Дни и ночи

– Ты кругом прав, это полное безобразие, – Айвэ сосредоточенно прикусил губу и затаил дыхание, пытаясь перевязать травинкой загогулину гнутого прута. Задача непростая – он балансировал на носочках на поваленном бревне, едва доставая до ветки, к которой привязывал плетеную из ивы корзинку, и только лай Хуана вовремя предупреждал, когда долиец, переступая с ноги на ногу, рисковал оскользнуться на влажном после утренней мороси мху. Дважды веточка дрожала и вырывалась из пальцев, но, наконец, он смог вдеть ее в прореху плетения, перевязать накрест ниткой из дикой крапивы и, поправив чашу листа с медовой приманкой, спрыгнул вниз. Корзинка чуть покачнулась – порыв ветра зашелестел торчавшими из нее во все стороны травинками, – и замерла в вязкой лесной тишине. Она почти не отличалась от густого мха по щиколотку, только пахла не так остро – отцветавшим шиповником, вечерней свежестью и сочной летней зеленью. Купол чащи едва пропускал свет, золотые пятна давно осели – словно прилипшие к смоле бабочки, – на древесных стволах, и в прорехах крон видны были только розовевшие куски неба, яркие, как земляничная мякоть. К ночи станет зябко – когда вся влага, впитанная мхом и корой, осядет в воздухе, – а пока было просто тепло и щекотно от осознания, что это предпоследняя их стоянка перед пустошами редклифских глинистых обрывов. – Если по правилам, то в фонаре должен быть магический огонь. Хранительница умеет зажигать такой – он не опасен для леса, – пробормотал, рассеянно трепля мабари по загривку, Айвэ, и оба запрокинули головы – к корзинке, подвешенной на ясеневой серебристой ветви, прямой, как посох Винн, подлетел приманенный медом светляк и закопошился на перекрестьях прутьев. – Но так, по-моему, тоже неплохо. Страж улыбнулся. Хуан почесал задней запой за ухом и нетерпеливо заскулил, отвернувшись мордой от светляка в сторону их сегодняшней добычи: на суке бревна качался колчан и пристегнутый к нему ягдташ с парой нагов, дикими голубями и роскошным кроликом с мягкими, оплывшими от летнего благоденствия боками. – Да, сейчас пойдем, – едва скосив на него взгляд, согласился Айвэ, и обещания псу хватило. Тот заворочался, удобнее устраивая зад во мху, облизнулся и терпеливо подставил башку под почесывания, наслаждаясь законным отдыхом – с охотой им сегодня не везло, и без помощи мабари, гнавшего добычу прямо под хозяйский выстрел, весь улов ограничился бы голубями. С другой стороны, ради добычи им пришлось обойти много полян и кустовых зарослей, и теперь фонарики со стражевскими молитвами висели по всему лесу, покачиваясь на ветру и благоухая желанной для светлячков сладостью. – Хранительница говорит, звезды, которые сыплются летом из Эквинора, превращаются в светляков. Так Гиланнайн оберегает наши дороги и дает знаки во тьме, – долиец вздохнул и сильнее поскреб ногтями за псиным ухом, от чего Хуан заскулил еще радостнее и почти обмяк, плечом привалившись к хозяйскому бедру. – Охрани она и наш путь. Мабари извернулся и преданно уставился на долийца снизу вверх, но его попытки приободрить покусыванием ладони оказались бесполезны – задумчивый настрой слетел с Айвэ шелухой, когда он встряхнулся, вытащил из прически сухой ясеневый лист и расплылся в умиротворенной улыбке. Конечно, в соборе было хорошо. И огни свечей с молитвами Андрасте пахли сандалом и сладостью, и в витражах таился свет ничуть не менее яркий, чем солнечный, и благословляющее касание жрицы было все-таки правильным и нужным, потому что если уж повезло ему, Айвэ Махариэлю, спасать от Мора не только долийцев – молиться за них нужно было по их правилам. Но только тут, в лесу, искупанный закатной дымкой и мшистой свежестью, он чувствовал себя на своем месте каждой жилкой тела, каждой молитвой, каждым фонариком, оставленным на окраине заповедной чащи. Меж переплета травинок копошились уже три светлячка, рассеянный мягкий свет, ласково-золотистый, как искры созидающих заклинаний, трепетал в корзинке почти также, как хранительский огонек. «Обереги мой путь от тьмы, а моих друзей – от опасностей, что она таит, о Гиланнайн, – взмолился последний раз, молча вскинув лицо к свету, Айвэ, и скупо сглотнул сквозь мгновенную сухость в горле. – С меня взыщи за ложь и неблагодарные дела, молю лишь – дай время покончить с Мором. Дай мне сил защитить их всех». Хуан вскочил на ноги и совсем слабо – скорее, вежливо напоминая о себе, чем настаивая, – подпихнул лбом хозяйские колени. Время безошибочно научило его чувствовать, когда в плотном мареве стражевских мыслей случается прореха достаточная, чтобы вместить в себя мнение мабари – Айвэ кивнул, а пес уже запрягал вокруг него, виляя хвостом и припадая на передние лапы в призыве поиграть. – Нагов гонять не устал? – усмехнулся добродушно долиец с некой толикой восхищения – он вот, например, желанием носиться по чащобным буреломам вовсе не блистал, – и, сдернув с сука снаряжение, перебросил через плечи перекрестные ремни. Колчан хлопнул по бедру, ладонь, бездумно легшую поверх, пощекотали жесткие селезневые перья – надо бы в Редклифе перебрать… Если успеют. Сколько до прихода Орды осталось, четыре дня, пять, неделя? За день дважды столкнулись с малыми разведотрядами гарлоков, а это – окрестности Драккона. Эамон боялся, что порождения тьмы перережут путь обозам и Стражу, двинувшись сначала на север, а уже потом свернув к Каленхаду, но, по всей видимости, нашлись еще выходы с Глубинных Троп, ближе к Редклифу. Если бы Стражей было больше… Айвэ подумал о вечной своей головной боли – и тут же затряс головой, быстро смотав снятую с лука тетиву на пальцах. Нет, не стоит малодушное желание помощи риска жизнями, оскверненных снов и загубленных судеб. Они с Логэйном справятся и вдвоем, нет нужды множить беды – тем более, когда осталось так мало. Хуан прыгнул за спину, вильнув хвостом, замолчал и мигом позже сменил радостное поскуливание недовольным ворчащим рыком. Страж даже не дернулся – будь опасность настоящей, пес залаял бы в голос, а не забухтел, смущенно роя лапой мшистую подстилку. Таким неловким сделать его могла лишь одна встреча… Айвэ обернулся и довольно кивнул мыслям – угадал. На суку, в футе от фонарика, сидел ворон и косил левым глазом, недвижно впившись в кору когтями – в агатовом зрачке отражались, будто в поставленных друг напротив друга зеркалах, десятки светлячковых искр. Впрочем, не все из них были отражением. Некоторые рождались из самой оборотнической сути. – Здравствуй, Морриган, – сказал Страж. Птица каркнула, наклонившись и издевательски широко распахнув клюв, Хуан огрызнулся рыком, и Айвэ, закатив глаза – опять мабари за старое, – перехватил пса за ошейник раньше, чем тот надоел бы ведьме. В самый первый раз, когда Морриган появилась на их охоте, Хуан едва не выдрал ей перья из хвоста, взамен чудом не лишившись глаза – и даже тогда пришлось приложить массу усилий, чтобы их примирить, теперь же выбирать, кого отчитывая за несдержанность больше – пса или любимую женщину, – Айвэ не улыбалось вовсе. Ворон переступил с лапы на лапу и снова каркнул, уже с вопросительным оттенком и чуть теплее покосившись на Стража. – Может, превратишься? – птица в явном раздражении тряхнула кончиками крыльев и отпрыгнула дальше к краю сука, на что долиец только плечами пожал. – Нет так нет. Мы возвращаемся… Что, прости? Иступлено птица затрясла головой, после каждого жеста замирая на краткую паузу. Айвэ недоуменно пялился на нее и вздыхал каждый раз удрученно – нет, не понимаю, – на что ворон только медленно, раздраженно моргнул и, щелкнув клювом в воздухе, перепорхнул на соседнее дерево. – Что-то важное? – переспросил долиец и, заинтересованно вытянув шею, подошел ближе. Птица защелкала клювом, словно рыночной трещоткой, кивнула и перепорхнула дальше, оглянулась через плечо с каким-то снисходительным видом (как Морриган удавалось быть столь эмоциональной в животных обликах и при этом убийственно безразличной в человеческом теле, Айвэ давно перестал задумываться), словно переспрашивала, мол, понял ли, наконец. Тут даже Хуан сообразил, бодро побежал за вороном, перемахивая через баррикады валежника и павших бревен. Весной бушевали грозы, а местные фермеры больше частью перебрались к родным на север, спасаясь от Мора, так что некому было оприходовать поваленную древесину и превратить ее в растопку, кресла или пучки лучин. Может, к лучшему. Деревья густо обвешали птичьи гнезда, по мху валежника дважды пробежались прыткие золотисто-рыжие ящерки, и разок проползла мимо, махнув хвостом со светлой полосой, гадюка. По веткам прыгали малиновки и зяблики, стайками убиравшиеся подальше, стоило карканью Морриган спугнуть их, а ветер, шурша бересклетовыми зарослями, был ласков и тих. Пару раз ведьма терялась в буйной зелени, но всегда возвращалась. Айвэ улыбался чуть виновато – по земле, как бы быстро ни несли его тренированные кочевой жизнью ноги, так же легко перемахивать через чащобные заросли, как на крыльях, не получалось. Она понимала – могла ведь и заворчать, хриплым карканьем выражая все свое несогласие, но терпеливо ждала, кося взглядом и изредка, с дружеской издевкой, принимаясь чистить перья. Зеленца в них отсвечивала, будто прожилки жадеита в породе. И такая же зеленца вспыхивала в бусинках глаз, когда она молча смеялась над пешими спутниками. В конце концов, Айвэ простил бы ей не только это – ведьма вывела Стража и пса на берег лесного озерца, и здесь закат, разыгравшийся во всю мощь, был так красив, что захватило дух. Солнце словно светило сквозь истертый временем аравельный парус, розовое полотнище в прорехах золотистых дырок и в лиловых перьях облаков раскинулось над головами, окутав и лес, и озеро, и наблюдателей. И вода… Пахла не затхло, а холодной мшистой свежестью – другой край озера словно кипел от распиравших его изнутри подземных источников. – Красиво, – сияя восторженным взглядом, обернулся Айвэ. Радости его птица не разделила – хлопнула крыльями, ловя шаткий баланс на гранитном валуне, распахнула беззвучно клюв и щелкнула им, будто высекала искры. Достаточно громким напоминанием о своих привычках – Страж извинился и отвернулся обратно, до белых костяшек вцепившись в ошейник Хуана, чтобы тоже не смотрел. Морриган терпеть не могла, как наблюдают за ее превращениями. В битве, понятное дело, было не до того – и Айвэ много раз видел, как покрывается ее загривок медвежьей шерстью или как растут из боков членистые паучьи лапы, – но обратный процесс… Однажды довелось – после стычки с драконами в Убежище, когда лапы не держали ведьму, и падать она начала медведицей, а на камни рухнула уже человеком в кровавых ошметках. Айвэ кричал тогда не от отвращения или от страха, а потому что заканчивались припарки. И Алистер выковыривал из ребер драконий клык. И у него самого руки были по локоть ошпарены кислотой. Вспоминать тот день не хотелось, только вот вспоминалось все равно каждый раз, когда Морриган привычно скалилась, запрещая любому из отряда подглядывать за ее магией. Сейчас Страж, впрочем, смог бы подсмотреть без особого труда – достаточно было чуть сильнее скосить взгляд на выемку озера, плескавшуюся почти у самого основания валуновой кучи. Ничего ужасного не случилось бы, потому что, как ни пеклась Морриган, нужно было что-то страшнее вывернутых превращением плеч, втягивавшихся в язвы кожи перьев и уплощавшегося внутрь черепа клюва, чтобы долиец перестал считать ее красивой… Просто он пообещал однажды – за себя и за Хуана. Айвэ всегда свои обещание держал. Особенно те, что касались близких. Особенно те, что давал непосредственно кому-то из отряда. Особенно те, что принадлежали Морриган. И потому особенно страшно жилось с пониманием, что единственное нарушенное по своей воле было целиком и полностью ее. – Это не просто красивое место, – снисходительно фыркнула, подойдя сзади, Морриган. Ее отражение – зеленца наплечника, винный пурпур одеяния, мрамор кожи, – пятнами размазалось по водной глади, слишком яркое, особенно на контрасте с невзрачным облачением долийца. – Заповедна эта чаща с древних, до прихода аламарри, времен, когда шумел здесь Бресилиан. Не чуешь разве, как многое хранят в себе здешние вода и воздух? Глубокий вдох распер ей грудную клетку. Айвэ тоже вздохнул – тише, медлительнее, прикрыв глаза. Сырость пахла мхом и влажным камнем – почти как нижние ярусы бресилианских руин, но там воздух был замкнут в четырех стенах, а здесь дикая воля гнала по глади озера барашки ряби и мешала вместе с древностью сочный запах спевшей земляники. Никогда он не разбирался в магии, а про древность знал не больше, чем рассказывала каждому ребенку в клане Хранительница. Это не означало, впрочем, что долиец ничего не чувствовал – только не хотел пустой болтовней рушить оформившиеся ощущения, поэтому он попросту кивнул. И они замолчали, почти до слез вглядываясь в краешек алого солнца, щекотавший собой макушки ясеней и дубов не менее древних, чем мудрость всех Хранителей Сабре. – Бывала здесь однажды я. Из глубин Коркари привела меня волчья стая – и увела дальше, как только истончилась луна и время пришло. Даже если бы она промолчала – Айвэ бы догадался. На дне озера жил тот же дух, что дремал на дне ручьев Коркари – вольный, непокорный и отливавший благородной зеленью времени, опутавшего его патиной окиси и водорослевой порослью. – Ты привела меня сюда показать часть твоего мира? – Не совсем, – хмыкнула ведьма и вдруг нахмурилась, склонив голову к плечу. – Я просто воспользовалась случаем и привела сюда тебя. Одного. Не мог бы ты отослать свою псину в лагерь? – Хуан мешает? – Псина может помешать, – имя мабари Морриган демонстративно упустила мимо ушей, – и я хотела бы, чтобы не узнали мы, как именно делать это ему вздумается. Хуан заворчал и затряс башкой, всем своим видом выражая негодование. Выбор все-таки пришлось делать, и в этот раз – явно не в пользу мабари. Со вздохом Айвэ сбросил лямку ягдташа, и столь щедрое предложение несколько примирило Хуана с жизнью, хотя он, даже схватив ремень сумы зубами, все еще попытался демонстративно отвернуться. – Ну, не сердись, – Страж смог потрепать его по голове только с третьей попытки – когда напомнил, что наг пожирнее – целиком его лакомство на ужин. – Ты же знаешь, ее лучше послушаться. Сам дорогу найдешь? Показательно Хуан состроил умильное выражение морды «мой хозяин – идиот», чуть наморщил нос, как бы показывая, насколько выше требований какой-то там ведьмы, и, развернувшись, бодрой трусцой скрылся под пологом ивового развесистого куста – только заорал козодой, вспугнутый треском веток под уверенной собачьей поступью. Айвэ проводил его долгим взглядом. Потом придется извиняться – чем-то серьезнее наговой тушки, – впрочем подробно он задуматься об этом не успел. Глупо тревожиться за боевого мабари, способного по следу пересечь Ферелден с запада на восток и ни разу не сбиться с пути, но все равно как-то не хорошо получилось… Очень тихо и вежливо Морриган кашлянула. В полуобороте он стер с лица все тревоги, но труд оказался напрасен: как малолетний дурак, долиец распахнул рот и немигающе уставился на то, как медленно потянула ведьма шнуровку одеяния на одном плече. Второе, оголенное от перьевого одеяния, матово светилось. Крохотные родинки, складывавшиеся в похожий на созвездие Солиса узор, казались провалами-проколами на ровной мраморной белизне. Хотя… Это все равно было дурацкое сравнение, как и любые попытки хотя бы думать в присутствии Морриган красиво. В конце концов, это была она. Под безупречной кожей билось живое сердце, руки могли обмякнуть на шее петлей объятий, и она вся была несравнимо прекраснее любых статуи, метафор и поэм. – Это последняя стоянка перед Редклифом, – спокойно сказала она и убийственно медленно, будто на выдохе оттягивала тетиву, выдернула из петли кончик шнурка. – Предпоследняя, – поправил, сглотнув оглушительно громко, Айвэ. – Будешь спорить? – усмехнулась Морриган и распутала последний узел. Одеяние соскользнуло, как змеиная шкурка, как морской отлив – если бы, конечно, отступающая соленая пена могла, украв с собой отражение луны, ее настоящую оставить сиять на дне. Айвэ мотнул головой – нет, конечно, даже не собирался. За отливом следует прилив. С ведьмы схлынула кожура одежды, а долийца с головой захлестнула нежность – точнее, она всегда в нем была, и иногда требовался лишь миг, чтобы бережно спеленатое в нутре чувство расцвело с новой оглушительной силой. – Вот и хорошо, – фыркнула, сдув со лба прядь челки, Морриган, переступила край одежды и рывком бросилась в воду – ее крик рассыпался с брызгами, окропившими берег. – Тогда присоединяйся! Айвэ нужно было больше времени, но он все равно быстро расправился со всеми завязками, креплениями и крючками. Охотничья куртка, наручи, рубашка, сапоги, штаны – он оттолкнулся от того же камня, что и Морриган, сведя ладони вместе, вошел под воду с головой, стремительно заскользил вперед, ориентируясь по тени ведьмы, рябью стлавшейся по донным скалам. Озеро было холодным. И все равно в груди кипело так, что контраст ледяной воды лишь приободрил, обжег, но не уничтожил – с азартом Айвэ подхватил игру Морриган, догнал, но не схватил сразу, поплыл под нею, гибкой, словно позвонки у него были рыбьи, тенью накрывая ее тень. Над головой расплескалось последнее закатное золото, красное и рябое, как пестрины небесных ран. Шелковая вода закручивала вокруг тел тугие вихри течений – против них пришлось побороться, чтобы отвоевать себе право на вдох, но Айвэ все-таки вынырнул, широко распахнутым ртом проглотил вечернюю свежесть, до болезненного колючую и холодную, колом вколоченную в грудину. Сердце стучало как заведенный гномий механизм, уверено, громко и часто. Почти заходилось на пределе возможностей – от холода, движения, огня в жилах, взгляда Морриган, всплывшей поблизости. Айвэ сощурился и резким гребком выиграл почти половину расстояния, а когда ведьма выскользнула из ненадежной – все-таки это была игра, – хватки, снова поднырнул и поплыл под ней, пуская изо рта тонкую струйку пузырьков. Два вдоха спустя Морриган все же сдалась – повернула к берегу, и Айвэ легко загнал ее на пологий песчаный откос. Вода плескалась вокруг бедер, когда они обнялись, нащупав ногами опору, пальцы у ведьмы были ледяными, будто она колдовала – долиец нахмурился и, перехватив ее ладони, прижал тыльной стороной к губам. Поцелуй ожег, как вдох после глубокого нырка. И в легких все еще было много больше нежности и азарта, чем воздуха, потому что ее запах – кожный, лесной, вольный, – пьянил ничуть не хуже зевранового антивского пойла. Айвэ целовал ее пальцы, пока не согрелась кожа и не стал чувствоваться под подушечками трепет венок на запястье. Потом он прикрыл глаза и, отстранившись вопреки попыткам Морриган прижаться теснее, выдохнул в зубы. Он ненавидел себя за то, что собирался говорить, а не действовать. Впрочем, если бы он промолчал и сейчас, то возненавидел бы себя еще больше. – Почему эта ночь последняя? – долиец сильнее сжал ладони, будто боялся выпустить их раньше, чем закончит. – Ты никогда не делала ничего просто так. – Тебя так это волнует? – раздраженно – или, может, скорее обиженно, нахмурилась Морриган. От холода мурашки окутали ее плечи, поджатые губы побледнели, на ресницах дрожали капельки воды – но даже в такой трогательной детали отражался ястребиный прищур. – Что-то изменится, если «да» отвечу я? – Да, – выдохнул Айвэ, и это не помогло – грудь все равно распирало, хотя ни капли воздуха он из себя больше бы не выжал. – Если она действительно последняя – хоть я и не понимаю, почему, – я должен кое в чем признаться. Она могла сразу спросить, в чем. Она могла потребовать объясниться помягче. Она могла сделать и спросить тысячу вещей, но вместо этого сосредоточенно кивнула и тоже чуть отстранилась, неосознанно давая понять, как внимательно слушает. Под таким прищуром, внимательным и оценивающим, молчать было невыносимо – те слова, что кололись в грудине с весны и, казалось, застряли там навечно, вытекли с выдохом так легко, будто ждали лишь этого момента. – Я солгал тебе, – Айвэ поднял взгляд и заставил себя смотреть прямо на нее. Не мигая. Не корча виноватую улыбку или лишнюю серьезность. Просто смотрел, как со стороны слушая, как ровно и спокойно капают с зубной каемки непростительные слова. – Я не смог тогда убить Флемет. Вот, в общем-то, и все. Столько мук, чтобы сохранить это в тайне. Еще больше мук от мысли, что случится теперь, когда Морриган знает. Айвэ прикусил щеку и расслабил – неожиданно легко, – ладони. Сейчас она выдернет руки, и остается лишь молиться Митал, чтобы обошлась обычной оплеухой, а не зарядила молниевым разрядом в лоб. То есть, она будет права, тысячу раз права. Только пусть отложит расправу до победы над Мором… Морриган засмеялась. Грудно и весело, будто в горле у нее клокотал глоток глинтвейна и жег небо разгульной радостью. – Я знала, – кое-как прохрипела она сквозь хохот и снисходительно покосилась из-под упавшей на глаза мокрой челки. – Я всегда знала. Ты слишком благороден, чтобы убить старуху, которая спасла тебе жизнь. – И ты?.. – Сержусь? Злюсь? Ненавижу? – равнодушно она перебрала все возможные варианты. – Наверное. Я поклялась придушить тебя, если ты солжешь мне однажды. Но когда это случилось, что-то меня остановило… – Морриган нахмурилась – красивым горделивым жестом, – легко дернула уголком губ, – да. Что-то остановило. Не гадай, что. Мне думать проще, что это тоже часть материнского заклятья. Ей было проще считать так, чем признаться, что она… Влюблена? Айвэ сглотнул – ответить на такое было нечего, и он лишь бережным, невесомым жестом убрал челку от ее лица. – Я побуду честной, – взгляд ее насмешливо сверкнул (укор был справедлив, потому что она, пусть говорила иногда злые вещи, никогда никому не соврала), – и скажу да, это последняя ночь перед битвой, когда я с тобой только ради нас. Флемет исчезла сейчас и не будет мешать во время Мора, но как падет Архидемон – я уйду. Ради своей безопасности и не только. Она говорила об этом легко. Айвэ пытался нащупать участившийся пульс на запястьях или почувствовать дрожь голоса, мурашками скатывавшуюся по плечам, но… Но ничего не было. Кроме Морриган, которая все еще держала свои ладони в его руках и улыбалась почти спокойно, разве что губы чуть-чуть, совсем чуть-чуть подрагивали. Наверное, она убеждала себя, что все от холода. – Если бы я… Если бы я сделал, как ты просила, – Айвэ глубоко вдохнул, – тебе не было бы нужды уходить? – А вот на этот вопрос я не отвечу, – хмыкнула невесомо ведьма. От жеста плеч по воде заскользила густая рябь отражения, будто ее тень была лишь разлитым по луже маслом из лампы – оставалось только поджечь. Плотные сумерки, серо-сизые, летние, густые, как галлье молоко, окутали их испариной, вздымавшейся ввысь с глади озера. Почему-то она была теплой, хотя камни под ногами все еще казались окованными льдом. – Никто не знает, что было бы, – веско добавила ведьма и легко потянула долийца за собой. Под босыми ногами шуршал песок, хрустела мелкая галька, похожая на чаячьи пестрые яйца, но буквально через два шага стопы защекотал мох и редкие веточки купены. Айвэ кивнул. Действительно, никто не знал, хотя некоторые вещи он все же мог предполагать. Если бы не появился на их стоянке прошлым летом Дункан, Хранительнице пришлось бы приказать убить его и сжечь тело, лишь бы Скверна не перекинулась на других членов клана. Если бы не вытащила их с Алистером из Ишалы Флемет, он тоже был бы мертв. Если бы Флемет не отправила со Стражами свою дочь, он, быть может, был радостен и лишен тяжести лжи. Может быть, тосковал в одиночестве. Но точно не стоял бы нагим под тонким серпом луны, появившемся, пока они купались, над макушками чащи, и не слушал бы, как бьется сердце Морриган под тонким каркасом ребер, на которые он положил ладонь. – Ma'arlath, еmm'asha [Я люблю тебя, моя девочка], – опустив взгляд и тяжело выдохнув – будто вынимал из груди еще один забитый гвоздь вдоха, – медленно выговорил, почти по слогам, Айвэ, скупо улыбнулся, вздернув взгляд выше – едва ли не силком. – И я не вправе просить вообще о чем-то… Но умоляю. Не уходи, не попрощавшись. Просить поцеловать напоследок было, пожалуй, слишком. Даже это было слишком – если он столько месяцев прожил с твердой уверенностью, что Морриган, если узнает, проклянет его навечно и, хуже того, разлюбит, потому что любить предателя – тяжелое бремя (он ведь знал – по себе, потому что простил Логэйна). Она опять рассмеялась и, вывернув свои ладони из хватки долийца, легко толкнула его в грудь. Айвэ попятился, чуть недоуменно хмурясь, но за спиной были только густые шапки мха в выемке ивовых корней, почти идеальное ложе, как раз двоим по размеру, и он, слушаясь жеста, сделал последний шаг назад и опустился на мох, протянув ей руки. – Я обязательно попрощаюсь, – улыбнулась тепло и медово Морриган, дала схватить себя за запястья и притянуть ближе – достаточно, чтобы коснуться губами выемки ее ключиц, а после ведьма вздохнула переливчато, будто не с первого раза, и села долийцу на бедра, коленями упершись в мох и лбом вжавшись в его плечо. – Но пока не думай об этом. Сегодня не думай. Айвэ поцеловал ее жилки на шее, вздутые напряжением и холодом, обвил руками – лопатки вздыбились, как зачатки крыльев, и вся Морриган оказалась вдруг в его руках, невероятно горячая, почти обжигающая, только вот теперь он не выпустил бы ее, даже превратись ведьма в угли. – Ma tu theneras. Ir sulahn na’lath [Твоя мечта исполнилась. Я пою от любви к тебе]. Могло показаться, что это снова ложь, но он правда пел – всю ночь, пока они любили друг друга в лунном серебряном свете и пока древнее озеро, видевшее рождение и смерть народов, катило свои воды в такт их дыханию, – пел каждым поцелуем, каждым касанием и всей своей душой.