после неё я не думал пытаться снова, но, лишь увидев тебя, я очнулся словно
— Нужно скорей найти эту самозванку и не попасться, — пробубнила Ирма, от злости, не имевшей другого выхода, сильно задевшей Калеба своим плечом. Повстанец сжал зубы, прижимая к себе руку, висевшую вдоль тела плетью уже второй день, но ничем другим своей боли не выдал. Когда Корнелия, маленькая приставучая стражница, случайно обратила на него внимание, парень недовольно прищурился и ускорил шаг, громко шлёпая ногами по затхлой зловонной воде и специально обрызгивая подол яркой юбки. — Это уж точно, — подхватила Хай слова стражницы воды со слишком очевидной и наивной попыткой немного разрядить обстановку. — Простите, солдаты Фобоса, не сегодня! — захихикала она, но, понимая, что никто не отозвался, неловко замолкла. — Странно всё это, — понуро проговорил Калеб, чувствуя себя комфортно рядом с Тарани, которая молчаливо таращилась себе под ноги всю дорогу. — Переселение души… Напоминает одну сказку. — Какую сказку? — переспросила Корнелия, бросая взгляд на спину впереди шедшего повстанца и всё не сводя взгляда с его руки. Будто бы действительно ощутив этот взор, скользивший по конечности, которую Рон, лекарский сын, смущённо и невнятно назвал то ли безнадёжной, то ли «немного живой», парень снова плотно прижал руку к своему телу. Не успевший обучиться всему, что знал пленённый отец-мятежник, Рон говорил с Калебом о его руке неуверенно и нехотя — знал, что захороненный недавно Аракс мог быть его лекарской ошибкой. Мальчишка (так Калеб с некоторых пор звал даже тех, кто был младше его самого на год-два) краснел, больно сжимал его руку, лепетал, опустив взгляд, что может перевязать… И глава повстанцев решил, что ему не зачем слушать этого недоучку тем более тогда, когда все в лагере чуть ли не хрюкают от смеха, пуская похабные шуточки. — Глупая детская сказка, — хмуро произнёс парень, оглядывая тоннели, по которым они со стражницами медленно поднимались в замок. — Страшилка для непослушных. О высших существах, которые за непослушание отправляли в тела людей другие души, а их отправляли в вечное небытие. — Что же такого натворила Вилл, если нам даже шанса не дали с ней познакомиться? — иронизировала Лэр, находясь в самом странном для неё положении. Ей было так больно за Сьюзан Вандом, которую она видела почти накануне их вылазки на Меридиан, в собственном доме на ужине. Отец Ирмы привёз её, зарёванную и провонявшую алкоголем, с собой из участка, чтобы поддержать и аккуратно выяснить, если ли у Вандом человек, способный присмотреть за ней. И то состояние Сьюзан, с которым она столкнулось, схватило её за сознание так сильно, что Ирма просто не знала, как вывести из себя ядовитую лютую ненависть ко всему, что окружает её сейчас, чтобы она не разрушила её изнутри. Не то, чтобы Лэр понимала что-то в этом… в слезах, поддержке и прочих глупостях, но она точно для себя выдумала, что сама никогда бы так не поступила, что была бы до конца с незнакомым человеком, не зная, как вернуться домой, как снова встретиться с семьёй… Нелегко было спасать свои праведные убеждения от наглых глубоких вопросов внутреннего голоса, но стражница воды старалась как никогда. В то время как Хай вдруг поняла, что, наверное, не смогла бы даже смириться с тем, что попала в чужой мир, чужое тело. Взглянув на Корнелию, которой каждая девочка хоть раз мечтала быть с тех самых пор, как она заявилась под конец пятого класса, успевшая повидать и сам Нью-Йорк, и Париж, в то время как Лин очень смущалась того, что ей часто приходится помогать родителям в их недавно открывшемся ресторане, того, что уже не раз наглые мальчишки смеялись над ней, когда она приносила им еду, китаянка поджала губы. Если бы она однажды утром проснулась Корнелией Хейл, она не стала бы самой счастливой, как думала раньше. Тарани думала лишь о подозрительной, странной безопасности бесконечных канализационных путей, слушая как её и чужие шаги раздаются в нагнетающей тишине с неприятным хлюпающим звуком. Почти в унисон. Я, кажется, впервые осознала то, насколько близко подступила к смерти. Всегда мечтала написать что-то подобное, пафосно-интригующее, в своей книге для того, чтобы накалить атмосферу и подогреть интерес читателя, но, как оказалось, страх не должен быть пафосным и интригующим. Страх интимен по своей природе, сокрыт от остальных. Я осознаю это, чувствуя, как моя рука дрогнула, когда абсолютно не нужный, уступающий в силе оцепенению трусливого тела, заржавевший железный браслет замкнулся на запястье. Вдумчиво кинула взгляд на свои руки, наклоняясь чуть вперёд, чтобы увесистые оковы не оказывали такой большой нагрузки на плечи, а затем неспешно поднял его на Фобоса, слушая, как один из преданных стражников покидает тронный зал, очень гордый собой. Я очень надеялась вписать в свою книгу давно выдуманную сцену о Дороти Мэйв, попавшей в подобную ситуацию. Она бы разрешила всё обманчивой дипломатией, заставив бывших напарников поверить ей, а потом бы пошло обычное клишированное кино, ничтожность которого я осознаю лишь сейчас. Каким бы смелым ты не был, ты не сможешь решиться на действия, если к твоему лбу приставлен пистолет. Если ты не бессмертен, конечно. Если ты бессмертен, то ты скучаешь по страху. А я бессмертием, к сожалению, не страдала. Слушаю, как очень скрытно, очень неохотно живёт огромный замок за массивными дверьми, как распахиваются и закрываются двери, как несмело бегают по ветхому вековому строению мыши-служанки и строевым шагом разгуливают те, кому довелось не получить выговор от принца за последние пару часов. Слушаю, как кровь шумит в голове. И старательно пытаюсь не сложиться под тяжестью оков, тянущих мои руки вниз. Фобос смотрит непроницаемым, королевским взглядом, не давая мне и надежды на возможность предугадать появление Седрика. Даст он мне секунду на то, чтобы проститься, или заставит стоять посреди тронного зала несколько часов, сжимаясь внутри от страха, потому что… Жалко, что руки вылечил, а меня так сразу убьют? Звучно усмехаюсь. Глупая, бестолковая. Пойми уже, что это не мультфильм, в котором все всех жалеют. Если ты никого не жалеешь, то и тебя не жалеют. — А теперь ты расскажешь всю правду, — устало произнёс Фобос, рассматривая Джоди, которая натужно пыталась выпрямиться, пока ржавое железо, кусающее её обманчиво-нежную кожу, нещадно тянуло всё ниже и ниже. Он был слишком импульсивным и разочарованным, когда решился воспользоваться кандалами, но теперь видел, что это того стоило. Нездоровая гордыня девушки, её самолюбие и упорство растеклись по венам, помогая Джоделайн продолжать держать лживое лицо, из последних сил расправлять плечи. Фобос видел много таких людей из повстанческих рядов. Стражники валили их на колени перед ним, князем, одним толчком, а они всё поднимались на ноги, не позволяя себе встречать смерть слабыми, и смотрели, как дикие вольные звери. Пытать или даже умертвлять такое зверьё было интересно, в тысячи раз интереснее, чем глумиться над податливыми плакальщиками, которые клялись в верности ради сохранения целостности своей шкуры. Интересно было видеть лично, как гибнет не тело, а свободолюбивый, мятежный дух. И Фобос отнёс бы Джоди к неугомонному зверью, будь она раненой оборванкой с Меридиана, таскающейся с мятежниками. Но ведь она была девочкой, не знавшей войны и насильственной смерти. Об этом кричало её бестолковое нутро, содрагающееся лишь тогда, когда опасность ухватит за подбородок и ухватит за губы, выпивая жизнь, кричал разум, притворно-хитрый, подкидывающий ей разные роли и заставляющий отыгрывать их от чистого безделья. Принц сжал кулаки, когда внутренний голос поддел его насмешливо-певучим вопросом о том, как же тогда такая глупая, насмешливая женщина провела его? Но Фобос тактично подметил, что Джоди всё ещё не произнесла ни слова. — Так и будешь молчать? — сдержанно спросил мужчина, злой уже от того, что не может найти ответ на свой собственный вопрос. — Всего лишь не знаю, с чего именно начать, — отозвалась Джоди. — Начни с правды, — Фобос усмехнулся в ответ на открытую провокацию, не понимая, почему тронный зал пуст. Где же его стража, стоящая обычно с двух сторон от пленника и после подобных штучек обязательно разъясняющая то, почему их не стоит применять в разговорах с князем? Где же стража, которая отправит неугодную девицу гнить в подземелья? Таким ведь нет прощения, Фобос. Я не видела ничего. Словно скрывшись за маской, Фобос смотрел на меня также холодно, как глядели бы безучастные портреты, выполненные безупречно, иллюстрирующие людей, замерших в полном своём великолепии и прекрасно осознающие это. Я дёрнулась, пытаясь с помощью резкости движения снова расправить плечи, но кандалы молниеносно утянули вниз. Конечно, можно было бы наконец рухнуть на этот чёртов пол и передохнуть, но если уж выбирать между жизнью и смертью, то можно стерпеть всё, что угодно, чтобы не сдаться сразу. — Я немая, — высоко задрав голову, снова попробовала вскинуть плечи, размять локти и снова вызвала дрожь в затёкших руках. Оковы снова оцарапал кожу. Хотелось думать, что не до крови. — И обычный человек из двадцать первого века. Был вечер, когда я со своим парнем собирались ехать к моим родителям. Я села за руль, а потом… Авария, — мне пришлось выбить из себя это слово. — И я очнулась в теле Вилл, в больнице. Смешно видеть, как эта женщина тратит последние силы на то, чтобы казаться равной мне, когда одно лишь касание смерти приводит её в открытый ужас. Её узкий, лишённый болезней разум реагирует на боль лишь тогда, когда о ней упомянут или же когда она произойдёт, но уж как упрямо корчит из себя саму строгость и холодность… Моя девочка. На языке чувствуется горечь этих странных, неприменимых в моём случае ни к одной существующей женщине. Жалкие слова, не клеймящие человека, к которому они оказываются применены, а потому и пустые. Но, смотря на Джоделайн, я ощущаю их внутри себя. Они неосторожно скользят, задевая старые раны, которые давно обратились в едва приметные шрамы, оставшиеся лишь неосязаемыми воспоминаниями. Возможно, это и заставляет меня так открыто думать об этих пустых словах и не молчать при самом себе о ней. Когда я был влюблён впервые, то всё отвергал. Стыд не позволял говорить ни с самим собой, ни с королевой Вейрой, которой в пору волнений и подозрений так выгодно было женить меня и отослать с глаз долой, чтобы растить мою дражайшую сестричку. Любовь была ниже меня, была прикормкой с отравой для хищного зверя. Была, верно, единственной ловушкой королевы Вейры. Потому она была страшна и стыдна, потому так болезненно переживаема и ненормально почитаема мной в ужасные годы подавления восстаний. Потому, возможно, и пережита нелегко, но именно умение победить её спасло меня от худшего. Женись я на Эбвейн в те годы, когда бредил этим, то, предполагаемо, был бы мёртв уже несколько лет к ряду. Её любовь ослабила бы меня, заставила бы почитать тех, кто пошёл против моей матери, унизила бы меня. Поэтому эта любовь стыдна, поэтому отвергаема мной. Но эта женщина… Не прощение ли стоит у истоков любви? Не будь я тем, кем являюсь, ответ был бы отрицателен, но прощение, к сожалению, единственное, чем я могу наградить Джоделайн. И даже оно подозрительно для остальных… Князь помиловал женщину, одурачившую его как мальчишку… Ослабила ли она его? Если уж болтливая бесполезная прислуга нашла нечто интересное уже в первом прибытии Джоди, то что они распознают после помилования. Дурная, противоречивая женщина, которой стоило довериться чёртовому Кондракару, а не мне. Не я должен помогать ей в возвращении домой. Ни после нашей смешной сделки, ни после признания собственных чувств. Не то, чтобы эти чувства были причиной оставить её, странную, непонятную, подле себя, чтобы тешиться её близостью… Это невозможно выдавать за вескую причину даже в собственных мыслях, но потенциал эгоизма неограничен… Джоделайн снова старается расправить плечи. Я почти импульсивно поднимаюсь с места, сумев осадить своё тело в последний момент, и выдвигаюсь к ней навстречу. Девушку интригует моё молчание, страшит, но это равноценная плата за её ложь. Схватив Джоди за руки, возможно слишком грубо для такой как она, я без труда освобождаю сначала первую руку, пробегаясь взглядом по краснеющим царапинам, а затем и вторую. Вспоминается её недуг, вылеченный мной, и в голове невольно проскальзывает мысль о том, что изучение лечебной магии того стоило. Хмурюсь. Подобные мысли не смущают меня, как в юности, но и не радуют. Конечно, если бы тело стражницы не потеряло свою магию, Джоди могла бы умереть, и я действительно спас её, но не стоит занимать голову подобным. — Мы, очевидно, оба подошли к самому сложному выбору, — произнесла девушка, потирая левое запястье. — Отдать приказ убить тебя не так сложно, — отвечаю, отрывисто улыбаясь. На губах Джоделайн застывает аккуратная ответная улыбка. Но я не испытываю страха ни пред ней, ни пред хитрым прищуром. Любое её слово, любая, я уверен, даже самая близкая к правде догадка, будет выдержана мной достойно. Хрупкие девушки не ранят чувства сильных мужчин. Но наше тесное молчание прерывает звук распахнувшейся двери и торопливых шагов Седрика. Мой помощник смеряет Джоди отрывистым взглядом, и только затем произносит: — Мой князь, Стражницы вместе с повстанцем проникли в северную часть замка, на данный момент ушли недалеко от тюрьм. Очевидно, кто-то из тюремщиков в сговоре с ними, поскольку стража отсутствовала на месте. Я отдал приказ поймать стражниц и привести в тронный зал. Взгляд на Джоди. Отсутствие бурных эмоций, способных изменить выражение её лица, меня совсем не удивило. — Молодец, Седрик, — равнодушно кивнул. — А теперь иди и лично доставь мне всех незваных гостей.им так просто мне что-то сказать, но они предпочтут меня потерять
Элион проводила взглядом двух одноклассниц, которые встретились ей на пути, и снова шумно вздохнула, ощущая себя одинокой и брошенной. Сначала Корнелия, а теперь и Рик, магазин которого снова так не вовремя оказался закрыт. Сжав покрепче ладонь в кармане брюк, блондинка снова ощутила прикосновения пятиконечной звезды к коже и невольно вспыхнула до кончиков ушей от смущения. Она ведь, кажется, решилась наконец признаться в таком глупом, неожиданном для неё воровстве, решилась потерять последнего из тех людей, кто хоть как-то догадывался о её существовании… Разозлившись, Браун сильнее стиснула в кулаке звезду и невольно ускорилась, думая, что хватит с неё этих неторопливых прогулок в городе, в котором каждому плевать на неё. Что будет, если однажды она исчезнет? Да тут и рассчитывать не на что! Никто не вспомнит о ней, даже смотря в выпускной альбом! Решив сократить дорогу, девушка резко поворачивает вправо, направляясь в мрачный переулок, где солнечный свет загораживали массивные серые здания. Она ускоряется, громче топая. Сумка болтается из стороны в сторону на плече, а звезда уже причиняет боль. Наивная и одинокая. Теперь будет вовремя приходить со школы и сразу за уроки, как всегда хотели родители. Что ещё остаётся девочке, от которой так нагло отказываются друзья, на которую совсем не смотрят парни… Так унизительно быть той, к кому парни подходят, потому что просто стесняются напрямую подойти к твоей подруге. Хоть бы кто-то подошёл к Корнелии, чтобы узнать о Элион, чтобы лицо Хейл вытянулось в удивлении и никогда не возвращалось в прежнее состояние. — Мелкая! Браун обернулась на оклик и тут же пожалела об этом. Пора уже научиться игнорировать подобные унизительные оклики, но поздно было для внутренних порицаний. Перед Элион выросли два парня, смутно знакомые ей по парковке у школы, на которой они, как крутые, прогуливали уроки. Корнелия говорила о возможности сблизиться с ними до того, как они устроили пожар в мужском туалете, и будто бы не замечала их странной, отталкивающей наружности. — Есть деньги? — прямо спросил один из парней, который носил серебряное колечко в носу и, как знала Браун, очень этим гордился. — Н-не, — начала было Элион, но, решив, что здоровье ей дороже школьных завтраков, полезла в карман куртки и вынула мелочь, которую ей всегда было неудобно при Корнелии называть своими карманными деньгами. — Давай, — недовольно цокнул второй, вытягивая вперёд свою наглую лапу, на которой начиналась витиеватая татуировка, растянувшаяся до локтя. — И не стыдно отбирать у девочки последние деньги? Браун поджала губы, сдерживая вздох. Зачем о её существовании вспомнили именно сейчас, когда она могла отдать деньги и спокойно отправиться дальше домой? Парни расступились, глядя назад, и Элион увидела впереди девушку. Красивая, модно одетая и, должно быть, просто от скуки решившая вступиться за серую мышь с косичками. — Хэй, как тебя зовут? — присвистнул парень с татуировкой, и Элион невольно высыпала мелочь обратно в карман, нерешительно делая шаг назад. Её тут же ухватили за локоть. — Стоять, — строго произнёс более разумный парень, тот с колечком в носу. — Ты кто такая? — не радуясь дерзкой незнакомке также, как его друг, он бросил взгляд на девушку, подтягивая к себе несопротивляющуюся Элион. — Её подруга, — соврала незнакомка, хмурясь. — А теперь отпустил девочку и пошёл своей дорогой. — Ха, подруга, лучше не вмешивайся, — уже из принципа парень сжал руку Элион сильнее. — Лучше подожди нас, — спохватился второй, подмигивая, — потусуемся вместе… Незнакомка кисло улыбнулась. Браун уже видела, как она разворачивается на своих каблуках, оставляя её с разъярёнными парнями, но девушка неожиданно направилась в их сторону. — Пригнись, — бросила она как-то особенно легко, отчего никто не предал этому значение. Резко незнакомка вскинула правую руку, и что-то неосязаемое сбило Элион с ног, роняя её вместе с парнями на землю. Сердце забилось от… Страха? Непонимания? Браун не могла объяснить своего состояния, чувствуя, как из-под её тела пытается выбраться чужая рука, слушая сердитый сдавленный мат. Элион беспомощно оглянулась на парней, которые ранее так напугали её, а теперь быстрым бегом скрывались из виду, и сглотнула, резко повернув голову. Девушка стояла над ней, протягивая руку. Испугавшись, Браун упала на землю и попыталась отползти, но незнакомка схватила её за ногу. — Не бойся меня, Элион. Я твой друг. — Я тебя не знаю, — в панике быстро выпалила блондинка. — А ты знаешь моё имя и… Что это было? — обречённо спросила она, опираясь на руки и вырывая из несильной хватки свою ногу. Незнакомка улыбнулась, примирительно вскидывая руки. — Меня зовут Нерисса, Элион. Я здесь, чтобы рассказать о твоей настоящей семье.