hasty decision

      Громкие голоса заполоняют пространство, забираются в уши и мешают думать. Посторонние звуки смешиваются в один неприятный шум, будто кто-то включил барахлящее радио и теперь оно не может поймать сигнал. От постоянного гомона начинает болеть голова, и Феликс смутно различает в этом омуте отдельные фразы. Всевозможные звуки: истеричные крики младшеклассников, недовольный ропот учителей и доносящийся с соседнего дивана шёпот — не позволяют ему сосредоточиться, сконцентрировать своё внимание на и без того непонятной задаче по физике, которую он пытается решить уже вторую перемену. Мозг отказывается обрабатывать информацию, а потому все значения, формулы и величины путаются, образуя настоящий бардак. Вокруг Феликса — хаос, а внутри — увеличивающийся с каждой секундой беспорядок.       Измазанная чернилами тетрадь валится из рук, падая на пол, и Феликс смотрит на неё, как на предательницу, в последнее мгновение останавливая себя от того, чтобы растоптать несчастные листы. Из его груди вырывается обречённый вздох, и он, быстро подняв свои труды, обессиленно облокачивается на спинку дивана, из-за чего тот слегка скрипит. Феликс глядит на беспокойный холл: неугомонных детей и вечно смеющихся девочек из параллели, — и окончательно разочаровывается в установившейся обстановке. Ему скучно и отчего-то противно смотреть на весь этот ужас, хочется простой тишины.       Возможно, Феликс не в лучшем расположении духа из-за того, что до конца учёбы остаётся пара дней, а вокруг не происходит ничего, что помогло бы запомнить очередной школьный год. Он видит подобную картину каждый день и должен был бы относиться к ней равнодушно, но со временем она начинает стремительно надоедать. Феликс усталым взглядом бродит по сидящим на соседних диванах одноклассникам, без какой-либо причины рассматривает их, будто в чужой форме могло что-то поменяться. Он просто не знает, чем ещё занять себя в эти безрадостные двадцать минут свободного времени: физика не поддаётся, а новых сообщений всё равно не приходит. Поэтому занятые другими делами подростки становятся каким-никаким развлечением.       В просторном холле стоит пара столов, за которыми периодически решают домашнее задание, кресла и несколько длинных скрипучих диванов. По углам своеобразную зону отдыха украшают высокие растения, что не видят воду неделями, пока дежурные не вспомнят о своих обязанностях. Они отпечатываются зелёным пятном на светло выкрашенных стенах, изредка привлекая к себе внимание. Феликс сидит как раз около одного из таких пятен, совершенно не замечая, как листва склоняется к его волосам и едва-едва колышется при любых движениях. Его больше заинтересовывает сидящая сбоку пара подростков, руки которых переплетены, а глаза светятся при каждом слове. Феликс удивляется одновременно и от себя, ибо не понимает, почему они так внезапно приковывают его взгляд, и от их общения — в школе не часто можно застать столь открытое проявление отношений. В одно мгновение шум рассеивается и весь слух Феликса обращается к негромкому диалогу этих двоих: хоть он и не различает, о чём они говорят, но он впервые за день концентрируется.       Никогда раньше Феликса не волновали чужие отношения, он попросту их не замечал. Но сегодня по какой-то причине он глядит на осторожные движения девушки, что пытается поправить волосы своего парня, и ловит себя на странных мыслях. Он смотрит на них, словно на диковинку, и чувствует, как внутри становится тоскливо и серо. Чем дольше он наблюдает, тем сильнее им завладевает странное ощущение неполноценности. Оно разрастается по мере того, как взгляд Феликса цепляется за всё новые и новые детали близости одноклассников. Их руки соприкасаются — сердце Феликса пропускает удар; голова девушки ложится на плечо парня — Феликс из последних сил унимает дикие мысли. Через считанные минуты он больше не может терпеть, и ему приходится резко отвернуться, натыкаясь глазами на пустующую стену в дальнем конце холла.       Не отдавая себе отчёта, Феликс прикусывает внутреннюю сторону щеки и тяжело хмурится. С ним явно происходит что-то не то, но он не хочет зацикливаться на неясных отголосках здравого смысла, а потому старается абстрагироваться от чужого присутствия. Феликс почти с испугом вздрагивает, когда перед глазами предстают растёкшиеся от времени воспоминания, и скрепя сердце прогоняет их одно за другим. Последнее, о чём ему стоит думать, — о моментах, которые хочется до слёз вернуть, но ещё сильнее — забыть.       Самая тягостная особенность воспоминаний — их появление в наиболее неподходящие минуты, когда хочется пройти мимо, не присматриваясь, не раздумывая ни о чём. А они возникают в первые же секунды, напоминая обо всём, что было хорошо, и в то же время обо всём, что было разрушено. И прямо сейчас Феликс борется с чувствами, что так неожиданно вырываются из его потухшего и, казалось бы, успокоившегося сердца. Он не позволяет себе смотреть, но и без того начинает явственнее ощущать эфемерные прикосновения на запястьях, прохладное дыхание на шее и нарастающий зной в душе. Феликс пытается прогнать вырисовывающиеся силуэты, но они, наоборот, становятся ярче. В конце концов он, не в силах что-либо поделать, сдаётся, когда перед взором предстаёт Чанбин с некогда счастливой улыбкой. Он рассматривает её так, будто видит впервые — с осторожной внимательностью и педантичностью. Воссоздаёт те дни, когда лицезрел чужие повеселевшие глаза и зажившие губы, когда слышал шутки и робкие комплименты, вырванные из контекста, а не ругань и проклятья.       Феликс теряется в очаровывающих мгновениях, всё сильнее ощущая раздирающую боль, что расходится по телу мурашками. И в то же время он не разрешает себе осознать, что скучает.       Его уносит в далёкое и такое непостижимое лето, когда в комнате без остановки работал старенький кондиционер, а окна были распахнуты настежь, пропуская жарящие солнечные лучи, когда на стенах ещё висели потрёпанные обои и кое-где виднелись следы от фломастеров по углам, когда кровать казалась непомерно большой для одного и крошечной для двоих. Феликс вновь видит перед собой резвого Чанбина, руки которого ещё тонкие и ничем не прикрытые: тогда старший любил носить свободные майки. Они сидят на кровати Феликса и негромко переговариваются — Феликс не помнит, о чём они говорили, но точно припоминает, что Чанбин пытался острить по поводу его музыкального вкуса. Он цепляется за каждую черту ещё не такого грозного, но уже довольно неприветливого к незнакомцам парня и слабо улыбается, вспоминая о том, как в то время они прятались в его комнате от всего: от жары, родителей и приставучих друзей, — как в то время они были ещё детьми и не знали, что нужно делать, чтобы довести другого до истерии за секунды, не знали, но уже успешно играли на нервах друг друга. А потом случился ремонт в комнате Феликса: детские обои сняли, непонятного размера кровать выбросили, кондиционер заменили, — и они всё больше времени стали проводить в квартире Чанбина, в его небольшой, но по-своему уютной комнате. И в этих днях до сих пор остаётся нечто волшебное. И в этих днях Феликсу было приятно теряться.       Пока они не стали постылым напоминанием о том, что случилось далеко после.       Феликс вздрагивает, когда рядом проносится чья-то фигура, а скрип дивана прорывается сквозь заглохший шум. Он невольно оборачивается к глубоко вздыхающему Хёнджину и одаривает его неоднозначным взглядом. В руках у друга — ярко-жёлтая тетрадь, за ухом — синяя шариковая ручка, что путается в каштановых волосах.       — Что? — спрашивает Хёнджин, когда замечает полупрозрачное недоумение в чужих глазах. Феликс почти отвечает: «ничего», но старший перебивает его раньше: — Сочинение по литературе само себя не напишет, — он демонстративно трясёт тетрадкой. — Двигайся. Мне нужно место для раздумий, — и слегка толкает Феликса на другой конец дивана.       Пробормотав себе под нос, Феликс отсаживается, оставляя другу добрую часть дивана. Он с интересом опускает взгляд на раскрытую тетрадь, что камнем преткновения лежит между ними, и пытается разобрать чужой кривой заострённый почерк. Хёнджин листает какие-то сайты в поисках текста, пока младший, не найдя в записях ничего путного, глядит на задумчивого друга. Он, будто ураган, прилетел с первого этажа на третий, чтобы выбить Феликса из колеи и забрать себе всё пространство. Настоящий герой. Через некоторое время Хёнджин вручает ему телефон и заставляет диктовать выделенный текст, на что Феликс только пожимает плечами и принимается негромко проговаривать разбор образа героя из какой-то пьесы.       На автомате читая готовое сочинение, Феликс осекается, когда Хёнджин недовольно бурчит, что не успевает за его скоростью, и принимается читать медленнее. Но уже через два предложения Хёнджин начинает ругаться, что тот, словно первоклассник, который только-только учит алфавит, и Феликс одаривает его раздражённым прищуром. Спустя абзац взаимного недовольства Хёнджин выдирает из чужих рук телефон и отдаёт ему тетрадь и ручку со словами: «Пиши сам». На очевидный вопрос он отвечает, что учителю будет плевать на почерк — и «давай уже хоть как-нибудь».       Новые буквы ложатся закруглёнными и ровными, отчего контраст почерков видно невооруженным глазом, но никого подобная оплошность не волнует. Феликс едва поспевает за разогнавшимся другом, просит его повторить по несколько раз, но всё же ощущает, как внутри всё успокаивается и становится вновь на свои места. Словно буря спала и превратилась в штиль. И Феликс даже бы не обнаружил столь серьёзную перемену, если бы сидящая пара не встала со своего места и не попалась в его поле зрения. Благодаря Хван Хёнджину, что подгоняет его, потому что до урока остаётся не больше пяти минут, Феликс в очередной раз приходит в равновесие. Кто бы мог подумать, что ему всего лишь нужно было появиться и взбаламутить чужое уединение.       Феликс давным-давно приметил особое влияние друга: тот может изменить его состояние буквально за считанные минуты, вытащить его из глубоких раздумий. И он не может сказать, что это плохо. Скорее, он рад. И благодарен. Феликс не любит говорить окружающим о своих чувствах или благодарностях, он хранит их глубоко внутри и надеется, что может показать всю свою признательность и без слов. Он не просит помощи, не говорит о своих проблемах и даже не пытается на них намекать, но Хёнджин из раза в раз приходит именно в тот момент, когда его присутствие нужно более всего, когда от точки невозврата Феликсу уже не хватает сил спастись самостоятельно. Иногда Феликсу даже льстит, что у него есть такой друг, как Хван Хёнджин, который заставит его замолкнуть в моменты, когда кажется, что пора бы высказать всю накопившуюся злость, который напомнит ему о благоразумие, когда грани дозволенного стираются в порошок. И всё же Феликс сознаёт, что Хёнджин не всемогущий, а потому даже в его присутствии он не застрахован ни от чего.       Ручка победно выпадает из его рук ровно в тот момент, когда по школе разносится трель звонка. Феликс поднимает голову от тетради и встречает облегчённый взгляд друга, который, поправив чёлку, довольно убирает телефон в карман брюк.       — Отличная работа. Что бы я без тебя делал, — снисходительно проговаривает Хёнджин и забирает у него видавшую не один конец света тетрадь.       Феликс кивает головой, направляясь в сторону кабинета, и прощается. В голову забирается терпкая мысль, что это он должен говорить подобное, а не Хёнджин.       Что бы Феликс делал без Хёнджина?       Погиб.       Но не в прямом смысле, а скорее как человек, способный чувствовать что-либо, кроме боли и бесконечного стыда, как человек, который понимает, что окружающие люди не ненавидят его за глупость или поспешные выводы, как человек, который решается напомнить о себе средь бела дня. Без Хёнджина Феликс бы потерял последние остатки уверенности в себе. Потому что кто, если не Хван Хёнджин, верит в него даже в те моменты, когда этого не делает никто? Кто, если не этот высоченный парень с кошачьим прищуром и маленькой родинкой под глазом, поддержит его в самый грустный день в году, когда кажется, что лучше забыть, что такое чувствовать, чем чувствовать себя так — убито, покинуто, почти сиротливо? Феликс за эту недолгую жизнь практически не встречал людей, которые бы накинулись на него почти в бешенстве лишь бы только успокоить, не встречал людей, которых бы волновало его «ничего» по-настоящему, а не просто для вопроса.       Когда Феликсу впервые довелось назвать Хёнджина своим лучшим другом, он понял, что так называют не всех и подобные отношения можно построить далеко не со всеми. Это не было открытием, но стало своеобразной прописной истиной, к которой Феликс возвращается из раза в раз, чтобы напомнить себе, какая это удача — иметь настоящего друга. И сейчас после того, как ему пришлось испытать горечь разрыва с, казалось бы, тем, кто стал для него ближе всех на свете, Феликс осознаёт, что дороже приятеля, готового прийти даже в самый страшный шторм, чтобы просто выслушать нелепый рассказ о плохой погоде, — не существует никого.       Феликс осознаёт, что счастлив не тот, у кого есть вторая половинка, а тот, — у кого есть настоящие друзья.       Потому что любовь может рано или поздно закончиться, истощиться и в конце концов стать незаживающей раной на груди. А настоящая дружба останется до самого последнего вздоха.       Благо, Феликс и Хёнджин есть друг у друга.

***

      Из комнаты доносится резко включившаяся музыка. Феликс закатывает глаза и бредёт по коридору, уже предвкушая развернувшуюся за дверью картину. Впрочем, когда он оказывается на пороге, то даже не удивляется в очередной раз раскинутым по полу вещам, распахнутым окнам, прыгающей на столе колонке и развалившемуся на его кровати Джисону, в руках которого виднеется какая-то непонятная детская игрушка, что, по всей видимости, до этого большую часть своей жизни провела в коробке в шкафу. Шкафу, что так безжалостно распотрошили, пока Феликс ходил на кухню за водой. Он останавливается в метре от восседающего на привычном месте Хёнджина, который уже облюбовал его стеклянную тумбочку с книгами. Иногда создаётся впечатление, будто у его друзей чешутся руки всё разбросать, а потом бездумно рассматривать.       — Вы как будто никогда не видели, что находится в моей комнате, — устало проговаривает Феликс, делая акцент на Хёнджине, ибо тот уже не первый раз смотрит одно и то же, и ставит стакан с водой на компьютерный стол.       Джисон издаёт непонятный звук, переворачиваясь.       — Мало ли у тебя здесь что-то поменялось, — весело заявляет он. — Я вот никогда не знал, что ты хранишь игрушки.       Феликс невольно кривится от осознания, что кто-то наконец узнал об этом недоразумении: ему просто не хватает времени, чтобы отправить всю свою коллекцию младшим братьям и сёстрам.       — Я вообще-то тоже, — усмехается Хёнджин и переворачивает страницу какого-то древнего комикса. — Забавная находка.       Феликс залпом допивает остатки воды и мысленно желает друзьям прочувствовать сегодняшнюю жару сполна. И вообще, с чего это вдруг они решили наведаться к нему? Ах да.       — Вам разве не нужно собирать вещи? — с некой надеждой спрашивает он, садясь на стул.       — У меня уже всё собрано со вчерашнего дня: Сынмин постарался, — не отрываясь от чтения, отвечает Хёнджин. Феликс бросает на него секундный взгляд, слегка трясся горловиной футболки, чтобы охладиться. Он усмехается: было бы странно, если бы Сынмин не заставил Хёнджина собрать вещи заранее, ведь тот скорее забудет, что такое чемодан, нежели чем будет самостоятельно их укладывать.       Джисон с иронией покачивает головой, по всей видимости, думая о том же.       — Мне осталось пару вещей сложить, так что считаем, что я тоже готов, — одним точным броском он отправляет древнюю игрушку в коробку, отчего по комнате разносится отвратительный писк. Парни морщатся.       — И поэтому вы решили прийти и мешать собираться мне? — заключает Феликс, параллельно решая избавиться от этой коробки сразу же, как друзья уйдут.       — Мы пришли проконтролировать, — с озорной улыбкой отвечает Джисон. Из-за жары он становится менее активным, а соответственно и громким.       — Чтобы ты не сбежал. Всё правильно, — с насмешкой заканчивает Хёнджин, на что Феликс взглядом буравит его нахальную макушку.       — Лучше бы помогли, — обречённо выдыхает Феликс и пытается пробиться сквозь горы хлама к шкафу.       — Ну это уже не по нашей части, — переворачиваясь на спину, отвечает Джисон, и Хёнджин поддакивает: «именно».       Феликс недовольно кривит губы и понимает, что заставлять их делать хоть что-то бесполезно или, скорее, себе дороже. Он принимается рыться в, на удивление, нетронутых вещах, вытаскивает из самого дальнего угла небольшой чемодан и ставит посреди комнаты, рядом с коробкой с игрушками.       — Кстати, Джисон, — вдруг зовёт он, — не хочешь взять пару игрушек для Минхо? Вы, кажется, любите такое.       В ответ слышится возмущённый вдох протеста, что приглушается резким смехом Хёнджина, который тем не менее смеётся со всего. Он даже откладывает комикс, чтобы посмотреть на неожиданную перепалку друзей.       — Это была случайность, я же говорил! — Джисон буквально вскакивает, в негодовании повышая голос.       — А вдруг это уже стало обычной практикой, откуда мне знать? — издеваясь, отвечает Феликс и демонстративно двигает коробку ближе к кровати. Хёнджин продолжает хихикать куда-то себе в рукав.       — Да ты! — глаза Джисона распахиваются, из-за чего он выглядит комичнее обычного.       Феликс невинно пожимает плечами, оставляя игрушки в покое, и возвращается к разбору вещей. Через некоторое время он слышит, как Джисон встаёт с кровати.       — Ты куда? — спрашивает он.       — Есть мороженое! — выпаливает Джисон и скрывается в коридоре.       Хёнджин напрягается, глядя на Феликса.       — А оно есть? — в предвкушение интересуется он.       Феликс, вспоминая о своих заначках на чёрный день, с сожалением вздыхает и утвердительно кивает головой:       — Должно быть, — стоит последнему звуку слететь с его губ, как Хёнджина уже и след простыл, а на кухне слышится энергичное постукивание дверцей холодильника.       Комната успокаивается. Феликс осматривает оставленный беспорядок и прикрывает лицо рукой, уже предвкушая вечернюю уборку. Глубоко вздохнув, он принимается вытаскивать вещи и осторожно складывает их на кровать, в то же время молясь, чтобы парни не разворотили и кухню.       Растягивающийся пейзаж сначала сереет из-за обилия высотных зданий и жилых комплексов, а потом резко зеленеет благодаря многочисленным полям и загородным садам. На чистом небе изредка виднеются пролетающие самолёты и чаще — птицы. Феликс смотрит на развернувшийся за стеклом горизонт и устало упирается лбом в стоящее впереди кресло, из-за чего в нос сразу же бьёт запах материала обивки. Со временем автобус затихает, и последняя энергия растворяется, превращаясь в сонливость: самые активные задние сидения спустя пару часов утомительной поездки замолкают. Единственным шумом среди тишины остаются приглушённая музыка, доносящаяся из наушников рядом сидящего Хёнджина, и негромкое сопение. Каникулы только-только начались, и никто не успел толком отдохнуть после напряжённой учёбы. В неудобной позе Феликса начинает укачивать и клонить в сон, поэтому он решает вернуться в привычное положение и наконец позволить себе закрыть глаза.       Раньше Феликс равнодушно относился к сборам, они были для него обыденностью и ежегодным способом проводить летние каникулы, но в этот раз он чувствует себя несколько иначе: ранее неведомое предвкушение и озабоченность одолевают его. Ближайшие недели будут чем-то иным, не просто тренировками до изнеможения и вечерними посиделками в номерах, а своеобразным состязанием с самим собой, проверкой на выдержку и попыткой вернуть веру в собственные силы. Здравая мысль о том, что никто не ждёт от него подвигов и чудес, пролетает далеко-далеко в сознании, и Феликс делает вид, что не замечает её. Ведь если другие не ждут, то сам от себя он ждёт многого, больше, чем когда-либо. Феликс намерен искупить вину перед командой за то, что бросил их, за то, что испугался. За то, что был недостаточно хорош.       Бессонные учебные недели разом сваливаются на Феликса, и он погружается в тревожный, слишком тонкий и мятежный сон. До места назначения остаются всего какие-то несчастные десятки километров, и желание поскорее выбраться из удобного, но всё же надоедающего салона растёт в геометрической прогрессии. Некоторые сонно приоткрывают глаза и устало проверяют время на телефонах, надеясь, что прошло достаточно, чтобы больше не засыпать. Пейзаж продолжает тянуться однотонной полосой.       Улица бьёт по лицу прохладным вечерним ветром, а вдалеке небо темнеет пеленой красного заката. Парни уставшими фигурами вываливаются из автобуса, негромко переговариваясь и радуясь закончившейся поездке. Они предпочитают не напоминать друг другу о том, что тренировки начинаются с завтрашнего же утра и будут без перерыва тянуться ещё неделями. Феликс держится за плечи относительно выспавшегося Хёнджина и пытается прийти в себя после непродолжительного сна, который, кажется, только ухудшил его состояние. Потухшей вереницей они движутся в сторону гостиницы, в которой им предстоит жить и радоваться каждому дню. Вид удовлетворительный, хотя они уже слишком привыкли к нему, чтобы воротить нос, ведь сборы из года в год проходят в одном и том же месте. Заученном до тошноты, но всё же по-своему родном.       Привычный первый этаж встречает их выкрашенными в нежно-розовый цвет стенами и обновлёнными диванчиками, на которые парни падают в первую же секунду нахождения в помещении. Мест не хватает на всех, поэтому они ложатся друг на друга, нисколько не заботясь о том, как выглядят со стороны. Персонал в любом случае привык. Феликс осмотрительно садится на самый край, чтобы случайно никого не задеть. Из каждого угла доносится стон облегчения, когда у парней наконец появляется возможность просто лежать, а не трястись в автобусе.       Сладостные минуты прерывает вернувшийся от стойки регистрации тренер, в руках которого виднеется список расселения. Парни с некоторой надеждой на снисхождение обращаются к мужчине. В прошлом году им позволили выбрать, с кем жить. И кажется, это был последний раз, потому что первая фраза, которая срывается с губ тренера, не воодушевляет от слова совершенно:       — Живёте по двое с теми, кого я назову, — на встречные протесты он сужает глаза и продолжает: — После прошлогоднего ужаса я больше не иду вам навстречу.       — Но мы же… — начинает неуверенно Джисон, но его быстро затыкают.       Прошлые сборы побили все рекорды по количеству шума, мусора и опозданий, потому что в каждой комнате, как правило, жила пара тех, кому автоматически становилось всё равно на окружающий мир, кому больше нравилось проводить время вместе. А потом случались казусные ситуации и всяких нарушителей ночного спокойствия приходилось отправлять на своевременные дополнительные пробежки. Проще говоря, тренер просто устал следить за каждой комнатой.       — Возражения не принимаются, слушайте молча, — заключает он и демонстративно поднимает список, — будете жить на последних этажах, чтобы по лестницам ходить.       Десяток пар щенячьих глаз обращаются к роковому листу. Феликс не то чтобы не разделяет всеобщее негодование, просто ему в какой-то момент становится всё равно. В этом году для него не имеет значения, кто станет его соседом, он рад уже тому, что просто имеет возможность быть здесь, и надеется, что никто из сокомандников не расстроится, если вдруг ему придётся делить с ними комнату. Феликс волнуется, как отреагируют остальные на обязанность жить вместе.       Первые названные соседи растерянно улыбаются друг другу, ведь все парни друзья, и они не могут показывать, что неудовлетворены. Недовольство Джисона перебивает лишь несвойственно громкий выдох вечно спокойного Сынмина, по лицу которого расходится тень боли. Он моментально опускает плечи и на мгновение прикрывает глаза.       — Почему именно мы?! — восклицает Джисон, выпрямляясь и инстинктивно кладя руку на колено сидящего рядом такого же негодующего Минхо.       Тренер, по всей видимости, иной реакции от этой пары не ожидал. Он торжествующе улыбается.       — Потому что, кроме него, никто не сможет тебя успокоить, — чуть наклоняясь, отвечает мужчина, и выражение лица Джисона становится почти умоляющим. Непоседливый парень прекрасно знает, что с Сынмином жить невозможно. Особенно, если ваше имя не Хван Хёнджин, ибо только он может быть таким мазохистом.       Сынмин, найдя в себе последние силы, встаёт с дивана.       — Пойдём. Я тоже не в восторге, — проговаривает он на раздающиеся хныканья Джисона.       Если честно, то Феликс даже не знает, кому здесь нужно сочувствовать: умиротворённому Сынмину, который больше всего на свете ненавидит суету и шум, или гиперактивному Джисону, который приходит в бешенство, если его пытаются контролировать. Соседей лучше подобрать было невозможно.       Парни уходят к стойке регистрации за ключами, и тренер удовлетворённо продолжает:       — Чанбин и Феликс, — читает он.       По команде разносится секундный ропот, и, когда до каждого доходит смысл, они резко замолкают, оборачиваясь на названных. Феликс, сердце которого пропускает удар, молниеносно оборачивается на стоящего с другой стороны столика Чанбина. Тот одаривает его таким же ошарашенным и в то же время несогласным взглядом. Они смотрят друг на друга в течение нескольких секунд, тщетно пытаясь придумать выход из этого недоразумения.       Откуда-то сбоку доносится неуверенный шёпот:       — Он же убьёт его, — Феликс делает вид, что не слышит.       Первым соображает Чанбин:       — Не лучше ли мне жить с Чонином, раз мы играем в связке? — его голос не кажется растерянным или поспешным, скорее он такой же, как и всегда, — самоуверенный и твёрдый.       Феликс рефлекторно переводит внимание на дёрнувшегося Чонина, который сразу же ловит его взгляд и всем своим видом просит о помощи: меньше всего ему хочется жить с грозным капитаном.       — Нет, давайте я буду жить с Чонином! — вырывается у Феликса раньше, чем он успевает подумать.       Среди парней разносятся негромкие смешки, и хоть им часто приходится видеть подобные сцены, в исполнении нападающих они выходят куда интереснее.       Внезапно к команде подлетает не то повеселевший, не то в конец отчаявшийся Джисон.       — А почему им можно жить вместе, а нам всем нет?! — лишний раз объяснять не нужно, кого он имеет в виду.       Тренер не успевает ответить, потому что к возмущённому Джисону подходит уже изрядно раздражённый Сынмин и крепко хватает того за плечи, уводя к лестнице и что-то серьёзным голосом объясняя. Феликсу тоже интересен ответ на этот вопрос, но озвучивать свои мысли он не решается.       — Чонину есть с кем жить, не беспокойтесь, — насмешливо изрекает тренер. — Ваша пара окончательная, идите за ключами.       Спорить бесполезно, поэтому Феликс старается не смотреть на удаляющуюся спину Чанбина и проходит между диванов, глядя в поисках поддержки на подпирающего стену Хёнджина.       — Следующие: Минхо и Хёнджин, — доносится голос мужчины, из-за чего Феликс резко останавливается рядом с другом.       — Ну это просто пиздец, — шепчет Хёнджин, смотря на усмехающегося Минхо. Феликс поворачивает голову и не может не согласиться, замечая недружелюбный прищур, что обращён к его другу. Всё, что он может сделать, — похлопать Хёнджина по плечу.       — Кажется, нам всем будет весело, — с некой иронией к собственному обречению проговаривает Феликс и, толкая чемодан, движется за Чанбином.       Едва открывается дверь и они попадают на порог, как комната за мгновение наполняется напряжением. Будто по стенам пускают электрический ток и любое неосторожное движение приведёт к взрыву. Феликс боится даже дышать, а потому специально отмеряет от старшего несколько метров, чтобы никак не попадаться ему на глаза. Он мысленно спрашивает небеса, за что ему так не повезло в этой жизни, почему из всех возможных вариантов, ему достаётся такой. Номер оказывается небольшим, но достаточно просторным для двух ненавидящих друг друга людей или, скорее, для одного ненавидящего и второго страдающего. Феликс проходит из крохотной прихожей в комнату и облегчённо выдыхает, когда видит, что кровати стоят максимально далеко друг от друга — то есть у двух противоположных стен. Он не знает, кого благодарить за то, что реальная жизнь не чёртов сериал с глупыми клише и одной кроватью на двоих.       Раскладывая вещи, они упорно игнорируют друг друга, за всё время не говоря ни слова. Феликс избегает любой возможности оказаться со старшим на расстоянии меньше трёх метров. Он усиленно держит дистанцию и через какое-то время начинает подозревать, что Чанбин делает точно так же. В какой-то момент Феликсу становится душно из-за нервов, поэтому он решает открыть окно. В смятении он обходит свою негласно выбранную кровать и движется в сторону форточки, стараясь смотреть только на неё. Параллельно он раздумывает, как лучше разложить вещи в том подобие шкафа, которое им досталось на двоих, и куда стоит поставить чемодан, чтобы он не мешался. Поэтому он замечает двигающегося в его сторону Чанбина только в тот момент, когда между ними остаётся с десяток сантиметров, и чужой недружелюбный взгляд впивается в его лицо. Феликс удивлённо вздрагивает и пытается обойти старшего. Он не боится Чанбина, но не может отделаться от нежелания иметь с ним хоть какой-то контакт: его переполняет не презрение или отвращение, но явное отторжение, что смешивается с неуверенностью. И мысли о том, что им предстоит жить в таком ритме чуть ли не месяц, он старается изо всех сил глушить, ибо уверен, что сойдёт с ума, если хоть на минуту представит себе кошмар, который поджидает его за углом. Чанбин проходит к входной двери и делает вид, будто ничего не произошло.       Ведь и правда ничего не произошло. Всё только у Феликса в голове. Он пытается себя в этом убедить.       Часы, что незамеченными стоят на небольшой тумбочке под телевизором, пробивают восемь часов, и Феликс, открывая окно, вспоминает, что им нужно идти на ужин. В комнату прорывается свежий воздух, и он вдыхает его полной грудью, немного успокаиваясь. Обернувшись, он натыкается на топчущегося около двери Чанбина, который ищет что-то в своей сумке, и позволяет себе посмотреть на чужую спину дольше позволенного. Это так странно — быть вынужденным жить в одной комнате с человеком, на которого даже взглянуть толком нельзя, не говоря уже о том, чтобы хоть как-то взаимодействовать.       Феликс с тоской осознаёт, что будет проводить в номере едва ли только не ночь, потому что находиться с Со Чанбином в одном помещении, когда между ними от малейшего взмаха руки искрится воздух, сродни самоубийству. Путей решения этой проблемы много, но большая часть из них не лучше: оставаться в комнате Хёнджина опасно хотя бы потому, что он живёт с Минхо, а это автоматически значит, что там будет и сбегающий из своего номера Джисон. Феликс вообще думает, что решение тренера необдуманное и в какой-то степени глупое, ведь парней подобное расселение не остановит от того, чтобы по ночам прокрадываться в соседние номера или даже меняться местами. Он даёт голову на отсечение, что Хёнджин, Минхо и Джисон уже договорились о том, как будут решать сие недоразумение с разделением, — Сынмин, скорее всего, предпочёл не участвовать и лишь закатил глаза, когда его поставили в известность. Как не прискорбно осознавать, но Феликс с ироничной усмешкой приходит к заключению, что в его случае единицы будут готовы жить с Чанбином на постоянной основе или хотя бы спать пару ночей. Кроме него, мало кто вообще способен чувствовать себя свободно рядом с капитаном, которого любая оплошность может привести в бешенство. Точнее, так было раньше. Теперь он тоже далеко не счастлив делить один номер с Со Чанбином.       В действительности проблема заключается не в том, что Чанбин невыносим или не умеет общаться с окружающими и только и делает, что терроризирует всех и вся. Просто он настолько сложный человек, что только избранные способны переносить его особенности с минимальными потерями. Всё это не значит, что он отвратительный или не способен поддержать в трудную минуту. Как раз наоборот, Чанбин — потрясающий друг, по-своему заботливый и верный. Но все его положительные качества скрыты глубоко-глубоко за пеленой недоверчивости и напускной серьёзности, и раскрыть их, вытащить наружу равняется подвигу. Сокомандники ценят его ничуть не меньше тренера, они полагаются на него, верят и в какой-то мере даже чтят, но Чанбин для них словно идол, кумир, до которого нельзя дотянуться. Они предпочитают сохранять с ним дружеские отношения на том уровне, который позволителен между командой — никто не решается лезть к нему в душу. Потому что подобная близость чревата. И на примере Феликса все в очередной раз убеждаются в этом. Чанбин — лучший лидер, которого только можно пожелать, нерушимая опора и незаменимый друг, но слишком запутанный и тяжёлый человек, чтобы захотеть в нём разобраться. Положа руку на сердце Феликс может сказать, что их отношения зародились не по добровольной прихоти, в иной другой реальности он бы никогда не решился на нечто подобное. Между ними всё произошло неоднозначно, как-то рвано и стремительно, нежеланно и глупо. Катализатором их сближения стала ненависть, жертвой которой Феликс стал как раз благодаря тяжкому характеру старшего.       И сейчас, глядя на чужую спину, Феликс зачем-то проводит параллель. Ведь, по сути, они вернулись к тому, с чего когда-то начинали.       К взаимной нелюбви. К взаимной ненависти.       Первая пара дней проходит утомительно медленно, словно кто-то специально оттягивает время, чтобы парни бесконечно оставались на тренировочном поле. Нежаркая погода позволяет им находиться на улице практически безболезненно, и каждый благодарит фортуну за то, что солнечные лучи пока не обжигают при утренней пробежке и дневных матчах. Лето ещё не успело вступить в полные права. Но среди команды уже бродит приподнятое и яркое настроение: кое-кто успевает ухватить в свободное время пару лишних бутылок, кажется, пива и распить их прямо перед вечерней тренировкой. Откуда и как они всё это богатство достали, Феликс не знает и, честно, не очень хочет узнавать. Ему достаточно того, что после этого подвыпившую половину команды отправили в качестве наказания на двухчасовую пробежку вокруг спортивного комплекса, а потом почти лишили ужина, но это было бы совсем по-зверски, так что непутёвых спортсменов помиловали. Эта ситуация прошла как-то мимо Феликса, чему он даже рад, потому что в его планы явно не входит напиваться. А с другой стороны, никто не удивляется, ибо на сборах вечно происходит какой-то идиотизм.       Феликс лежит на траве под тенью здания бассейна и задумчиво глядит на затопленное облаками небо. Рядом с закрытыми глазами сидит Сынмин. Они вроде как отдыхают после очередной тренировки, но на деле они прячутся от неугомонных друзей, которым пришло в голову устроить своеобразное соревнование на право сегодняшней ночью поменяться комнатами, в тайне от тренера, конечно. Феликс ушёл следом за Сынмином из этого хаоса ровно в тот момент, когда парни начали обговаривать правила. И сейчас, чувствуя, как лёгкий ветерок колышет волосы и дыхание приходит в норму после многочисленных упражнений, Феликс нисколько не жалеет, что не участвует во всеобщей игре.       — Почему ты не остался? — спрашивает Феликс, когда Сынмин открывает глаза и, следуя чужому примеру, ложится на траву.       Сынмин поворачивает к нему голову и еле заметно пожимает плечами.       — Незачем, — отрешённо отвечает он. — Хёнджин всё сделает сам.       Феликс слабо улыбается.       — Мне показалось, ты не хочешь, чтобы он спал с тобой в одной комнате, — на самом деле он так не думает, ибо прекрасно знает, какие отношения связывают Хёнджина и Сынмина. Вообще-то все знают.       Сынмин вздыхает.       — Мне не интересны подобные глупости, а Хёнджин в конце концов всё равно договорится с Минхо и Джисоном, даже если не победит, — безмятежно проговаривает он. — Хотя ему и договариваться, по сути, не нужно, они и без спроса сделают, как хотят.       Феликс понимающе усмехается. Кто-кто, а Минхо с Джисоном никогда не следуют правилам.       — Кстати, я удивлён, что ты не принимаешь участие. Почему? Вам, кажется, это нужно больше всех, — осторожно спрашивает младший, подбирая слова так, чтобы ненароком не задеть.       Феликс каким-то безжизненным взглядом глядит на плывущий небосвод и мысленно соглашается с чужими словами. Но реальность такова, что для него эта игра так же бесполезна.       — Если Чанбин решит от меня избавиться, то без проблем вышвырнет меня за дверь, — рассеянно поясняет он. — А обременять кого-то мне не хочется, ты же понимаешь.       Сынмин согласно кивает. Он отлично всё понимает.       — И ты в порядке? — вдруг спрашивает он, смотря прямо на старшего.       Феликс поворачивается к другу, их глаза встречаются.       — Конечно.       Феликс всегда в порядке. Особенно, если дело касается Со Чанбина.       С первого дня в их комнате практически ничего не меняется: чемоданы нетронутыми остаются в прихожей, вещи аккуратными стопками лежат в шкафу, телевизор стоит безмолвной декорацией, окна периодически распахиваются и закрываются. Со временем лишь атмосфера немного разряжается, из-за чего становится легче дышать. Но Феликс думает, что он просто привык к вечно витающей неприязни и игнорированию. Словно у него вырабатывается иммунитет к колкому взгляду старшего, что изредка бродит по периметру комнаты и на мгновение задерживается на его макушке. Иначе они не общаются: никаких слов, лишь запрятанные взгляды. Медленно Феликс перестаёт нервничать и смиряется с тем, что до конца сборов они так и будут делать вид, будто не существуют друг для друга. И разбираться с этим они тоже не собираются. Ведь делать вид, что всё в порядке, гораздо проще, чем перестать изображать из себя слепых.       Но Феликс знает, что старший далеко не слепой. Знает по тому, как в зеркале на миг ловит чужой взгляд, знает по тому, как откуда-то из глубины комнаты раздаётся вздох, когда он переодевает футболку, знает по тому, как напрягается чужое лицо, стоит только ему выйти из номера под ночь. Чанбин слишком гордый, чтобы спрашивать о том, куда направляется младший или уж тем более запрещать ему что-либо делать. Они как два умалишённых, что пытаются доказать друг другу, будто ничего не видят. И никто не решается задать им очевидные вопросы, утолить своё любопытство или дать совет. Окружающим приходится мириться с тем, что их друзья отрицают какую-либо возможность найти выход из этой затянувшейся войны.       Реальность такова, что ни Феликс, ни Чанбин не знают, что такое компромиссы.       После отбоя Феликс задерживается у Хёнджина, ибо тому позарез нужна была помощь в разборе вещей, а Минхо, как всегда, был где угодно, но только не в собственном номере. Поэтому когда он возвращается, то по-настоящему удивляется зажжённому свету и неспящему Чанбину, который, сидя на кровати, читает книгу. Обычно капитан ложится едва ли не раньше положенного времени, ибо очень устаёт. А сейчас он мало того, что не спит, так и одаривает Феликса каким-то облегчённым взглядом, стоит тому оказаться на пороге. Эта перемена почти незаметна, неуловима для обычного человека, но она заставляет Феликса изумлённо остановиться посреди комнаты и нервно прокашляться. Они продолжают сохранять молчание.       Отправляясь в душ, Феликс упрямо прогоняет разбушевавшиеся мысли, запрещает себе анализировать эту ситуацию. Потому что понимает, что если задумается хоть на секунду, то его сердце разорвёт прозорливая надежда и вконец лишит его спокойного сосуществования со старшим. Лучше он будет сохранять нейтралитет и отстранённость, чем подастся и усугубит их отношения ещё сильнее. Если их, конечно, ещё можно испортить. В его случае хуже налетающих мыслей только просыпающиеся воспоминания. Это место буквально пропитано ими. Каждый сантиметр гостиницы, спортивного комплекса, футбольного поля и даже бассейна соткан из воспоминаний о том, как когда-то они жили в одной комнате и не хотели друг друга перебить, о том, как вели себя, как обычные влюблённые подростки, а не как два кретина, которым напрочь отшибло голову из-за обиды и презрения. Можно до бесконечности обсуждать то, что между ними происходило в прошлом, но какой в этом смысл, если у них нет будущего?       Феликс с сожалением усмехается, когда приходит к подобному логическому заключению. Ведь что, в сущности, у них может быть впереди? Ничего, кроме вражды, что медленно, месяц за месяцем будет угасать до тех пор, пока не превратится в холодную, неразрушимую и столько же непримиримую неприязнь. В определённый момент им надоест пожирать друг друга, но какой от этого будет прок, если отныне они не будут чувствовать ничего? В один прекрасный и столь же недостижимый день они перестанут считать друг друга частью своей жизни, вычеркнут любые упоминания о совместном прошлом и на любые вопросы будут отвечать, что незнакомы и никогда не слышали об именах друг друга. Стоя посреди заполненной паром ванной, Феликс страшится представлять будущее, в котором для него будет естественным сказать, что Со Чанбина никогда не было в его жизни, в котором он, если и будет вспоминать о старшем, то только для того, чтобы посмеяться над подростковой глупостью.       Их отношения никогда не были безобидными, спокойными и ласковыми, но разве они достойны того, чтобы о них забыли? Разве Феликс Ли имеет право забыть Со Чанбина после всего, что между ними было? Ведь даже среди многочисленных ссор и споров у них было то, что люди обычно зовут счастьем. У них были сотни дней, когда они не посылали друг друга, когда они не кричали и не злились. У них были сотни дней, когда они по-настоящему нуждались друг в друге, когда их не волновал больше никто, когда они искренне улыбались от мысли, что они способны чувствовать.       Феликс снова ощущает ту тоску, что разливалась в нём при виде чужих отношений. Только теперь она разрастается, овладевает им. От вида того, чего он лишается, у него колет в сердце и становится холодно. От осознания того, что никогда не будет иметь продолжения, что разрушается на его глазах, у него дерёт грудь и наворачиваются слёзы.       В эту секунду, выходя в холодную прихожую, Феликс ненавидит Чанбина за то, что он заставляет его переносить на себе все муки одиночества, находясь в шаге от человека, к которому хочется прикоснуться.       Кровать неприятно холодит разгорячённую кожу, и Феликс поворачивается лицом к стене. Через несколько секунд комната погружается в темноту, и он позволяет себе повернуться обратно. При свете луны сквозь оконное стекло он едва различает чужую широкую спину. Он может протянуть руку, но этого не хватит, чтобы дотянуться. В попытках отвлечься от неунимающихся мыслей он как-то обречённо смотрит на старшего и приходит к осознанию, что Чанбин красив, сквозь тьму и гробовую тишину. Им движет странное желание одновременно расплакаться и засмеяться. Феликс прикусывает внутреннюю сторону щеки и зачем-то шёпотом проговаривает то, что меньше всего нужно было говорить. Но он надеется, что Чанбин не слышит.       — Спокойной ночи, — глупое пожелание в их случае, но Феликсу становится в тысячу раз легче.       В ответ — тишина.       После недолгого ожидания Феликс отворачивается обратно к стене, не подозревая, что чужие глаза не закрывались ни на минуту. Засыпая, он не слышит, как со стороны соседней кровати раздаётся мучительный вздох.