Blackout

      — Что?.. — растерянно переспрашивает, не в силах заставить себя поверить в услышанное.       — Он болен. Даже стоял в очереди на пересадку. Так как её не успели сделать до критичного распространения опухоли, был вычеркнут. Без возможности восстановления.       Джексон хотел бы не говорить этого всего. Хотел бы в очередной раз отмахнуться от нерадивого родителя, однако новые условия путают и не дают мыслить нормально.       — Ты уверен? — чуть оседает, поражённый новыми обстоятельствами.       — Да… В том-то и дело, — чуть поворачивает голову и целует нежность тонких пальцев, прикрывая глаза и приподнимая руки, чтобы ладонями пройтись по бокам и замереть ими на пояснице. Действиями не вызывает ни намёка на пошлость и совершенно не меняет тона беседы, которую продолжает едва ли не шёпотом. — Мне так хотелось поймать его на лжи, но… Лучше бы ничего не проверял и не удостоверялся в правдивости, которой не ожидал.       Ошарашенность Марка сходит немного на нет, поэтому в голове всё больше рассуждений и размышлений, но Ван их прерывает:       — Правда, я теперь жду ещё одного подтверждения, но оно так быстро не появится, — с сожалением тянет, морщась и всем своим видом выдавая расстройство.       — Он знал о своей болезни столько лет и ничего не говорил? — ставит под сомнение, стараясь лучше понять ситуацию.       — Нет. Только в предыдущий приезд — два года назад. Но тогда, по его словам, лечение шло хорошо и в очереди на пересадку быстро двигался.       — Это…       — Почему… — смотрит тяжело, пронзая всё существо, словно глазами собираясь добраться до правды, хотя и прибегает к помощи слов. — Почему ты сказал ему не верить?       Марк рад бы привести точность аргументов и доказательства, но у него есть лишь опыт, о котором рассказывать нет желания и сил, а так же — интуиция, с которой, как говорится, в суд не пойдёшь.       Молчание слишком затягивается, хотя за время него Джексон убеждается лишь в одном — Туан будет стоять на своём, пусть и не сможет ничего действенного предпринять или привести чёткость доводов. Это запускает вовсе не ту логическую цепочку, потому неверность выводов вслух:       — Думаешь, что я не смог бы определить — лжёт он мне или говорит правду?       Марк вздыхает тяжело и качает головой, разрываемый желанием всё объяснить и нежеланием того же. Тянет молчанием пару десятков секунд, а после рассказывает спокойно:       — Он говорит о тебе… Так, словно ты — самое ценное, что у него есть в жизни. Но это слишком фальшиво звучит с учётом обстоятельств, — отводит взгляд и опускает одну ладонь на плечо парня, задумчиво произнося. — Я притворился, что не знаю ни о его приезде, ни о нём самом. И, Джексон, ты бы послушал, какие сказки мне поведали. Ты вот знал, что он всегда хотел, чтобы ты был как можно ближе? И только твой вспыльчивый характер заставил его отослать тебя в Академию? Просто потому, что ты был неадекватным. Это слово было лейтмотивом половины рассказа.       Не ожидавший подобного Ван просто медленно моргает, сжимая руки на чужих бёдрах и ощущая подступающую злость. Только вот не ясно — что именно является её источником.       — Он… Ты же понимаешь, что никто не стал бы рассказывать на его месте истину. Вы только познакомились и…       — И это повод лгать? — Туан приходит в замешательство и вскидывает брови, поражаясь такой защите и наивности. — Если он солгал так, то… Мог лгать в чём угодно ещё. В том числе — о болезни.       Блондин отворачивается теперь сам, морщась вновь и желая сбежать от этого разговора. А лучше — в принципе из дома или даже из города. Только бы не решать проблемы никакие.       Но…       Но неожиданно — ему запрещают.       Запрещают не жёсткостью слов, упрёками или угрозами. Неожиданно — лаской и нежностью, ведь старший внезапно оставляет лёгкие поцелуи на лице, прижимаясь совсем не опошлённо.       — Мы со всем разберёмся, хорошо? Прошу, не покидай меня снова, — звучит жалко и сам себя ненавидит за слабость, но когда её ещё проявить, если не с человеком, который столько для него значит? — Вместе сумеем разобраться и не… — хочет сказать «не дадим тебя в обиду», но за секунду предчувствует реакцию и успевает исправиться. — И не дадим никому решать за тебя. Я тоже не стану и приму твой выбор, каким бы он, в конечном счёте, ни был. Хорошо?       — Почему тебе это так важно? — серьёзно — глаза в глаза — и с намёком на неприятие лжи, которую сможет сейчас раскусить.       — Почему?.. — позволяет себе на раздумий мучительность взять какое-то время, после решаясь на искренность. — Ты нравишься мне. Я не буду петь о любви, поскольку это глупо, — «знал бы ты насколько», — но я не отрицаю сильной симпатии. Хотя самое главное… Я вижу тебя настоящего.       Джексон позволяет себе усмешку в ответ на последнее заявление, совсем не может сдержаться, но совершенно этим не обижает, вызывая лишь спокойное:       — Знаю, что не поверишь мне. И точно не поверишь в то, что кто-то может тебя принять таким, какой ты есть.       — Ты мне тоже нравишься, — внезапностью бьёт, не спуская глаз и наблюдая реакцию, что прописывается лёгкой улыбкой на красивом лице. — Не считаю, что мне нужна помощь. Но, возможно, что ошибаюсь и стоит прислушиваться к тебе. Постараюсь это делать.

***

      Джексон уходит рано утром, но его гость этому не удивляется, так как предупреждён с вечера. Ему везёт больше, чем фотографу, а потому может проваляться в постели более часа, прежде чем приводит себя в порядок, одевается и спускается вниз, не собираясь там задерживаться.       Впрочем, планы его быстро корректируются обитателем гостиной.       — Доброе утро! — низкий поклон от Минхо, которого быстро оглядывает, заставляет улыбнуться. Так очевидно, что парень рос в Корее и ещё не перенял заморочки западного менталитета. — Хорошо отдохнул?       — Доброе! Замечательно, — Марк кидает сумку в кресло, а сам устраивается на диване, с большим удовольствием произнося просьбу:       — Сделай, пожалуйста, мне кофе. Без сахара, из еды ничего не нужно.       — Сию минуту, — радостно подрывается младший, который сам вчера просил злоупотреблять властью, чтобы учиться выполнять распоряжения гостей.       Когда они уже вместе откидываются на спинку широкого дивана, всё в той же гостиной, спокойно попивая горячие напитки, Туан спрашивает:       — А мы снова дома одни?       — Ага. Ван-старший должен через час вернуться.       — Ты с ним общался? — осторожно спрашивает Марк, не зная — стоит ли вообще в такие обсуждения втягивать юношу, который пусть и имеет отношение к этой семье, но всё-таки…       — Пару раз, — кивает неловко, старательно отводя взгляд. — Мне нельзя такого говорить, но от него мороз по коже, при том, что считаю себя не особо впечатлительным, — краем глаза замечая насмешливость Туана, поясняет тут же. — Ты не в счёт! Ты — мой кумир…       — Я всё понимаю, не волнуйся, — чуть склоняется вперёд и опирается локтями на бёдра, отпивая немного горького, а потом спрашивая. — А ты сегодня тут надолго?       — Относительно, — пожимает плечами и спокойно спрашивает. — У тебя… Есть какое-то поручение? — глаза так и загораются азартом, хотя выражение лица ничего не выдаёт, кроме одного лишь знания для Марка — парень имеет просто отличную выдержку и манеры, а от того замысел начинает казаться не таким уж глупым и безрассудным.       — У меня появилась идея, но не уверен, что стоит тебя втягивать.       — Втяните, — отвечает быстро, после чего они оба секунду тормозят, затем смеются и лишь после нескольких минут веселья переходят к сути вопроса, продумывание которого у Туана уже какое-то время происходит.