Лечащий врач

– Ты хотя немного понимаешь, что ты натворил? Понимает. – Какой ущерб ты нанёс? Понимает. – Не только моральный, а и физический. Понимает. – Финансовый. Понимает. – Нам придётся потратить ещё не менее тысячи долларов. Мы бюджетное заведение, но всех интересует, почему же наши пациенты настолько долго не могут выздороветь. Понимает. – Я вполне могу отправить тебя писать отчёты о финанс... – Вас интересуют только деньги? Не вы ли твердили о важности наших пациентов и их состоянии? – Мы сейчас говорим не о пациентах. – А я о них. Будьте добры, допустите меня к моему пациенту, чтобы я продолжил работать. Иначе эти ваши финансы пойдут на оплату моего несуществующего труда. На календаре значилось начало октября, но за окном, судя по снежному покрывалу, был уже ноябрь. А может декабрь. А может недавно праздновали Новый год. Впрочем, ему не особо важно. Если раньше была причина ежедневно в приятном ожидании ходить взад-вперёд, периодически глядя на стрелки часов, то сейчас хотелось, чтобы это время остановилось и перестало давить на плечи невидимыми ладонями. Примерно с неделю он покорно ждал, отмерял дни и представлял тот самый долгожданный момент встречи. Когда он сможет сначала обрадоваться, полезть обниматься и, может быть, даже расплакаться, а потом состроить наигранное обиженное лицо, вымаливая извинения. А он ведь даже не обиделся. Примерно с неделю он ежедневно, после завтрака, выходил в зал, общался с сидящими там людьми и наблюдающими врачами, а после тихого часа ходил по двору. У него даже стало получаться говорить с детьми без явного отвращения и раздражения. Им нравилось слушать разные факты и истории. Даже если они не особо знали, о чем он говорит. Только всему есть границы. Терпению, надежде, вере. Он устал. Едва касаясь холодного пола, Александр сидел на кровати, сгорбившись, и устало смотрел на бледные, острые, чуть покрасневшие коленки. Недавно, лениво шаркая по одинокому коридору, он споткнулся о свои же ноги. Как нелепо. На тумбочке возле отключенной лампы, чья вилка на самом деле была выдернута из розетки, ещё с самого утра стояла тарелка с остывшей противной массой, прилипающая к стенкам и ложке. Её не стали убирать, понадеявшись, что он поест. Что его все же сразит голод, он сдастся, забудет о своей гордости и поест. Каждый день они так считают. И не только с этим "завтраком". Тарелки все время стоят здесь до самого вечера, когда приходит знакомая девушка и с трагическим вздохом забирает их. Будто ей не все равно. Таблетки запихивали силком. Сначала попытки сопротивляться были успешны, непривыкшие к его отпору врачи попросту терялись, но им же не впервой иметь дело с такими больными. Но, по мнению Алекса, они были абсолютно бесполезны. Разве что успокаивали физически. Все мысли, запертые внутри, продолжали мучить. На самом деле, он не помнит, почему его стали поить успокоительными. Или антидепрессантами. Неважно. Возможно, он кого то потревожил. Сломал что то. Сорвался. Но он этого не помнит. Из за таблеток? Они были противные. От них тошнило. Тело слабело, не слушалось. Они не усваивались в пустом желудке. Приносили лишь страдания. Он бы был не против просто лежать, рассматривая однотонный белый потолок. Но его ни разу не спросили. Плохое самочувствие? Это из-за тебя. Плохие мысли? Из-за тебя. Что-то? Из-за тебя. Казалось, что их главное решение - слушаться медперсонал и сидеть на месте, не возражая. За дверью кто-то все время ходил туда-сюда, громко говоря с кем-то. Этот таинственный "кто-то" предпочитал стоять и говорить более тихо. От него слышалось лишь неразборчивое бормотание. Да и Алекс не особо вслушивался. Какая ему то разница? Он предпочитал смотреть на неизменные стрелки часов, пассивно отмеряющие время. – Алекс? Дверь открывается. – Алекс. Его кто-то зовёт. – Алекс! Ноль реакции. Знакомый голос. Пробирается в самую даль сознания. Воспоминания поглощают с головой. Тепло. Доброта. Любовь. Предательство. Алекс отталкивает чужие руки на своих плечах. Прижимается к стене. Неразборчиво бормочет. Плачет. И не хочет чтобы к нему подходили. Слова сливаются в едино. Превращаются в сплошную кашу. Которая занимает все мысли. Вытесняет их. В голове голоса. Голоса, голоса, голоса. Нежные, строгие. Раздраженные, смеющиеся. Голоса молчат. Голоса говорят. Какая разница. Какая разница. Алекс слышит. Алекс понимает. Ему все равно. Он ничего не знает. Одни голоса. Отвращение. Ненависть. Печаль. Страх. Холод согревает, успокаивает. Впервые Алекс рад. Холоду. В груди. Уйди. Уйди. Уйди. Не подходи ко мне! Ненавижу! Как ты мог? Я верил! Я старался! Я любил! Ты все опять испортил. – Алекс? Да? – Что читаешь? Книгу. – Интересная? Очень. Мягкие руки ложатся на плечи. Дыхание обжигает мочку уха. – Разве ты это уже не читал. – Читал. – Читаешь ещё раз? – Да. Незнакомец встаёт. Ходит по комнате. Останавливается у окна. Молчит. Тонет в раздумиях. – Я хотел сходить сегодня. Куда? – Куда нибудь Ясно. – Мог бы подкинуть тебя до больницы. Как тебе такое? Не надо. Они съехались. Тот мужчина, знакомый лишь внешне, настоял на переезде к нему. Что он ожидал? Идти было некуда. Алекс, с ненужной бумажкой о его болезни, теперь сидит дома. Нахлебник. – Не хочу. – Хорошо. Незнакомец подходит. Алекс не двигается. Незнакомец наклоняется. Алекс не двигается. Горячее дыхание на макушке. Алекс не двигается. – Люблю тебя. Алекс не двигается. Он не знает этого человека. Он знает персонажей книг. Он хочет стать одним из таких персонажей. Со своей историей. Со своим счастливом концом. Но не суждено. Незнакомец уходит. Хлопает дверь. Машины едут, люди спешат, времена года меняются, время безизбежно летит. Алекс не двигается. Он не знает куда.