Blackout

      — Я так снова ходить не смогу, — тихо усмехается Марк и поворачивает голову, чтобы поцеловать Джекса в щёку, а затем оглядеть краем глаза. Так не особо удобно, поэтому снова в зеркальную поверхность смотрит, наслаждаясь тем, как заведённый в край Ван сжимает его тело сильными руками, заставляя даже хрустнуть пару косточек.       — Думаешь, не сможешь? — издевается над старшим, вновь распаляя его тело прикосновениями одной руки, в тоже время другой направляя изнывающий член внутрь разработанного ануса и резко подавая бёдрами, так что на всю длину и до звёзд перед глазами у обоих.       — Вероятнее всего… — стонет парень, который уже почти голос сорвал. — Но готов потерпеть сие прискорбное обстоятельство…       Марк сам бы не смог объяснить почему стал так выражаться, у него просто все мысли плавятся, а человек, что так умело провоцирует его тело, продолжает уничтожать все крохи разума. И единственное, что остаётся — очень крепко держаться за раму, которая — единственная опора… А опора необходима чрезвычайно.       Потому что руки Джексона — одновременно везде. Они гладят, слегка щекотят, ласкают и терзают, заставляя реагировать всё тело — мурашки расходятся то тут, то там, дрожь пробирает до самых костей, делая даже их мягкими и покорными.       Потому что Джексон точно знает под каким углом двигаться, чтобы заставлять Туана кричать от наслаждения, а его пальцы — сжиматься на раме до скрипа и хруста, от пронзающего удовольствия.       Потому что Джексон уже давно изучает Марка, не прекращая это делать, не упуская ни единой детали. Ведь найдя его эрогенные зоны, он запомнил их почти сразу, позже уже совершенствуя ласку на них.       Потому что Джексон трахает так, что силы все уходят, даже если всё, что требуется — это стоять и принимать его в себя, даже не в состоянии подмахивать бёдрами.       Потому что Джексон прерывается лишь на несколько секунд, чтобы схватить свою камеру и отщёлкать несколько кадров почти не глядя, а затем снова продолжает долбить, так, что у Марка всё тело трещит по швам.       Потому что Джексон — чёртов эстет и ему самому доставляет, когда он наблюдает за искажённым лицом Марка, который совсем не может контролировать себя и у которого на лице отражены всё то блаженство и удовольствие, которым причиной сам Ван.

***

      — Ты меня заебал, — тихо смеётся Марк, который кончил минут уже десять назад, но всё ещё не может собрать себя по кускам хотя бы в нечто похожее на человека, а потому продолжает рассыпаться на полу, куда чуть ли не свалился просто. Он до сих пор перед глазами видит их двоих, картинка как будто вырезана на сетчатке, — одновременно получающих оргазм и как-то в унисон стонущих-рычащих, от сокрушительности его.       — Надеюсь, в хорошем смысле? — Джексон тут же — на полу — лежит рядом с ним, только в отличие от Туана не на спине, а на боку, подперев голову рукой. Он водит по тяжело вздымающейся груди старшего рукой и довольно улыбается, зная заранее ответ на свой вопрос.       — Если невозможность хоть как-то двигаться — хороший смысл, тогда — да, — заливается Марк, который и вправду даже на бок не в состоянии перевернуться, чтобы быть лицом к лицу со своим парнем.       — Я буду тебе помогать, — хмыкает Ван, поглаживая теперь по скуле. — Мне не сложно, тем более — ты такой тощий.       — Я не тощий вовсе, — в ответ тоже хмыкает, а затем тихо просит. — Но я буду очень благодарен, если отнесёшь в постель.       Джексон легко подскакивает с пола, будто и не растерял большую часть сил в процессе, что только-только закончился. Поднимая рыжего с пола и прижимая его к себе, он ощущает странное тепло где-то в грудной клетке, которое смущает его и ставит перед вопросом — что происходит? — который он с удовольствием выкидывает из головы, поскольку Марк целует его шею и лучше думать именно об этом.       — Джекс, у меня через пару дней съёмки на пляже, поэтому тебе придётся меня не истязать пока больше…       — Это как вообще? — улыбается, а затем вздыхает. — Нам придётся целибат на это время объявить?       — Если ты не сможешь сдерживаться… — тянет задумчиво Туан, которому идея полного воздержания не особо нравится. Она даже вызывает лёгкий страх, потому что он знает — Джексон не любит запреты и ограничения. Успокаивает тихий ответ фотографа:       — Сдерживаться не могу, но может так и лучше. В смысле — воздержаться, — он качает головой и забирается на кровать, оставляя Марка на себе. Тот счастлив и оплетает его конечностями, устраиваясь как можно удобнее, пока его накрывают одеялом, из-за того что от окна весьма неслабый сквозняк. — Ко мне же ещё отец приехал, — сопит недовольно. — Нужно будет с ним поговорить и убедить, наконец, отстать от меня.       — Расскажешь мне о нём? — просит старший, не особо рассчитывая на положительный ответ.       — Я не люблю тему семьи, — Джексон сам не замечает, как начинает поглаживать спину парня. — Но тебе, наверное, нужно рассказать. Ведь ты — мой…       — Это не обязательно, но желательно, — кивает, целуя нежно в плечо и потираясь о него же носом.       — И я о том. В общем-то, долго тут и не о чем говорить. Родители вступили в брак по указке дедушек, которым необходим был союз для объединения компаний, — фотограф морщится, вспоминая это всё, но его очень успокаивает прижимающееся тёплое тело, обладатель которого внимательно слушает и не перебивает. — Мать даже умудрилась полюбить отца, а вот он её — нет. Она заботилась обо мне, но он этим был недоволен, а потому отправил в кадетский корпус. Там я провёл почти всё детство и юность, изредка встречаясь с матерью. Они присылали достаточно денег и следили за тем, чтобы условия были лучшими, но… Их для меня не существовало уже лет с тринадцати.       Когда пауза в рассказе затягивается более, чем на пять минут, Марк решается спросить:       — Что было после корпуса?       — Я уехал. Собрал все деньги, что копил годами и купил билет на самолёт до Лос-Анджелеса, — вздыхает, стараясь не позволить нервам разгуляться из-за всех воспоминаний. — У меня здесь дядя со стороны матери. Он со мной не часто связывался, но с детства баловал больше всех и говорил, что могу приехать к нему в любой момент, — улыбка проскальзывает на лице Вана, а Марк, заметивший это, начинает мечтать о встрече с единственным его адекватным родственником. — Конечно, Джейк был удивлён, но принял с распростёртыми объятиями. Он помнил о моём очень давнем увлечении фотографией и подарил недорогую, но очень хорошую камеру. Первые месяцы я только и делал, что снимал для себя. Было мучительно стыдно, ведь семья у Джейка небогатая, он миллион лет назад отказался от всех связей, что мог получить от других членов семьи, а так же от наследства… Ему приходилось содержать с момента переезда ещё одного человека. Это приносило муки совести почти нестерпимые, но сил искать работу и хоть что-то делать у меня не было вплоть до четвёртого месяца использования его гостеприимства.       — Что тогда произошло? — с интересом спрашивает, не прекращая разглядывать парня.       — Случайно забрёл на фестиваль азиатской культуры, — хмыкает довольно. — Смотрелся я там, конечно, как свой, но один из нанятых фотографов подошёл и недовольно спросил не наняли ему меня в помощь втихаря. Мы разговорились, даже посидели и выпили, а затем он предложил работу. Так вот и закрутилось.       — Как тебя нашёл отец? Я правильно понимаю, что ты ему контактов никаких не оставлял?       — Не оставлял. После корпуса даже домой не заезжал, — кивает и снова хмурится. — Матери лишь на второй месяц написал с дядиного номера. Как я понял, сперва он думал, что я побродяжничаю и вернусь, ведь мне некуда деваться, кроме как идти к нему в ноги и просить… А потом он случайно услышал наш телефонный разговор и выпытал у матери моё местоположение, — переводя дыхание, Джексон отмечает, что от этого всего рассказа у него внутри неприятно колет, но всё же завершает повествование. — Он прилетел почти сразу, но получил от меня отказ. Сказал, что мне нужно повзрослеть и через пару лет я одумаюсь. Теперь уже прошло восемь, повтор этой ситуации случался трижды, и думаю, что на этот раз он не отстанет до последнего.