Молчание

не было б тебя у меня, если б не беда не было б меня у тебя, если б не слова не было б тогда той любви, что так дорога нам, далека

                           У него было лёгкое и продуктивное детство. Наставник отца, превосходный маг-долгожитель Гельмас обучал его грамоте и заклинаниям одновременно. Седобородый, похожий на величественную внимательную сову, маг умело завлекал маленького принца, обещая, что «ещё одно такое же небольшое предложение, принц Фобос, и мы непременно приступим к заклинаниям». Помимо достойного учителя неотъемлимой частью того замечательного детства был Седрик, его верный соратник, который был на тот момент и выше, и сильнее, и умнее принца, но при всём при этом не был лишён мальчишеского задора и дружеской преданности по отношению к существу, отстававшему от него на многие десятилетия жизненного опыта.       Седрик был умным, а Фобос в то время стремился к уму, как к единственному истоку своего будущего успеха. Принц знал не без примера своего отца, мелькавшего перед глазами жалким предвестием, что о другой реализации его амбиций, о чём-то существенном, намного большем простого накопления знаний, не стоило и мечтать. В отце он не видел той безоговорочной фигуры, с которой стоило бы брать пример, поскольку правительницей была мать, и потому отдалялся от него, по-детски вредничая и обещая себе не быть игрушкой для девчонки, пусть и такой прекрасной, как его мать.       Фобос старался брать пример с Гельмаса, который был сам себе хозяин уже больше двадцати лет. Принц был рождён слишком поздно, чтобы застать те времена, когда маг ещё не похоронил своей жены, и потому делал выводы, что отсутствие женщины в жизни мужчины позволяет ему делать всё, что хочется. И эти рассуждения невольно пошатнули авторитет матери в глазах мальчика, который перестал любить то, как она самостоятельно причёсывала его перед сном или учила верховой езде. Теперь причёсывался Фобос самостоятельно, а на лошадях ездил наперегонки с Седриком близ замка, куда мама просила не ездить.       Девочек Фобос стал ненавидеть с десяти лет, когда впервые увидел свою невесту. Розовощёкая и полноватая принцесса Лимберы стала объектом насмешек и нападок принца, уже потому что была наследницей престола, а, значит, априори должна была всю жизнь стоять впереди него, как мать стояла впереди отца. Кроме того, девочка не блистала умом. Много говорить при принце, смеявшемся над ней, принцесса боялась, а односложные вежливые ответы на некоторые вопросы семьи Фобоса делали её скрытной и глупой. Однажды на совместной прогулке Фобос довольно громко сообщил Седрику, что Эбвейн долго заучивает все свои три слова перед тем, как прибыть с визитом, и девочка разрыдалась.       С годами ничего особенно не менялось. Только теперь королева была ещё больше строга и ненавистна своему сыну, которому чрезвычайно не хватало свободы в период первых походов для подавления паучьих восстаний. Седрик на это время оказался в числе полководцев, а принц, получивший надменный и официальный отказ на возглавление войск от королевы, беззлобно желал оборотням победы. Чтобы Её Величество, как Фобос стал звать свою мать, поняла, что совершила ошибку, заставив его скучать во дворце.       Две королевы, королева Меридиана и королева Лимберы, сошлись на том, что пришёл удачный час для новой попытки сблизить Фобоса и Эбвейн. И девочка, намученная уроками настойчивого флирта и тихой покорности, с неподдельным страхом отправилась гостить в чужой замок. В последний свой вечер в доме она умоляла не отправлять её туда, где восстают племена оборотней, но отец с матерью могли оправдываться лишь тем, что не отправляют её на поле боя, а отправляют в замок человека, с которым ей нужно будет разделить свою жизнь.       В первую их встречу, Фобос с удовольствием отметил то, что принцесса совсем не похорошела, но решил придержать это замечание на потом, видя, что в эту их встречу наследница не пыталась выглядеть приветливо и радостно. Эбвейн за те «годы передышки», как Фобос без стеснения называл это время на занятиях с Гельмасом (о чём волшебник непременно докладывал королеве Вейре), вытянулась и стала суше. Она только начинала превращаться в одну из тех аристократок-красавиц, которых Фобос всегда видел рядом с матерью, и потому не представляла никакой опасности. Принц от скуки заговорил с Эбвейн на третий день её нахождения в замке и был приятно удивлён, когда девчонка смело и слегка раздражённо сообщила ему, что не один он не желал бы себе такого брака. От этого зародилось наивное и довольно глупое желание уличить принцессу во лжи, которое и стало на период отсутствия верного друга Фобоса, его главным спасением от скуки.       Эбвейн старательно пряталась в королевской библиотеке в перерывах между пробуждением и сном. Читала всё подряд по две-три строки и быстро бросала — магических книг ей хватало и дома. Она скучала так больше шести-семи дней, пока на горизонте не появилась новая забава: принц Фобос вдруг стал проявлять к ней интерес. Сначала он оказывался в библиотеке в одно время с ней, бросался колкостями, а потом девушка, чувствуя ту самую скрытую власть над юношей, о которой говорила ей мать, давая любовные уроки, стала затягивать его в разговоры. Темы принцесса подбирала наугад, хватало ей лишь того мелкого предположения, что все мальчики любят говорить о войне и о себе.       И Фобос действительно любил говорить и о войне, и о себе. Главное, что для этого требовалось, это всего лишь правильно поддеть его, натолкнуть на разговор. Ох, кажется Эбвейн не было равных в этом занятии, потому что спустя считаные дни она знала о принце то, что королеве Вейре так долго доставалось от Гельмаса: Фобос хотел большей свободы, чем имел. — Не далёк тот день, когда принц решится на восстание против вас, Ваше Величество, — преостерегал Гельмас, не правильно понимая стремления ученика. — Думаю, целебная магия поубавит его пыл на время. — Это так правильно, — убеждённо поддакивала Эбвейн, понимая свободу совсем по-иному. — Я бы тоже… Тоже хотела бы делать то, чего мне хочется.       Между наследниками устанавливалась симпатия, та непосредственная и шаловливая симпатия, за который каждый держал гордость «за умение приручить второго». Это не было любовью или даже влюблённостью, просто терпимость друг к другу. Но в письме к матери Эбвейн королева Вейра писала, что свадьба должна состояться почти сразу после подавления всех восстаний, потому что «как любят они друг друга, как нравятся друг другу…» Всё это было написано с абсолютно непроницаемым лицом, а в строках письма путался страх. Если бы Ундина была Вейре близкой подругой, то она непременно кончила бы письмо так, как кончалось оно в её голове: «Боюсь, если не женить Фобоса в ближайшее время, то нам более не уместиться рядом друг с другом живыми.»       Восстания были подавлены быстрее, чем ожидалось, и Фобос, давно это предчувствуя, узнал о своей свадьбе от Её Величества лично. К тому моменту его «приручение от скуки» стало совершенным. Принц был уверен в том, что Эбвейн влюблена в него без памяти, а принцесса самодовольно уверяла себя в безграничной любви принца, при этом даже никогда ещё не чувствуя тепла руки Фобоса. Не зная даже, живёт ли в его руках такое тепло.       Из походов возвратился Седрик с кучей жестоких и невероятно прекрасных историй. Фобос слушал его с завистью, напрягаясь и думая: «И этого мальчишку ты когда-то заставлял чистить тебе ботинки. Лучше уж быть таким мальчишкой и знать все опасности в лицо, чем быть принцем и прятаться в замке». В тот же вечер, когда Седрик оправился от небольшой, но неприятной раны на спине прямо между лопатками, они вместе нарушили давний запрет королевы Вейры и отправились на лошадях по гористым землям к мрачному туманному лесу.       Пару дней спустя Эбвейн отправилась домой для подготовки к свадьбе. Фобос решился проститься с ней для того, чтобы успокоить мать. И всё недолгое их прощание принц чувствовал себя неважно. Он избегал прямого взгляда и всё не мог найти слов для того, чтобы проститься с Эбвейн. В тот момент он вдруг стал ясно понимать, что в замок она вернётся только для того, чтобы стать его женой. И эта мысль сделала Эбвейн такой красивой, преображая будто и её маленький подбородок, и огромные живые глаза дикого зелёного цвета… — Мне будет не хватать тебя здесь, — с большим трудом произнёс Фобос, касаясь маленькой девичьей руки двумя своими ладонями.       Эбвейн улыбалась. Ей эти прикосновения были дороже поцелуев рук, к которым мать пыталась приучить её. Она с удовольствием сжала руки Фобоса своими руками в ответ. Ей было ясно, что она непременно вернётся сюда и непременно станет его женой, но было так тоскливо уезжать. — Кажется, будто мы видимся в последний раз, — неосторожно произнесла принцесса. — Такими — да.       А остальное плыло туманом, вихрем неслось мимо маленькой женской фигуры, которая для Фобоса заслоняла всё самое страшное, что произошло в его жизни после. Всю свою следующую жизнь он смотрел на происходящее, воображая перед собой Эбвейн, ручки которой он сжимает в своих руках. Именно позади её портрета текла кровь, падали навзничь изуродованные мёртвые тела, позади её портрета нависала темнота. Позади её хрупкой фигуры кричало его сумасшествие и одиночество, его борьба за трон и месть, не знающая границ.       Война с повстанцами, ведомыми Нериссой, пролетела за хрупкими плечами Эбвейн слишком быстро, оставшись в глазах лишь алым пятном. Потом, восстанавливая силы, Фобос на некоторое время потерял из памяти дорогой ему портрет и, что самое ужасное, всё это время он видел происходящее в упор. Он видел, как восстанавливается мир вокруг него, как гибнут обидчики его семьи, как гниют они в тюрьме, и не скрывал своего удовольствия.       Когда Меридиан погрузился во мрак, Фобос сделал непостижимое усилие над собственной гордостью, отправив на Лимберу письмо, и оказался раздавлен громкими обвинениями и яростными отказами. Он никогда не знал почерка Эбвейн, но предпочитал думать, что она сама писала ему ответ, что без помощи матери она была так жестока, называя его убийцей, и что лишь по своему собственному соображению вырвала из него остаток того живого, что даже после удара по семье, выжило в грудной клетке, прикрепившись к лёгким и удерживаясь на них.       Фобос тратил много сил для того, чтобы оправиться от войны, но она не желала оставлять его и была рядом как верный друг до сих пор. Весь пережитый им ужас войны за собственную жизнь и память о семье, который был несопоставим с подавлением восстаний ради тысячи чужих жизней, следовал за принцем второй тенью. Сначала это появилось в полной смене круга королевских приближенных, которых удачно сменил Седрик, а затем и в жестокости по отношению к народу. Мать Фобоса была мягка, ожидая удара со стороны сына и надеясь на подданых, когда стоило поступать иначе. Он её ошибок повторять не смел.       Под влиянием пережитого были созданы и шептуны, которые знали всё то, что неосторожно роняли в замке слуги и воины, и найден в комнатах Гельмаса волшебный песок. Под влиянием тени жалкие, не такие жестокие как их предшественники, повстанцы стали для Фобоса одновременно забавой и причиной бессонницы, вызванной страхом смерти, к которой принц быстро привык.       И Джоделайн стала для него забавой, медленно превращавшейся в загадку, которая нравилась Фобосу всё меньше и меньше. После того, как она всё переиграла, оказавшись в его замке, мужчина напрягся, но, когда шептуны рассказали о девушке без голоса, он стал чувствовать себя не столько напряжённым, сколько… напуганным.       Детская настороженность коснулась принца, как чужая рука, которая легко толкает в солнечное сплетение и сразу валит с ног. Это было так неприятно и странно, что мужчина усомнился в здравии своего рассудка. Он ли боится девчонку, которая едва научилась превращать перо в цветок? Он ли боится девчонку, которая боится его самого?       Фобос видел в Джоделайн девушку, непременно знавшую то, что ей нужно, но стоявшую на месте, не предпринимавшую попыток даже схватиться за желаемое. И, кроме того, она была странной в отношении Стражниц, от которых отказалась и которым в то же время помогла, мешая мужчине внедрить в их компанию Миранду. Фобос знал, что той девушкой без голоса, о которой говорили его помощники, была именно Джоделайн. В рядах его служанок не было немых и уж тем более не было тех, кто знал земной язык немых.       Принц мог устранить предательницу в тот же день, как узнал обо всём, но был в происходящем некий интерес… Как далеко Джоделайн может зайти? Как много у неё осталось секретов? В последний раз Фобоса влекла так Эбвейн, которую он сквозь пройденные года снова видел маленькой и глупой девочкой, всерьёз думавшей, что она может владеть его душой.       Мужчина сравнил Эбвейн с Джоделайн быстро, сразу понимая разницу между ними, и пришёл к тому, что его новую союзницу можно неоспоримо считать гораздо опасней какой-то юной и гордой сердцеедки. И, если быть достаточно откровенным, и более привлекательной в плане внутренних качеств. У Эбвейн никогда не было ни хитрости, ни цинизма, в то время как у Джоделайн эти качества были преобладающими, отлично сочетаясь с гибким и подвижным умом. В этом союзница чем-то походила на королеву Вейру, которую Фобос теперь знал лишь в лучшем свете.       При их встрече в комнате, выделенной для Джоделайн, мужчина чувствовал отсутствие той ничтожной магии, которая обычно была в преображённом теле Вандом и заранее считал это новым трюком девушки, пытаясь найти ответы в её скованности и заметной бледности. Фобос позволял ей тянуть время, позволял играть с огнём, чувствуя некое удовлетворение от этого.       Гордость его негодовала: «как можно терпеть этот обман»? Но что-то другое призывало ждать, призывало играть в предложенную игру, как некогда завлекало поддаться игре с Эбвейн, поражение которой всё ещё лежало болью на медленно преображавшемся клочке сердца князя.       И, когда Джоди вдруг поцеловала его, Фобос с негодованием подумал о том, что ему уже приходилось проигрывать подобным образом и оправляться от видения маленькой фигуры, скрывавшей за собой кровь и смерть. Теперь он был намерен победить, и потому делал всё, чтобы тяжкий горячий груз душевных терзаний достался не ему.       Князь спокойно отпустил Джоди, когда она решила сбежать от своего же поступка, и снова остался наедине со своими мыслями. Джоделайн была бы идеальной правительницей, подстать его матери: умной, рассчётливой, циничной, но при необходимости мягкой и жалостливой, — была бы идеальной спутницей жизни. Должно быть, жизни Фобоса, раз он так считает. Её умение хитрить было бы полезно ему до тех пор, пока не будет использовано ему во вред. А его извращённое собственное видение прекрасного приняло бы все её отвратительные черты характера за положительные.       Фобос без усилия нашёл Джоди в своём саду. Столкнувшись с ним почти у самых дверей, она не только не покраснела, но и не опустила взгляд. Фобоса это позабавило, подначивая сказать: «если уж и собираешься играть во влюблённую дурочку, то играй до конца». — Мне стыдно за своё поведение, — легко выдохнула девушка, что заведомо было нелучшей её ложью. — Брось, — холодно ответил Фобос, наблюдая, как её пальцы неустанно касаются запястьев, сильно обтянутых таким лёгким, простым платьем. У неё ведь тонкие запястья, ткань свободного платья служанки не может настолько обтянуть их. — Тебе просто нужен был предлог спрятать от меня что-то.       Князь видел, как она, настроенная на борьбу, попыталась вырваться, когда его руки схватились за запястья, но не позволил даже попытаться согнуть руки в локтях и оттолкнуть его. А его ладони аккуратно поползли вниз по запястьям, чтобы ловко расстегнуть пуговицы.       Когда Фобос увидел бинты, он сразу бросил вопросительный взгляд на девушку, но та не смутилась. — Шрамы, — убеждённо соврала она. — Вилл резала свои руки. — Кожа меняется, когда применяешь оборотное заклинание. — Хорошо! — вскипев, бросила Джоди, попытавшись всплеском рук высвободиться, но Фобос умело удержал её. — Я резала себя!       Мужчина смотрел в правдивые карие глаза почти с восхищением. Так умело врать до конца! Так выворачиваться, находясь на грани раскрытия, очевидно, важного секрета!       Фобос рванул бинт на правой руке и ужаснулся. Разум хлёстко треснул его, очищая рассудок от азарта, и мужчина внимательно вгляделся в большое чёрное пятно, растёкшееся под светлой кожей. В детстве мама называла такие пятна «эффектом лгунишки», потому что любила сказку о девочке Гретте, которая хотела колдовать и едва не убила себя, не имеющее магию существо, стремясь попасть в ряды великих волшебников. А затем уже Гельмас рассказал ему о проклятье, которое медленно умертвляет существо с недостаточной природной магией, которую оно расходует на заклинания до тех пор, пока не умирает. А эти чёрные пятна, как предвестники смерти. Гельмас любил называть их воронами.       Увиденное не только удивило Фобоса, но и разозлило. Он рванул второй бинт, находя на левой руке почти такого же размера пятно, и резко поднял взгляд на лицо, в котором ясно читалась работа мысли. — Ты могла убить себя этим, понимаешь? — взревел мужчина, не ожидая от себя такой эмоциональности. — Ещё немного заклинаний, и ты умерла бы! — Это просто пятна, — тихо произнесла девушка. — Это отсутствие магии! — громко произнёс Фобос, не понимая своих же слов. Прямой смысл этой фразы, голый факт того, что эта девушка обманула его, рассказав о своей магии, словно ускользал от князя.       Мужчина задрал рукава платья вверх, придержал Джоди, когда она в ужасе попыталась вырваться, и снова сжал её запястья, рассматривая их с гудящим от волнения сердцем. Ему вдруг вспомнилась Нерисса, её безобразные чёрные руки, которые она тянула к нему. Она вдруг явным воспоминанием вышла из-за фигуры Эбвейн и замерла перед ним чахлым, умирающим существом, которое всё больше старело с каждым новым заклинанием и всё не отступало.       Фобос прикоснулся большими пальцами к, как считал, центрам червоточин и медленным вкрадчивым шёпотом стал произносить слова исцеления. Джоди должна была узнать это заклинание в скором времени, но совершенно не так. Это заклинание называлось «отвяжись от меня, любопытное существо, и умерь свой пыл». Ему принца обучал Гельмас.       Сначала девушка противилась и пару раз пыталась вырвать свои руки из сильной хватки, но потом, вероятно, заметив, как чёрные пятна накрывает белая пелена её нежной светлой кожи, успокоилась и замерла. Фобос наклонил голову так низко, чтобы его шёпот исчезал, растворялся в целительном действии заклинания, и, лишь когда темнота стёрлась с женских рук, он выпрямился. Джоди смотрела на князя со смятением, и он понимал, что, должно быть, есть в его взгляде что-то совершенно противоположное злобе, что-то, что внушает ей страх и удивление одновременно. Девушка заметно паниковала, пытаясь выдавить из себя хоть слово, но Фобос специально мешал ей задумывать, всё ещё держа руки Джоди в своих. — С этого момента нам обоим придётся играть честно, — сообщил князь, шумно выдыхая из себя этот момент эфемерного спокойствия.