hasty decision

      Сильнее кутаясь в тонкую спортивную куртку, Феликс каждой клеточкой тела чувствует, как холодный ветер забирается под одежду дождливой влажностью и проходится по незащищённой коже мурашками. Потяжелевшая от воды чёлка липнет к лицу, мешая и закрывая обзор, и в воздухе ощущается своеобразный запах мокрых волос, что мелкими волнами спускаются к шее. Вдалеке — серая, грустная туча, медленно-медленно бредущая в сторону футбольного поля. Вокруг — уставшие, но всё ещё блещущие энергией парни выполняют парные упражнения, из последних сил делая вид, будто не замечают бьющие по плечам капли. Первая неделя заканчивается дождём и понурыми вздохами, бледными синяками и запахом мази от ушибов, распитой на ночь бутылкой колы и втихаря купленными в соседнем магазине чипсами. Словно первые семь дней были своеобразной разминкой перед трудовыми буднями последующих недель. В воскресный вечер, что должен быть выходным, по этажу разносится незатейливая игра на гитаре, что становится колыбельной для недосыпающих спортсменов.       Периодический дождь не приносит утешения или чувства спокойствия, какое обычно испытывают люди при мерном стуке за окном. Феликс вновь ощущает себя не в самой лучшей форме, словно последние силы покидают его вместе с ударяющимися о землю каплями. Он всячески пытается совладать с ухудшающимся настроением и перенять от неунывающих друзей хоть толику радости, но выходит из ряда вон плохо — ему хочется лишь спрятаться в тени и, сидя в полной тишине, не думать ни о чём. Феликс искренне завидует людям, которые не становятся заложниками погоды, чьё состояние не зависит от солнечных лучей и шквалистого ветра.       Без интереса наблюдая за остальными, Феликс вздрагивает, когда сквозь шум слышит собственное имя. Вздрагивает, когда слышит чужой низкий голос. В первые секунды, когда осознание ещё не ударяет в голову, ему кажется, будто это слуховая галлюцинация — смесь звона в ушах от усталости, учащённого дыхания и дождя. Он хочет проигнорировать игру собственного мозга, но что-то не позволяет ему отвернуться. Ровно в тот момент, когда его имя окликом разносится по полю, Феликс поворачивается в сторону зовущего, и удивлённый вздох вырывается из его груди. На другом конце стоят о чём-то рассуждающий тренер и нахмуренный Чанбин, руки которого воинственно скрещены. И оба смотрят прямо на него. Феликс чувствует, как ноги наливаются свинцом и отказываются идти, и он буквально заставляет себя двинуться в сторону старших, ибо чужой грозный взгляд не терпит неповиновений.       Феликс подходит к ним почти спокойно, за время пробежки успевая перевести дух. И не смотрит на Чанбина. Отводит взгляд и обращается только к тренеру. На мгновение кажется, будто дождь заканчивается, ибо капли перестают стучать по козырьку трибун, но через пару секунд он начинает идти с новой силой. Феликс невольно скрещивает руки на груди и втягивает голову в плечи, ругая себя за мысли о том, что капитан стоит точно в такой же позе. Глупые размышления о том, что люди копируют движения тех, кто им нравится, нисколько не помогают, а только ещё больше раздражают. Феликс вопросительно косится на тренера в ожидании поручений. И решает не вспоминать о том, что позвал его сюда вовсе не тренер.       — Пока погода ещё позволяет, я хочу, чтобы вы сделали следующее упражнение в паре, — поднимая голову к затянувшемуся небу, проговаривает мужчина.       Феликс внутренне вздрагивает и инстинктивно косится на Чанбина, выражение лица которого остаётся беспристрастным и каким-то отстранённым.       Перед глазами проносятся десятки сыгранных матчей, сотни проведённых тренировок, во время которых они неизменно играли в связке, и Феликсу становится на мгновение дурно.       — Мы? — неуверенно переспрашивает Феликс. — В смысле я и он? — непонятная скованность не позволяет ему произнести чужое имя. Чанбин пропускает вопрос мимо ушей.       Тренер смотрит на него снисходительно, почти по-отцовски, но только как на дурака.       — Да, — он прокашливается. — Ты и Чанбин.       Феликс неоднозначно хмурится, прикусывает губу и прочищает горло — словом, показывает, что недоволен.       — Отлично, — тем не менее отвечает он, делая вид, будто стоящий рядом капитан — пустое место.       Движения старшего всё такие же быстрые, стремительные и резкие. Феликс с непривычки путается в ногах, пытаясь уловить чужой ритм, но стоит ему поймать на себе скучающий, почти осуждающий взгляд, как он с невесёлой усмешкой старается привыкнуть к игре. Он насильно берёт себя в руки, ибо не может показывать капитану собственную растерянность. И даже не предпринимает попыток попросить замедлиться или подождать. Феликс слишком гордый, чтобы показывать Чанбину свою несостоятельность. Потому что падать лицом в грязь перед человеком, который считает, что он из неё и не выбирался, Феликс не хочет. Тяжёлый вздох, терпеливый шаг, пронзающий свист.       Феликс отдаёт старшему пас и смотрит вслед с некой предрешённостью, будто теперь всегда будет видеть только чужую спину. Они не говорят друг другу ни слова, словно вообще не играют вместе. И Феликс с иронией качает головой, думая о том, что даже сейчас им не нужно говорить, чтобы понимать, что нужно делать дальше. Это одновременно радует и ранит. Феликс наблюдает за тем, как профессионально двигается Чанбин, как тот забивает и как с расслабленным выражением лица возвращается обратно. Не обращая внимания на Феликса.       — Неплохо смотритесь, — проговаривает Минхо, когда Феликс садится рядом на трибуны. — Тренер, кажется, доволен.       Рядом с Минхо привычно тревожно, Феликсу становится не по себе от чужого равнодушного на весь мир взгляда, стянутых в немой усмешке губ и совершенно свободных движений рук. Минхо никогда не был с ним близок и говорил всегда скорее из вежливости или снисходительности, нежели чем из близкого расположения. Феликс думает, что он один из самых странных его знакомых и сойтись с ним хотя бы в приятельских отношениях равняется испытанию не хуже, чем заставить Чанбина себя уважать. Таких людей называют тёмными лошадками, кажется? Минхо отлично подходит это прозвище. В его голове происходит тысяча невиданных метаморфоз, из которых после рождаются необъяснимые поступки. И разгадать такого неординарного Ли Минхо удаётся не каждому. Феликс бы сказал, что никому не выпадала возможность приоткрыть потайную дверь без разрешения. В их окружении есть лишь несколько людей, которым довелось узнать непонятного защитника лучше остальных. И кроме Джисона, таким человеком является Чанбин, который часто называет Минхо своим лучшим другом. Считает ли так Минхо — неизвестно. Он вообще не часто говорит о своих мыслях, о своих намерениях или предпочтениях, желая укрыть их для важных людей. Но то, что не касается его напрямую, он говорит — всегда. Минхо настолько же скрытный, насколько и прямолинейный.       Феликс бросает секундный взгляд на стоящего внизу мужчину и пожимает плечами. Упражнение было слишком простым даже для них — людей, которые не представляют, как играть в дальнейшем в одной команде.       — С Чонином смотрится лучше, — несколько угрюмо отвечает он, следя за тем, как младший выходит на поле и бредёт к Чанбину.       Минхо поворачивается к нему лицом и замирает в таком положении, а потом снова смотрит на слабый дождь и зелёную траву.       — Сейчас — да, — Феликс приподнимает бровь, и старший добавляет: — Потому что у них практики было больше.       Феликс вздыхает.       — У меня ощущение, что мы больше не сможем играть в связке.       Минхо молчит. Потому что у него в голове точно такие же мысли.       Чонин переговаривается с Чанбином, прежде чем они начинают упражнение. Феликс следит за ними с маниакальной внимательностью. Следит и чувствует, как внутри больно скребёт. Они отлично сыграны и, кажется, куда лучше, чем когда-либо были Чанбин и Феликс.       — Как думаешь, в этом будет какой-либо смысл? — меланхолично спрашивает младший, и Минхо непонимающе моргает, пытаясь ухватиться за ход чужих мыслей. — Возможно ли вообще наладить с Чанбином отношения?       Минхо смотрит на него в упор.       — Тебе, как никому другому, должно быть понятно, что для Чанбина ты не просто предал команду, — его взгляд становится серьёзным. — Ты предал и его самого.       Феликс прикусывает язык.       — Честно, я бы никому не пожелал оказаться в ситуации, когда твой любимый человек бросает всё, что вас связывало, и даже не пытается прислушаться к адекватным доводам, — Минхо смотрит на младшего безэмоционально, серьёзно. — Он видел в тебе свою опору, а в итоге ты сломался.       Феликс поникает.       — И в момент, когда он был готов стать твоей, ты просто сбежал, — вздыхает старший. — Ему нужно время, — снисходительно добавляет он, заметив остекленевший взгляд Феликса.       — Да…       — Надеюсь, ты понимаешь, что эта ситуация ударила по нему ничуть не меньше, чем по тебе.       Феликс на мгновение теряется. Знал ли он? Отчасти. В тот вечер, когда он посчитал, что обязан поставить капитана в известность раньше, чем остальную команду, Феликс сознавал, что их разговор не будет из лёгких. Потому что реакция Чанбина была очевидна с самого начала, и его испуганные просьбы разрезали пространство одновременно с каплями дождя, что стучали по закрытому окну. Феликс понимал, что слова Чанбина в тот час были весомы, что он и правда всеми способами пытался его переубедить, что ему стоило прислушаться, а не доводить Чанбина до состояния, когда он буквально оказался потерянным в своих мыслях и невысказанных словах. Старший тщетно искал способ объяснить Феликсу, что его желание не принесёт никому пользы, что эта ошибка — всего лишь ошибка, но никак не всемирная катастрофа; в тот момент Чанбин как никогда боялся потерять Феликса, в тот момент Чанбин как никогда сознавал, что ему нужно сделать всё возможное, чтобы Феликс остался, чтобы Феликс образумился. Но все его рассуждения, все его утешительные слова разлетелись в прах от неистового сопротивления. Феликс принял решение. И оно должно было стать окончательным. Чанбин не смог ничего поделать, и ему пришлось отступить, отпуская человека, с которым они провели слишком много времени вместе, отступить, топя разочарование и несогласие глубоко в себе. Чанбин не удерживал Феликса, а тот и не думал о том, чтобы остаться. Когда с губ старшего в последнюю секунду сорвалось такое ядовитое для них обоих «между нами всё кончено, да?», Феликс не был в силах отрицать. Никто из них не представлял, как можно сохранить отношения в подобной ситуации, а потому Феликс, свесив голову и прикусив внутреннюю сторону щеки, виновато-смиренно кивнул.       — Не думаю, что ты сможешь меня понять.       Чанбин и правда не понял.

***

      Плохая погода сохраняется ещё на несколько дней, с каждым рассветом забирая всё больше и больше энергии и желания двигаться. На асфальте образовываются непросыхающие лужи, в которые изредка опадают лепестки растущих в клумбах цветов. Небо заволакивает серая пелена, и солнце появляется лишь под вечер, беспорядочно раскидывая закатные лучи. Феликс окончательно сваливается с ног, не в силах более терпеть резкие перемены погоды. Его одолевает сонливость, которая не проходит ни на первой тренировке, ни даже к вечеру. Он аккуратно закрывает за собой входную дверь и с облегчением выдыхает, когда видит, что в номере никого. Глаза слипаются, а потому он позволяет себе лечь на холодную кровать, накрыться тонким одеялом и наконец окунуться в беспорядочные сновидения.       Ему снятся бесконечные образы друзей и членов семьи, какие-то еле знакомые места. Картинки идут друг за другом с такой скоростью, что Феликс практически не разбирает их. Всё сливается в одну тяжёлую вереницу отрывков разговоров и неразборчивых звуков. Когда Феликс нервничает или чересчур устаёт, ему всегда снится нечто подобное — бездумное и непонятное. Из-за чего на утро он просыпается с мутной головой и без каких-либо сил. Он не запоминает свои сны, и от этого, наверное, ему становится даже легче: не нужно восстанавливать последовательность услужливо подкинутых мозгом проблем. Феликс старается абстрагироваться от сновидений, в которых неизменно фигурируют люди, о которых он слишком много думает и в течение дня.       Феликс оказывается посреди широкого поля, что тянется к самому горизонту зелёной полосой. Он касается душистой травы и ощущает на пальцах её мягкость. В лёгкие забирается запах свободы и спокойствия. После долгих режущих глаза бликов пейзаж безоблачного неба и тонких колосьев будто облегчает дыхание. Феликс стоит посреди высоких растений и оглядывается по сторонам, не видя ничего, кроме уходящей в никуда долины. Ветер треплет его светлые волосы, что путаются и застилают глаза; по спине ползёт одинокий солнечный луч. Феликс чувствует его каждой клеточкой собственного тела: он тёплой полосой проходится вдоль позвоночника, но не оставляет за собой ожогов.       Феликс решается обернуться, дабы взглянуть на солнце, которое так приветливо тянется к нему. Едва повернув голову, он жмурится, чувствуя, как по лицу скачут капли света. На мгновение он прикрывает глаза, и в следующую секунду его обдаёт жаром. Словно огонь проходится по его щекам, останавливается на мелких отблесках веснушек и наконец касается неприкрытого лба. Феликс открывает глаза.       И видит улыбку.       Из его груди вырывается растерянный вздох, и видение прерывается. Феликс просыпается, смаргивая остатки сна ровно в тот момент, когда замечает рядом с кроватью чужую тень. Феликс приподнимает голову и видит отходящего в сторону Чанбина. Он не может сообразить, что происходит, и лишь смотрит на широкую спину: Чанбин, не оборачиваясь ни на один звук, закрывает за собой дверь и скрывается в коридоре. Комната погружается в липкую тишину. Феликс нервно кашляет и кладёт голову обратно на подушку.       На его коже остаются частицы чужого прикосновения, и Феликс не может понять: это следствие сна или нечто иное?

***

      Тихий коридор плавно переходит в неспокойную столовую. Внутри — шумные парни и шатающиеся столы, обычные стулья из тёмного дерева и одинокий телевизор на стене. Меню не слишком отличается от вчерашнего или даже того, что было неделю назад, но выбирать не приходится. Несколько столов сдвигаются, образуя один длинный. За него садится с десяток спортсменов, громко обсуждающих последние новости. Феликс по привычке оказывается рядом с Сынмином, который пытается донести до едва слушающего Джисона, что нельзя разбрасывать свои вещи по всему номеру. Казалось бы, о чём здесь можно спорить. Но даже в этой ситуации парни умудряются найти тысячу и одну причину, как доказать другому противоположную точку зрения. Феликс изо всех сил делает вид, что не слушает чужую болтовню, лишь изредка кивая на предложения Вонпиля взять салфетку. Они оба отчаянно делают попытки сконцентрироваться на еде и не обращать внимания на друзей, которые, видимо, не так сильно устают, чтобы просто заткнуть рты.       Феликс бросает взгляд в окно и с надеждой вздыхает, вспоминая прочитанный на следующую пару дней прогноз погоды: обещают солнце и плюс двадцать три. Он без энтузиазма пытается перемешать свой суп и бездумно смотрит куда-то сквозь тарелку. Он настолько глубоко уходит в свои мысли, что попросту перестаёт слышать чужой безынтересный трёп. В нос ударяет едкий запах одеколона, из-за чего Феликс тихо чихает себе в руку, зыркая на садящегося напротив Минхо, который, по всей видимости, снова решает убивать окружающих своей туалетной водой за восемьдесят долларов из какого-то интернет-магазина. Сидящие вокруг морщатся, и лишь Джисон забывает о раздражённом Сынмине, радостно улыбаясь чужому возвращению. На его подносе стоит одинокая тарелка с салатом и рисом. Феликс уже почти открывает рот, чтобы выразить своё недовольство, но едва сдерживается, чтобы не чихнуть ещё раз, и замечает, как рядом с Минхо садится безмятежный Чанбин.       — Где ты снова нашёл этот ужас? — не удерживаясь, всё же спрашивает недовольный запахом Сынмин. Феликс поддерживающе кивает, невольно потирая нос.       — Я надеялся, ты выбросил этот одеколон, — поддакивает Чангюн.       Минхо снисходительно оглядывает сокомандников и усмехается.       — Да ладно вам, — он берёт палочки, — не всем дано разбираться в моде. Отличный же аромат, правда, Джисон? — он поворачивается к сидящему рядом Джисону, и тот бессознательно кивает.       — Самый лучший, — и улыбается.       Парни почти плюются, махая на этих двоих рукой и надеясь избежать аллергической реакции на столь потрясающий букет неизвестных запахов. Сынмин закатывает глаза, а Феликс пытается затолкать в себя несчастный обед.       — Кстати, — раздаётся через несколько минут повеселевший голос Хёнджина, — мы практически уговорили тренера устроить в воскресенье выходной, — гордо рассказывает он.       — Ого, — совершенно искренне вырывается у Феликса. — Серьёзно?       — Да-да. Ему кажется, тоже нужен день, чтобы развеяться, — объясняет Сынмин, бросая многозначительный взгляд на тренера, который сидит в другом конце столовой и переговаривается с незнакомой женщиной. Парни, словно по команде, одновременно находят мужчину и обмениваются колкими усмешками.       — Ставлю сотку, к концу месяца они будут вместе, — заговорщическим тоном проговаривает Джисон.       — Две, — вставляет Юта, и они друг другу кивают.       Сынмин хмурится, ничего не говоря, но Феликс отлично понимает, что тому не нравится подобная реакция. Хёнджин слегка толкает младшего в плечо, на что тот вздыхает.       — Как насчёт сходить в город? — отчасти воодушевившись предстоящим свободным днём, предлагает Феликс.       Сынмин благодарно оглядывает его, и парни, подхватывая чужую идею, начинают обсуждать возможные места.       — Неплохой вариант, — задумчиво выпятив губу, отвечает Минхо. — Если с тренером прокатит, то я согласен.       — Я тоже, — почти одновременно говорят Хёнджин и Джисон, после чего недоверчиво зыркают друг на друга.       — Это точно лучше, чем сидеть в четырёх стенах, — соглашается Сынмин. — Нужно подумать, куда пойти. В прошлом году мы мало где были.       — Можно сходить к морю, — между делом внезапно предлагает Чанбин, больше заинтересованный едой, нежели чем всеобщим обсуждением.       Феликс едва заметно вздрагивает от чужого голоса, но не подаёт виду, наблюдая скорее за тем, как друзья радостно кивают и уславливаются так и поступить. Ему тоже нравится идея старшего, потому что раньше им практически не удавалось застать хороший момент, чтобы в полной мере насладиться морским бризом. Он вспоминает их многочисленные попытки сбежать после ужина на ближайший пляж, их бесчисленные попытки забраться в ледяную для июня воду, вспоминает, как после этого их ловил тренер и им приходилось бегать лишних пять кругов вокруг всего комплекса целую неделю, вспоминает, как весело им было в те короткие часы отдыха от постоянных тренировок, и не может сдержаться от улыбки. Его губы едва заметно растягиваются, и взгляд, окутанный пеленой прошлых лет, теплеет. Феликс без какого-либо умысла оглядывает своих друзей и в конце концов находит глазами спокойное лицо Чанбина, который одновременно с ним отрывается от своей еды и поднимает взор. Феликс натыкается на тёмно-карамельный взгляд из-под чёрных ресниц и, будучи под впечатлением от приятных воспоминаний, забывает, на кого именно смотрит.       Феликс улыбается Чанбину.       И тот не отворачивается, смотря младшему прямо в глаза. Они застывают, будто бы забывая кем друг другу приходятся и о чём в последний раз говорили. При взгляде на безэмоциональное лицо Чанбина, в голове Феликса возникают образы одной из их попыток оказаться наедине посреди холодного моря и вечернего ветра, посреди густого бордового заката и смеха друзей вдалеке. Феликс смотрит на Чанбина и вспоминает всё, что между ними происходило когда-либо раньше. Он проваливается в тёплые дни, когда всё было хорошо, когда можно было говорить, что жизнь прекрасна. И почему-то внезапно надеется на то, что старший может думать о том же. Феликсу бы очень хотелось, чтобы прямо сейчас, в эту самую нераздельную секунду, Чанбин тоже думал о них. Чтобы он не просто, как идиот, пялился в ответ, подбирая слова побольнее, а чтобы тоже вспоминал о них. Улыбка на лице Феликса медленно начинает темнеть и практически исчезает, когда Чанбин продолжает смотреть на него нечитаемым взглядом, будто в поисках чего-то неизведанного, ранее невиданного. Феликс холодеет под его взором; за всё это время, что они испещряют друг друга сотней невысказанных слов и чудовищно сильно проходятся по обоюдному благополучию, Феликс забывает, каково это — чувствовать на себе не зверски убийственное желание растерзать и выбросить, а нечто человеческое, заинтересованность или снисхождение, доброту или обеспокоенность. Феликс практически теряется под напором Чанбина. Он смотрит с неописуемым равнодушием, смесью любопытства и отречения, признания и презрения, Чанбин одаривает Феликса не просто ненавистью, и это приводит младшего в куда большую растерянность, нежели чем осознание своей беспомощности. Чем больше Чанбин обращается с ним, как с равным, тем сильнее Феликс начинает его бояться. Он слишком привык за эти месяцы к тому, что старший считает его врагом всей своей жизни. Он слишком привык ощущать пустоту, чтобы внезапно удариться о зачаток тонкой надежды.       Феликс решает, что всё это не больше, чем неосторожность, глупая ошибка, попытка оступиться. И отводит взгляд в сторону, невероятно сильно желая, чтобы Чанбин проигнорировал это недоразумение и перестал на него смотреть. Он опасливо бросает на старшего секундный взгляд и, когда замечает, что тот уже занят разговором с Минхо, чувствует облегчение и одновременную досаду.

***

      Дверь открывается настолько внезапно, что Феликс, сидящий на кровати и лениво перебирающий страницы гостиничного журнала, вздрагивает, резко оборачиваясь на шум. На пороге — явно недовольный и растрёпанный Хёнджин, который, судя по виду, ещё немного и готов закричать от бешенства. У него растянутая футболка и пижамные штанины задраны почти до колен. Феликс невольно бросает взгляд на прикроватные часы и с немым вопросом глядит на вторгнувшегося в столь поздний час друга.       — Ты чего?       Хёнджин пыхтит и раздосадованно садится рядом на кровать; его движения обрывисты и чересчур нервные. Он прокашливается, заметно пытаясь сдержаться от крика.       — Чёртов Минхо невыносим! Я не могу с ним больше находиться, — все его попытки унять вырывающийся возглас обваливаются на втором же слоге, отчего Феликс морщится, окончательно откладывая в сторону скучный журнал.       — И что на этот раз? — с ноткой усталости в голосе спрашивает он. За последние два дня он слишком часто слышит нелестные комментарии Хёнджина о своём соседе.       Хёнджин подсаживается ближе и почти с безумием смотрит в глаза младшего, отчего тот кривится и предпринимает попытку отодвинуться.       — Я тебе говорю, он извращенец! — почти надрывно проговаривает он, и Феликс кривится ещё сильнее. — Пока я был в душе, он решил обнюхать все мои вещи. А когда я вышел, он сказал, что от меня отвратительно пахнет, — Хёнджин делает истошный вздох. — Отвратительно пахнет, и я только вышел из душа!       Феликс моргает, пытаясь хоть немного понять, кто и чем из них думает. Получается из рук вон плохо.       — Он объяснил, зачем сделал это?       Хёнджин выпрямляется, делая глубокий вдох и после истерично выдыхая.       — Этот придурок сказал, что от чего-то в нашем шкафу подозрительно пахло алкоголем, — на лице Феликса появляется болезненная усмешка. — И поэтому он решил, что пахнет от моих вещей! — Хёнджин взмахивает руками, из-за чего ударяет себя по ноге, и сразу же хмурится.       — Тебя так сильно задело, что он трогал твои вещи, или что? — Феликс уже ничему не удивляется и спрашивает без какой-либо надежды получить подтверждающий ответ — конечно, у них есть ещё какие-то проблемы. Как всегда.       Хёнджин всё больше и больше начинает походить на сумасшедшего, у которого с лица не сходит пугающая улыбка на грани оскала.       — Вчера он перевернул мой чемодан, потому что искал свой дезодорант. Вот скажи мне, какого чёрта он мог делать у меня в чемодане? — Феликс демонстративно пожимает плечами, чтобы тот продолжал. — Позавчера он специально не пускал меня после отбоя, чтобы меня поймал тренер и отправил отрабатывать наказание. Потому что я ему надоел! — Феликс страдальчески кивает головой. — До этого он несколько раз лежал на моей кровати в грязной одежде, — он снова ударяет себя по ноге. — Феликс, я ненавижу его! Пусть валит к своему Джисону, и они трахаются до конца сборов!       Феликс усмехается.       — А хочешь я расскажу, как уже трижды застал их в нашей комнате? Неописуемое зрелище, у меня чуть глаза не вытекли…       Гневное повествование Хёнджина прерывает треск захлопнувшейся двери. Феликс заинтересованно оборачивается, не ожидая в ближайший час застать Чанбина, а Хёнджин раздражённо пытается испепелить виднеющуюся из проёма прихожую. К ним буквально подрывается взъерошенный Джисон, у которого ярко-красным пятном горят тёплые носки. Феликс готов нервно смеяться.       — Хван Хёнджин! Отлично! — почти кричит Джисон, и Феликс решает, что сегодняшней ночью точно лишится слуха с такими активными друзьями. — Ты знаешь, что твой парень — самый занудный человек на всей Земле? — Хёнджин заметно напрягается. — Нет? Так я тебе расскажу!       — Что… — пытается вставить слово тот.       Феликс отодвигается к самой стене. От греха подальше.       — Он меня просто достал! Как ты с ним вообще встречаешься? За последние двое суток я услышал столько лекций, что у меня уже уши вянут! — Джисон стоит посреди комнаты и просто горланит свои претензии. — Я больше не намерен это терпеть, иди и успокой его, иначе я реально прибью кого-нибудь.       Феликс хочет попросить, чтобы это был он. Потому что терпеть этот цирк становится всё сложнее и сложнее с каждой минутой. Друзья будто с катушек слетают, когда Хёнджин поднимается со своего места.       — Какое совпадение, что твой парень мне тоже покоя не даёт! — Хёнджин подходит к Джисону практически вплотную, и Феликс предусмотрительно поднимается следом, готовясь разнимать. — Предлагаю купить ему намордник. Или погоди. Он у вас сто процентов уже имеется!       Джисон вспыхивает. И, кажется, далеко не от смущения. Феликс мысленно крестится.       — Слышишь ты, урод…       Феликс молниеносно оборачивается на вновь заскрипевшую дверь. Как будто у них проходной двор какой. И молится, чтобы это оказался не очередной раздражённый чем-то друг. И почему они приходят именно сюда?!       — Ещё раз скажешь что-нибудь в сторону Минхо, и я… — парни продолжают ругаться, совершенно не обращая внимания на остановившегося в нескольких метрах раздумывающего Чанбина.       Феликс ловит на себе его на мгновение обеспокоенный взгляд, который в следующую же секунду переносится на орущих младших и становится удивлённым и в то же время раздражённым.       — Что вы тут разорались? — твёрдо, но недостаточно громко спрашивает Чанбин. Младшие продолжают собачиться, уже переходя на проклятия.       Лицо капитана меняется в мгновение ока, отчего его брови хмурятся, а губы едва заметно кривятся. Феликс, прекрасно зная, что сейчас будет, делает шаг в сторону. Он мысленно машет друзьям на прощание в загробный мир, когда Чанбин снова окликает сокомандников.       — Эй!       — Да пошёл ты, Джисон!       — Сам пошёл, придурок!       Поняв, что простыми словами не отделаться, Чанбин показательно натягивает рукава толстовки, и Феликс прокашливается.       — Какого чёрта вы здесь устроили! — от голоса капитана, кажется, трепещут даже оконные рамы. Парней передёргивает так, словно их ударяют током. Феликс сгоняет мурашки.       Хёнджин мгновение смотрит на такого же остолбеневшего Джисона и медленно, почти комично, поворачивает голову в сторону раздражённого старшего, руки которого скрещены на груди. Атмосфера сваливается в тьму буквально за секунду. Феликс пробегается глазами с одного друга на другого и искренне желает им всего самого наилучшего, например, — остаться в живых.       — Ой, — резко вырывается у Джисона, когда до него наконец доходит.       Феликс не успевает осознать тот момент, когда парни буквально вылетают в коридор после недолгих попыток объяснить капитану, почему они походят на двух «неуравновешенных идиотов». Он обеспокоенно провожает упорхнувшего Джисона, который, не раздумывая ни секунды, сматывается с места преступления и оставляет Хёнджина страдать в одиночку. Но тот собирается с силами и уже в следующие пять секунд выталкивает младшего, захлопывая за собой дверь. Чанбин продолжает стоять посреди комнаты и тяжело вздыхает, наконец оборачиваясь к неизвестно что выжидающему Феликсу, который осторожно поднимает на него взгляд.       — Так что с ними? — с некой озабоченностью спрашивает старший. Парни не удосужились ни слова сказать о причине своей ссоры, и потому отдуваться придётся Феликсу. Как капитану, да и как просто другу, Чанбину важно знать всё, что происходит между членами команды.       — Недовольны соседями, — усмехаясь, Феликс пожимает плечами и встаёт с кровати, намереваясь пойти в ванную. Ему становится неприятно от внимательного взгляда, которым его одаривает старший.       Феликс хочет сделать шаг, но, чувствуя на себе пронзающий взор чужих глаз, не решается. Он не понимает, что Чанбин от него ждёт. Старший будто берёт его на понт, добиваясь определённых действий. И Феликс окончательно теряется, когда неуверенно движется в сторону двери, — Чанбин специально встаёт перед ним, тем самым преграждая путь. Феликс удивлённо вглядывается в лицо старшего, мысленно прося объясниться. И Чанбин говорит.       — Ты тоже?       — Что? — судорожно вырывается у Феликса.       — Недоволен соседом.       Где-то на заднем плане, в другой комнате, в соседнем городе взрывается потолок и штукатурка падает на чистый, незапятнанный пол. Феликс смотрит на Чанбина и, честно, не узнаёт его. Почему он вдруг спрашивает подобное? Неужели его это вообще заботит? Чанбина заботит, что думает Феликс? Такое, кажется, закончилось ещё три месяца назад, в тот пасмурный, тусклый вечер. Что же теперь? Феликс непонимающе хлопает ресницами и ищет в чужих глазах хоть какой-нибудь ответ. Но всё, что он видит, — опасения и такую несвойственную неуверенность. Феликс тонет в столь редких эмоциях.       У него уходит несколько секунд на то, чтобы подобрать подходящие слова. Он практически проговаривает их, когда вдруг Чанбин поспешно его перебивает:       — В любом случае, переехать мы не можем, — неожиданно твёрдо заключает он и, резко дёрнувшись, уходит к своей кровати. Он проговаривает эту фразу таким тоном, что Феликс будто не имеет права что-либо говорить в ответ.       И Феликс оставляет горькое нет, всё хорошо теплеть на языке, рассеянно провожая чужой силуэт.       В этот вечер они не произносят больше ни слова.

***

      За пределами территории спортивного комплекса даже воздух кажется свежее; легкие наконец наполняются свободой, и весь мир открывается будто на ладони. По прошествии нескольких пасмурных и утомляющих дней тяжёлые тучи наконец сменяются приятным, убаюкивающим солнцем и мягкими облаками. На душе становится легко и действительно по-летнему. Феликс с тонкой улыбкой оглядывает идущих рядом друзей и не может отделаться от ощущения переполняющей изнутри радости. Он ждал этого дня слишком долго, чтобы не чувствовать себя превосходно от одного вида расслабленных и готовых к приключениям парней. Неспешным шагом они бредут в центр небольшого портового города, где, по легенде, находятся достойные внимания кафе и даже парки. Феликс горит от нетерпения поскорее изведать всё, что они столько лет оставляли за бортом своих каникул. Едва оказавшись на главной улице, увешанной различными вдохновляющими плакатами, цветочными горшками и светлыми вывесками, Феликс понимает, что пропускать подобные вылазки было самым настоящим упущением для каждого из них.       С первого взгляда становится понятно, что этот городишко отличается от всех прочих. Его улицы окутаны совершенно иной атмосферой — одухотворяющей и умиротворённой. Здесь хочется гулять, разговаривать с прохожими, даже если никогда раньше не приходилось, хочется скупить все возможные брелки, магниты и статуэтки из сувенирной лавки. Джисона едва оттаскивают от первой же встреченной туристической палатки; и Феликс его понимает. Воздух окутан морским бризом настолько, что кажется, будто море прямо за соседним домом, будто можно обежать привлекательный магазинчик с вывеской в форме бутылки с пожеланием, какую обычно бросают в воду на удачу, и сразу же наступить в прохладную, почти исцеляющую, морскую пену. В этом месте хочется жить, хочется дышать, хочется остаться до конца лета. Феликсу не нужно оборачиваться на остальных, чтобы понять, что они чувствуют совершенно то же самое. Они все — очарованы.       Главная улица тянется по прямой до самого съезда вниз, к пляжу. По бокам, кроме многочисленных магазинчиков и открытых кафе, виднеются целые группы музыкантов, которые привлекают внимание своей мастерской игрой на гитарах, флейтах и даже барабанах. На несколько минут парни останавливаются посреди улицы, не способные сопротивляться музыке. Кажется, они негласно соглашаются с тем, что этот момент останется в их памяти на долгие годы. Потому что мелодия, что сначала кажется мягкой и успокаивающей, со временем становится громче и будто проникает в самую душу, пробуждая в ней всё новые и новые эмоции; Феликс невольно оборачивается на стоящего рядом Чанбина, на лице которого рисуется удовлетворение и едва-едва заметная улыбка. Феликс не сдерживает улыбку в ответ.       Когда парни оказываются в самом сердце города, прямо возле места, где туристы бросают монетки в небольшой фонтан, они принимают единогласное решение сфотографироваться. Потому что подобный момент нельзя упускать. В их копилку обязательно должно добавиться ещё одно совместное воспоминание. Они встают вплотную напротив талисмана города, и Феликс, который не любит улыбаться на фотографиях, думая, что выглядит глупо, не может сдержаться от самой счастливой улыбки, что когда-либо была на снимках. Ему не стыдно показывать свои настоящие чувства, потому что он понимает, что сегодняшний день для него — столь желанный подарок. Он вновь осознаёт, что судьба буквально сжалилась над ним и даровала ещё одну возможность быть рядом с теми, кто дорог его сердцу больше всего на этом свете. И Феликс хочет использовать второй шанс без каких-либо сожалений.       На его плечо ложатся чужие ладони, и становится тесно. Феликс почти чихает, когда ему в лицо лезут волосы буквально прилипшего к нему Хёнджина, на котором красуется зелёная гавайская рубашка. Он обнимает лучшего друга в ответ и не может представить исхода лучше. С другого бока к нему встаёт растрёпанный от лёгкого ветра Джисон, который практически пищит, обхватывая его прямо за шею. Позади встают Сынмин и Минхо, которые спокойнее, но всё же воодушевленно склоняются ближе. Они решают, что чем кучнее они встанут, тем лучше будет передана их радость на снимке. Отчасти похоже на правду. Они все стоят рядом, они — одна команда; для Феликса этот день будет таким же важным, как день рождения или Новый год. Когда мужчина, которого они попросили о помощи, говорит приготовиться, Феликс чувствует на своей спине ещё одну руку, почти невесомую, почти прозрачную. И ему не нужно проверять, чтобы понять, кто именно его касается.       Ему не нужно уверяться, чтобы улыбнуться ещё ярче, чем прежде.       После долгой и довольно изнуряющей из-за жары прогулки парни заходят в небольшое заведение, ближе всего расположенное к съезду, чтобы после пойти прямиком на набережную. Они садятся за самый большой стол и принимаются рассматривать накупленные Джисоном сувениры, которые тот умудрился заполучить, пока остальные были заняты рассматриванием уличного танца. Феликс берёт небольшой магнитик, который, если честно, выглядит так, будто развалится прямо на глазах.       — Зачем тебе столько? — с усмешкой спрашивает Сынмин, крутя в руке бесполезную для хозяйства тарелочку с гравировкой названия города.       Джисон смотрит на свои покупки, словно на сокровище, и совершенно не вспоминает о том, сколько денег выкинул на них.       — Подарю родителям.       — Всё? — с недоверием уточняет Чонин.       — Ну, ещё бабушке с дедушкой, — Джисон глядит на переливающуюся на свету гравюру с городским пейзажем и улыбается, будто маленький ребёнок. — Могу и вам подарить! — воодушевлённо добавляет он, когда Минхо осторожно забирает у него из рук небольшую картонку, чтобы рассмотреть получше.       — Мы могли бы и сами купить, — дразнит сидящий напротив Хёнджин и откладывает в сторону очередной магнитик.       — Мне не жалко, — пожимает плечами Джисон, слишком увлечённый, чтобы реагировать на приставания друга, с которым у них всё ещё, вроде, конфликт. — Феликс, хочешь? — обращается он к другу, когда замечает, как тот крутит в руках полусломанный сувенир. — Забирай.       Феликс усмехается, оглядывая безделушку и думая, что она ему вполне подходит, — такая же неидеальная, но всё же достойная любви. Пускай магнит сломается, не оказавшись на холодильнике, но он всё равно будет греть душу, напоминая о сегодняшнем дне. Феликс уверен.       — Спасибо, — кивает он, смотря на довольного друга.       Меню кажется бесконечным: различные соки, лимонады, коктейли. Феликс стоит рядом с Чонином, который внимательно читает каждую строчку на висящем позади кассы табло, и пытается выбрать между излюбленной колой и безалкогольным мохито. В руках у него телефон с открытым списком названий напитков для друзей, которым лень подняться и сделать всё самостоятельно. Когда до них доходит очередь, Феликс пропускает младшего вперёд, чтобы тот сделал заказ. Он рассматривает Чонина с ласковой усмешкой, отмечая, что тот стал гораздо уверенней, нежели чем раньше: его голос больше не дрожит, а интонация остаётся ровной; его движения спокойны и уши больше не горят от смущения. Феликс смотрит на Чонина, словно на собственного сына, и не может нарадоваться от мысли, что тот наконец стал частью их дружной команды.       По сути, они оба наконец стали частью команды.       Феликс решает не изменять себе, а потому покупает банку ледяной колы. Они подходят обратно к столу с подносами и аккуратно ставят их перед друзьями, чтобы те не разлили все их старания. Тем, кто сидит чуть дальше, парни услужливо передают их заказы.       — Никакого разнообразия, — хмурится Хёнджин, смотря на красную банку, которую Феликс поставил на стол. — Так и умрёшь, ничего больше не попробовав.       Феликс беззлобно усмехается.       — Я слишком преданный.       Хёнджин качает головой и пытается выхватить у Сынмина трубочку, чтобы попробовать его розово-жёлтый непонятный коктейль, на что тот закатывает глаза и двигает стакан ближе к непутёвому парню.       На подносе остаётся лимонад Чанбина, и Феликс бессознательно берёт его, чтобы отнести старшему, который сидит практически дальше всех. Одновременно с тем, как он подходит к чужому месту, Чанбин поднимается, чтобы забрать свой заказ, но удивлённо останавливается, когда видит, что младший идёт к нему. Феликс понимает, что делает, только в тот момент, когда отдаёт капитану стакан, случайно соприкоснувшись с ним кончиками пальцев, отчего по руке словно проходится разряд. Кажется, они оба не до конца осознают, что делают, а потому замирают, глупо пялясь друг на друга и держа несчастный напиток.       — Спасибо, — хрипит Чанбин, забирая лимонад и садясь обратно.       Феликс невольно прикусывает внутреннюю сторону щеки и кивает самому себе.       От усиливающегося запаха моря внутри начинает расцветать тёплый закат. В нос ударяет горькая соль, и шаг становится быстрее. Слабые волны ударяются о песчаный берег, создавая волшебную мелодию простора и безмятежности; по ногам стекает прохладная вода, отчего по спине начинают расползаться мурашки. Вдалеке — розовое, сладкое небо и едва различимые рыбацкие лодки; позади — раскладывающие на песке покрывало друзья и негромкая музыка из принесённой колонки. Феликс стоит по колено в воде и чувствует, как вся тяжесть испаряется, как вместо сожалений на пальцах оседает морская соль.       Они выбрали самый отдалённый пляж, чтобы вокруг было не так много людей. Теперь они в гордом одиночестве и могут делать, что хотят. Поэтому уже через несколько минут после их прибытия, младшие с разбега несутся в воду, окатывая неподготовленного к столь неожиданному повороту Феликса, который стоит чуть в стороне, наслаждаясь красивым горизонтом. Джисон практически пищит от холода, пытаясь ухватиться за спокойно заходящего в воду Минхо, отчего тот почти теряет равновесие, но вовремя хватает чересчур активного парня за руку.       — Сегодня двадцать семь градусов, почему так холодно! — выкрикивает раздосадованно Джисон, к груди которого прилипает белая футболка, очерчивая пресс; Минхо на несколько секунд засматривается.       — Сейчас привыкнешь, погоди, — отвечает старший и тащит его на глубину.       Феликс вздрагивает, когда рядом выныривает Хёнджин и начинает брызгаться.       — Нет, нет, стой, — причитает он, пытаясь отойти в сторону. — Я сам зайду!       Хёнджин недоверчиво наклоняет голову, усмехаясь.       — Через три часа? Ну уж нет.       Феликс не успевает ничего ответить перед тем, как Хёнджин бесцеремонно хватает его за обе руки и насильно тащит дальше от берега. Он почти кидает друга, отчего тот от неожиданности уходит с головой под воду.       — Хван Хёнджин! — кричит он, выныривая; волосы неприятно налипают на лицо, из-за чего Феликс гневно фыркает и пытается убрать их с глаз.       Хёнджин усмехается и предпринимает попытки уплыть от раздражённого друга, но все его годы обучения плаванию не приносят ни капли пользы, когда Феликс хватает его за ногу и тянет на себя, после чего ложится ему на спину, пытаясь утопить.       Всё заканчивается тем, что через двадцать минут они обессиленными валятся на расстеленное покрывало, получая от Сынмина по подзатыльнику за безрассудное баловство.       — Сынмин, это вопрос жизни и смерти, вставай, — ноет Хёнджин, пробуя поднять младшего с песка. — Пожалуйста-а-а-а, — тянет он, когда в ответ получает сердитый взгляд.       Феликс сидит рядом и наблюдает за тем, как друг пытается затащить Сынмина в воду. Получается из рук вон плохо уже на протяжении десяти минут. Но в конце концов, когда младшему надоедает слушать плаксивый голос Хёнджина, он с тяжёлым вздохом подаёт ему руку и морально готовится оказаться мокрым.       Они уходят, и Феликс остаётся наедине с Чанбином, который задумчиво рассматривает веселящихся вдалеке друзей. Между ними около метра, и позади звучит приятная мелодия какой-то популярной исполнительницы. На их телах остаются крупицы бежевого песка, на сердцах — недосказанность. Феликс искоса глядит на профиль старшего и в очередной раз убеждается, что тот и правда красивый. Не такой красивый, как те модели с обложек или те айдолы на сцене. Но как человек, который может улыбаться хорошей погоде, любимой музыке, интересному фильму. Как человек, который может улыбаться, если действительно того хочет.       Чанбин и сейчас улыбается.       — Почему ты тоже не идёшь? — негромко спрашивает Феликс, глубоко в душе боясь разрушить атмосферу; Чанбин опускает взгляд с горизонта себе под ноги, пожимая плечами.       — Не хочу, — кажется, он вздыхает. — А ты?       Феликс сглатывает.       — Тоже.       Не скажет же он, что просто хочет наконец оказаться рядом со старшим в тот редкий момент, когда они могут насладиться обстановкой, а не находиться поблизости из вынуждения. Не скажет же он, что ему нравится сидеть на одном колючем пледе, смотреть на одно темнеющее небо, слушать один шум волн. Не скажет же он, что специально запоминает эти минуты, чтобы заполнить всё то время, что прошло мимо них.       В молчании Чанбин выглядит спокойным, его не волнует и, кажется, не раздражает присутствие младшего. И осознание того, что он больше не досаждает капитану, делает Феликса чуточку счастливее. Ему сильнее всего на свете не хочется испытывать подобное ощущение презрения и ненависти когда-либо ещё. Единственным неосуществимым желанием Феликса остаётся примирение с Чанбином. Случится ли оно когда-нибудь? Феликс до боли в сердце надеется. А пока ему остаётся лишь изредка ловить на себе ответный взгляд, получать обрывки слов и находить в чужих действиях странные закономерности. Он не знает, в какой день они перестают смотреть друг на друга, словно на врагов, в какой день они смиряются с существованием друг друга. Было ли это в день, когда им пришлось вместе проспать утреннюю тренировку и молчаливо подгонять друг друга, чтобы не получить от тренера. Было ли это в день, когда Чанбину пришлось без просьбы искать для Феликса обезболивающее в аптечке. Было ли это в день, когда Феликс случайно опрокинул воду старшего и после этого наливал ему новую. Феликс не знает. Он может только догадываться. Но то, что они медленно, шаг за шагом, признают друг друга, — очевидно для всех.       Их обоюдная ненависть трескается с каждым проведённым вместе часом.

***

      Две с половиной недели проносятся как-то слишком быстро, настолько что Феликс не успевает сориентироваться, когда бесконечные тренировки и подъёмы в восемь часов утра становятся привычными. Становится привычным и чувство усталости, которое невозможно прогнать ни дневным сном, ни отбоем в девять часов вечера. Тёмные круги под глазами и излишнее желание усесться и не вставать у всей команды одинаковое, потому что пахать без выходных в жару похоже на реальную пытку. Турнир в начале августа требует огромных усилий, и парни обязаны готовиться.       В последнее время споры между командой приобретают всё более жёсткий характер, и типичные ссоры по поводу соседей превращаются в истеричные крики, если кто-то работает не так активно, как остальные. Им всем нужен отдых, ибо то единственное воскресенье никак не могло восстановить их силы, но никто не признается в том, что больше не в состоянии выполнять упражнения в прежнем темпе. А потому они заставляют друг друга работать на износ, работать через силу.       Потому что, чтобы добиться успеха, нужно прикладывать максимум усилий. Всегда.       Вечерняя тренировка заканчивается разбором полётов от Чанбина, которому от тренера достаётся больше всех из команды. Он искренне пытается не кричать на уставших друзей, но просто не сдерживается, когда кто-то из них в очередной раз ошибается. Нервы на пределе у всех, а потому никто не отвечает на его обращения, прекрасно понимая, что вступать в спор бесполезно и нужно попросту ждать, когда напряжение сойдёт с чужих плеч. И Чанбин сам не хуже остальных сознаёт это. Былая эйфория от сборов естественным образом эволюционирует в измождённость, что порождает раздор. Парни не винят друг друга в сквернословии и излишней придирчивости, но иногда у них просто не остаётся возможности терпеть.       Сегодня, к счастью, ни у кого не остаётся сил даже слушать.       После ужина Феликс и Чанбин одновременно оказываются в комнате, не думая ни о чём, кроме как о возможности лечь спать. Они переглядываются лишь в тот момент, когда решают, кто из них первым пойдёт в душ. Движения Чанбина медленные и обрывистые — он слишком устал; его глаза практически закрываются. Феликс бросает на старшего осторожный взгляд, когда тот снимает с себя футболку, и замечает вдоль всей спины растянутые вереницей синяки. Он беззвучно ахает, и подходит ближе, пытаясь удостовериться.       — Ты видел свою спину? — спрашивает Феликс, наклоняясь.       Чанбин лениво оборачивается к младшему и хмурится, пытаясь понять в чём дело.       — А что с ней? — хрипло проговаривает он.       Феликс легко касается синего пятна на чужом боку.       — Синяки, — отвечает он, услышав шипение старшего.       Чанбин вздыхает.       — Видимо, после того как влетел в гимнастическую лестницу в спортзале.       Феликс удивляется. Когда только он успел там побывать?       — Нужно обработать, чтобы быстрее прошли, — задумчиво проговаривает он, проводя пальцами по разбросанным по коже чёрным кляксам. Чанбин ведёт плечом, показывая, что ему неприятно. — Обязательно, — твёрдо добавляет младший, чувствуя, как тот хочет воспротивиться.       Чанбин вздыхает как-то безнадёжно, его плечи опускаются; он слишком устал, чтобы сопротивляться.       — Сначала в душ схожу, — говорит он будто сам себе и аккуратно обходит потерянного для этой вселенной Феликса, который неистово начинает думать.       Думать.       Осознавать, что он в очередной раз пытается сделать.       И приходит к выводу, что просто обречён.       Из открытой двери вырывается густой пар; Чанбин услужливо садится на свою кровать, нарочито не надевая футболку. Он поворачивается к вооружившемуся мазью Феликсу и прикрывает глаза, когда чужие холодные пальцы касаются разгорячённой кожи. Феликс ловит ту сакральную секунду, когда старший покрывается мурашками и едва ощутимо подрагивает под его руками. Осторожными движениями он водит по каждому пятну, тщательно распределяя лекарство. Это становится страшным ритуалом: Феликс, преисполненный желания помочь, облегчает боль человеку, который принёс ему куда большие страдания, чем синяки от простого падения.       — Почему ты делаешь это? — негромко спрашивает Чанбин, складывая пальцы рук в замок; Феликс ловит чужое движение и нервно прочищает горло.       — Мне несложно. И тебе будет не так больно спать.       — А тебе не будет больно спать?       Феликс усмехается. К душевной боли, что сопровождает его каждую ночь, он привык, как дети привыкают к новой любимой игрушке. Только вот его боль не игрушка, и уж тем более не любимая.       Он осторожно касается самого большого синяка и пытается безболезненно втирать мазь, внимательно слушая, как дышит Чанбин. Глядя на чужие мокрые волосы, чувствуя запах мятного геля для душа, Феликс осознаёт, что ему хочется сказать столько вещей, о которых даже думать страшно. Ему невольно вспоминается то давнее время, когда они впервые познакомились, когда Чанбин впервые пытался его обозвать и прижать к стенке, не видя в нём будущего лучшего друга. Видя перед собой открытого Чанбина сейчас, Феликс не может не удивляться тому, что было в самом начале. Спустя столько лет бесполезной агрессии и попыток самоутверждения они приходят к тому, что Чанбин превращается из маленького гадкого мальчишки в сурового парня, который всё же доверяет окружающим. В их общении были ужасные периоды, и, казалось бы, сейчас один из таких. Но почему-то Феликс ощущает спокойствие.       Хуже, чем три года назад, хуже, чем три месяца назад, уже не будет.       Если бы кто-нибудь той самой морозной зимой, когда Феликс впервые оказался на пороге арены, сказал бы, что тот парнишка, сидящий на лавочке и сверкающий недоверчивым взором, в будущем подставит ему спину, чтобы тот обрабатывал ему раны, — Феликс бы рассмеялся.       Если бы кто-нибудь в первый год, когда Феликс терпел нападки со стороны тогда ещё обычного нападающего из запаса, год, когда Феликс ненавидел даже рядом с Чанбином стоять, сказал бы, что тот парнишка, мешающий ему жить, в будущем подставит ему спину, чтобы тот обрабатывал ему раны, — Феликс бы рассмеялся.       Если бы кто-нибудь в ту далёкую весну, когда они пытались друг друга обыграть и заставить признать поражение, весну, когда Чанбин в порыве ненависти окрестил Феликса самым надоедливым человеком на земле, сказал бы, что тот парнишка, целующий его после очередной попытки разрушить, в будущем подставит ему спину, чтобы тот обрабатывал ему раны, — Феликс бы рассмеялся.       Если бы кто-нибудь в тот день, когда Феликс не послушал Чанбина и решил бросить команду, день, когда Феликс увидел в глазах Чанбина одно сплошное разочарование, сказал бы, что парень, провожающий его в полном молчании, в будущем подставит ему спину, чтобы тот обрабатывал ему раны, — Феликс бы заплакал.       — У тебя кто-нибудь был после? — сквозь тишину резко выдыхает Чанбин; Феликс вздрагивает, надавливая на синяк сильнее положенного.       После.       После у Феликса были только дыра в сердце и печаль на душе. После у Феликса были лишь сожаления. И никого живого. Никого тёплого и любимого.       После Чанбина у Феликса не было никого.       — Нет, — он изо всех сил сдерживается, потому голос надламывается лишь на последнем слоге, и так незаметно, что Чанбин, кажется, не понимает.       Чанбин рассеянно кивает.       — Через месяц мне предложила встречаться знакомая моей одноклассницы, — зачем-то рассказывает он; Феликс напрягается. — Мы расстались через две недели. Я не чувствовал ничего.       Феликс сглатывает.       — Зачем ты рассказываешь об этом?       Чанбин надрывно вздыхает.       — Сам не знаю. Наверное, я просто устал, — его голос становится твёрже с каждым новым словом, будто к нему приходит осознание собственной оплошности. Чанбин дёргает плечами и резко встаёт. — Забудь об этом. Мне не следовало вообще ничего говорить.       Феликс вздрагивает, удивлённо рассматривая резко изменившееся лицо старшего. Умиротворённость за мгновение сменяется на обречённую печаль, смешанную с обидой и раздражением. Чанбин заламывает себе пальцы и глядит прямо на Феликса.       — С чего я вообще говорю тебе о том, что было со мной всё это время? — спрашивает он. — Не тебе ли было плевать, когда ты просто бросил всех нас? Не тебе ли было плевать на мои слова? Почему же тебе не плевать и сейчас?       Феликс видит, как в чужих некогда спокойных глазах плещется самая настоящая обида. Вот что на самом деле стояло за всей той злобой. Обида.       Чанбин ненавидел, злился, кричал и издевался — из-за обиды.       — Мне не плевать. Ни тогда, ни сейчас, — растерянно отвечает Феликс. Он правда боится ухудшить и без того острую ситуацию.       — Тогда почему ты не послушал меня? — медленно закипая, спрашивает старший. — И после этого всё равно вернулся? Какого чёрта ты думаешь, что можешь бросать нас, а потом спокойно возвращаться?       Феликс чувствует, как внутри начинает что-то пылать.       — Думаешь, мне было легко? — он резко встаёт с кровати, делая твёрдый шаг к капитану. — Думаешь, мне не было больно, когда я принимал каждое чёртово решение? Думаешь, я не страдал, когда из-за меня наша команда проиграла? Думаешь, я радовался жизни с мыслью о том, что я подвёл вас всех? — Феликс глядит на Чанбина и уже не скрывает, как на самом деле плохо себя чувствует.       Лучше бы он не чувствовал себя вообще.       — Ох, конечно, решение свалить из команды, поджав хвост, помогло нам получить кубок! — Чанбин переполняется злобой и уже не унимает свой голос. — Только благодаря тому, что один из главных игроков ушёл, у нас появился шанс победить! Феликс, ты эгоист и полнейший идиот, если правда думаешь, что поступил достойно.       — Я больше не мог играть, зная, что подвёл вас всех! — выпуская из себя накопившиеся эмоции, восклицает младший.       — Перестань оправдываться! — кричит в ответ Чанбин, в порыве ярости подходя ближе. — Ты подвёл нас не во время игры, а после, когда решил, что мы справимся без тебя!       — Я хотел как лучше!       — Ты хотел как лучше, а в итоге поступил, как настоящий трус, — подойдя вплотную к Феликсу, почти шипит он.       — Я знаю. И поэтому я здесь, чтобы исправиться, — он берёт себя в руки и пытается смотреть прямо в чужие холодные глаза. — Я понимаю, что ты чувствуешь. И мне правда жаль, что я бросил тебя. Мне правда жаль, что я не послушал тебя тогда.       — Ты понимаешь?! — кричит Чанбин, толкая Феликса. — Ты понимаешь? — Феликс ударяется поясницей об высокую тумбочку между кроватями; Чанбин нависает над ним разъярённой тенью. — Ты даже представить себе не можешь, что я на самом деле чувствовал в тот момент, когда ты посчитал, что твоё разочарование в самом себе стоит больше, чем всё, через что мы вместе прошли!       Феликс хмурится и не может сказать ничего, кроме:       — Прости меня.       В этих двух словах заключен куда больший смысл, нежели чем простое прости меня за все мои грехи. Феликс вкладывает в них свою душу, уже не надеясь получить прощение. Ему нужно просто поставить точку на этой истории. Им необходимо найти конец этой бесполезной драмы. Феликс устал бороться с собой, устал бороться с Чанбином. Он знает, что виноват. И больше всего на свете хочет, чтобы его наконец простили.       Чанбин судорожно выдыхает.       — Как же я ненавижу тебя, — проговаривает он, яростно глядя в глаза напротив.       Чанбин кривится и делает шаг назад, пытаясь совладать со своими эмоциями; Феликс сглатывает, внимательно наблюдая за каждым его движением. На чужом лице появляется нечто, похожее на смятение, облегчение и злость.       — Боже, — обречённо шепчет он, обрывисто проводя рукой по своим волосам.       Феликс нервно усмехается прямо в чужие губы, когда чувствует, как дыхание старшего опаляет его лицо. Он не вздрагивает, когда Чанбин резко целует его, не вздрагивает, когда Чанбин усаживает его на тумбочку и руками сжимает плечи. Феликс вздрагивает лишь от вздоха, что вырывается из груди старшего в момент, когда он отвечает ему осторожным прикосновением к щеке. Феликс прикрывает глаза и чувствует, как внутри извергается спящий на протяжении сотен лет вулкан. От незатихающей ярости они сталкиваются зубами, и Чанбин случайно прикусывает младшему губу, отчего тот тихо-тихо мычит. Феликс покрывается мурашками от того, как Чанбин забирается горячими руками под футболку и оглаживает выпирающие рёбра.       С каждым прикосновением Чанбина, Феликс ощущает, как камень, что на протяжении трёх месяцев сковывал его сердце, разламывается и превращается в звёздную пыль.       Поцелуй получается измученным, но таким необходимым. Они ждали слишком долго, чтобы не вложить в него все свои такие же уставшие и обессиленные чувства. Феликс обнимает старшего за шею и тянет на себя, не до конца понимая, что они и правда делают это. Что они и правда прощают друг друга. Чанбин сминает его губы и дарит давно позабытое счастье лишь от мысли, что они могут без тени сомнений касаться чужой кожи, вдыхать аромат друг друга и собирать по крупицам разрушенное признание.       Феликс негромко вскрикивает, когда Чанбин осторожно спускается на его влажную от близости шею и несильно кусает в место, где в припадке бьётся артерия. Он сжимает пальцы на чужих волосах и выдыхает, когда старший мягко целует в повреждённую кожу, а после крепко прижимает его к своей груди, обнимая за спину. Феликс чувствует чужое тепло и не может унять взбешённое от бесконечных эмоций сердце. Ему хочется кричать, но ещё сильнее — прижать старшего сильнее, хотя сильнее уже просто некуда. Он готов слиться с Чанбином и больше никогда не отпускать. Опустив голову в изгиб руки, Феликс пытается выровнять сбитое дыхание и восстановить поток мыслей. Внутри творится безумие. Он тщетно вдыхает аромат чужой мягкой кожи, что отдаёт гелем для душа и терпкими лекарствами, и не знает, кого ему стоит благодарить. Феликс скучал по Чанбину с того самого дня, когда ушёл от него в самый ужасный ливень в своей жизни. И сейчас ему хочется сказать столько важных вещей, рассказать обо всём, что его волновало в эти страшные месяцы, но он попросту не может подобрать подходящих слов.       — Прости меня тоже, — шепчет Чанбин ему на ухо, и Феликса бросает в дрожь.       Феликс обнимает Чанбина крепче, и чувствует, как чужое дыхание расходится по коже фейерверками и сладко-розовым прибрежным закатом.       За окном сгорают звёзды.       В душе Феликса звёзды — зажигаются.