Through the Night

Когда они вошли в дверь его дома, а не дома Йена, он не спросил почему. Когда тот опустился на колени так, что его глаза оказались на одном уровне с Микаэлой, и позволил ей дотронуться до его лица – Микки остался тихо стоять. Он ничего не сказал, даже не подошел к нему, чтобы встать рядом. Микки помнит, как в детстве отец кричал на них, детей. О том, какая они прожорливая, все разрушающая орава. Терри все-таки всех вырастил, чтобы вложить в них именно это - способность к жестокости и разрушению. Каждая рука должна быть готова сорваться в удар. И часть его распространяла эту теорию и на детей. Потому что они были маленькими и нескоординированными, они дергали тебя за волосы и пребольно. Смешно... хотя бы потому что он узнал, что дети являются прототипом совершенства. Им дается разум из новых клеток и нейронов, не лопающихся от гнева. Каждое прикосновение - нежное, спокойное и точное. Эта невинность и прощение внутри них - сжигали дотла, делали его больным. - Лучше бы я никогда не уходил, Мик, - Микки слышал, как у Йена перехватывает горло, физически ощущал, как перекрывает просвет с каждой секундой. - Я не хочу так себя чувствовать. - Глаза Микаэлы расширились, и она потянулась к рыжему с большей уверенностью, оглаживая каждый синяк на его лице. - Черт, у нее, правда, твои глаза. Он плакал. Микки знал, что Йен плачет. Он не мог видеть его лица, но это сбитое дыхание и уязвимость слов. Микки знал это. - Ты не хочешь прилечь? - он молча обозвал себя полным придурком. Слова просто вылетели, это была единственная вещь, которая работала, когда Мэнди была маленькой и расстроенной - пошептать ей - "иди ложиться спать, утром все будет лучше". Но Йен был взрослым человеком, который слишком много повидал, и сон ему не помогал. Микки ложился спать 5 лет подряд, 1 825 ночей беспокойных кошмаров и слабых отвлечений, и утро всегда было слишком ярким в своей безжалостности. Спина Йена сложилась и скомкалась, как смятая бумага, когда он наполовину развернулся от своего места у кроватки. Его глаза блестели, а по лицу градом текли слезы. - Я ненавижу смотреть на нее, - он кивнул головой, как будто это было правильно, как будто его слова не обожгли кожу Микки, как кислота. - Она похожа на тебя. Я могу видеть только тебя и тот день ... – он икнул, бормоча все более и более истерично. - Тот день, когда я понял, что это должно быть моя карма... я просто - Мэнди вышла из комнаты, потирая глаза и включая свет. - Микки, какого хрена?... Ты знаешь, который час- … она резко остановилась при виде Йена. Их тела образовали своего рода треугольник внутри комнаты. Пустые пивные бутылки с прошлой ночи все еще валялись на столе, Микаэла плюхнулась на спинку в кроватке, в своей безопасной зоне прямо за всем этим. Бермудский треугольник, вот что это было за хуйня. Самая большая тайна без доказательств - не нуждающаяся в них, чтобы показывать свою силу; просто сожрет вас, и даже не извинится за это. - Йен? - теперь появился Лип и был остановлен только рукой Мэнди, перехватившей его за живот. Йен не сводил глаз с Микки. - Я убил ее, Мик. Эту маленькую девочку, потому что, потому что у меня был долг. Микки медленно сглотнул, чувствуя на себе взгляды теперь и Липа и Мэнди. - Ладно. - Все было напрасно, потому что чертова бомба все равно взорвалась, а тебе об этом не говорят, - руки Йена затряслись сильнее, чем Микки когда-либо видел прежде. - Они не говорят тебе, что ты не выиграешь бой или войну, потому что где-то всегда будет девочка, привязанная к бомбе! Кто-то еще начал плакать, и Микки никак не мог понять, кто из них это был. Бермудский треугольник никого не щадит. - Стелла в коме, - он не знал, что еще сказать. - Она уже точно никогда не проснется и это моя вина. Я не смог ее уберечь. Глаза Йена почти закатились назад, когда его тело охватила очередная волна яростных рыданий. Это была не та реакция, к которой стремился Микки - черт возьми, он просто хотел, чтобы тот перестал плакать, потому что помнил, как ехал сюда и встал на обочине. Лужа рвоты и невозможность сделать еще один вдох... в надежде, что ему и не придется его делать. – Я... мне жаль, Мик... - Йен проигрывал эту битву. Наконец-то ему стало ясно, кто из них проигрывает. И никогда это не было сражением между ними. Это всегда было дурацким сражением их с самими собой. Слова Йена начали просачиваться обратно в его память, и он почувствовал, как холодок пробежал по коже. - Ты же знаешь, что не можешь умереть от этого? Еще один неудачный вдох, полный хриплого дыхания. - Что? Микки продолжал чувствовать себя почти под наркотиками, где-то в другом измерении, когда слова скатывались с его языка. - В тот момент, когда ты не можешь вдохнуть, и задыхаешься, задыхаешься, и, боже, кажется, что ты почти уже… и ты думаешь, что если подождешь еще несколько секунд, то, наконец, перестанешь дышать. - Почему ты всегда так делаешь? - Стелла выхватила свой кусок тоста, который подцепил Микки, и откусила кусочек. - Почему бы просто не взять свой собственный? Он ухмыльнулся и проглотил кусок. - Потому что я эгоистичный мудак, что я могу сказать. Она усмехнулась и покачала головой. - Да, ты хотел бы им быть. - В смысле? - В смысле, ты пытаешься заставить меня думать, что ты ужасный человек с кучей недостатков, - тарелки зазвенели на столе, куда она уронила свой сжатый кулачок. - Однажды ты все-таки попадешь в переплет и поймешь, насколько ты на самом деле бескорыстен. - Он отмахнулся от нее, прежде чем встать и уйти на работу. - И лучше тебе быть готовым к этому, Микки, потому что, когда это случится - тебе будет больно! Глаза Йена закрылись, и он рухнул на пол... но с шумно вздымающейся грудной клеткой, хрипло закачивающей полный кислорода воздух в его легкие. И Микки знал, что Йен понял, что он помнит свои собственные слова, которые вернулись к нему отзеркаленными так, что он сам смог, наконец, вздохнуть. Лип сорвался с места, где стоял приросший к полу и через несколько секунд оказался позади Йена. Руки крепко обхватили его грудь, и он прижал к себе брата, пока плач сотрясал его собственное тело. Звуки, вырывавшиеся из его рта, заставили Микки вздрогнуть от боли. Потому что это была боль. Истинная боль, которую почти никогда не видно. Всем нравится держаться стойко, даже когда никто не должен этого делать. Это одна из самых редких вещей в мире, когда кто-то полностью трещит по швам и распадается на куски, именно поэтому так невыносимо на это смотреть. Он помнил, как в тот день ушел от Стеллы. Это был их последний разговор. Иронично, потому что то, что случилось после, заставило его чувствовать себя совсем не бескорыстным - он вышел пошляться, отмахнувшись от ее болтовни, а потом беспомощно сидел в квартире эгостично надеясь услышать в тишине ее переливчатый голос. Эгоистичный. В этот момент он думал, что никогда в жизни не хотел ничего больше, чем прикоснуться к Йену Галлагеру. Завернуть его в одеяло и сбежать, а потом снова склеить его вместе по кусочкам, как разбитую кружку и держать подальше от всего остального мира. Поэтому, когда он этого не сделал, когда позволил Липу обнять своего младшего брата, Микки почти рассмеялся. Он чуть не рассмеялся вслух, потому что он почувствовал, как его сердце физически разлетелось на тысячу рваных, острых осколков. Когда Микки понял, насколько он бескорыстен, ему стало больно - очень больно.