел на закрытую дверь, а после резко повернул голову, пусть и не полностью, но готовый оспорить свое мнение. Или, по крайней мере, честь. Так ведь делают?