Шикамару сдаётся

Ему всего лишь нужно было к ней прикоснуться. Чтобы слетели все щиты, чтобы колючки осыпались, и ни одной — ни одной, господи — связной мысли в голове не осталось. Ни слова о том, какой же он мямля и плакса, что старается недостаточно, что может лучше, что раздолбай, что просто не хочет и ленится, забивает на всё, когда мог бы достичь любых вершин. И достиг бы, а она всё так же гордилась им, как тогда, на войне, когда снесло ураганом это мощное побуждение — идти за ним куда угодно, не сдаваться, подниматься и бороться, пока они ещё дышат, пока живы, пока способны что-то исправить. Ему совсем не болтать с нею надо было. Потому что сейчас не до шпилек и колкостей — его руки трогают-гладят-скользят, а она напоминает себе, что нужно дышать. И это так сложно, когда в голове туман, от которого ни одной техникой, она уверена, не избавиться. — Те-ма-ри... Её имя хрипло на слоги распадается, звучит приглушённо, нетерпеливо, но ласково, и этот контраст заставляет её улыбнуться. Она его к себе прижимает сильнее, до рыка, звериного, гортанного — у неё отказывают предохранители: боже, он может быть и таким. Лишь оттого, что её касается. Ему только и нужно было поцеловать. Чтобы она умирала и плавилась, чтобы забыла начисто о том, кто она, что она, сконцентрировавшись на его губах, дурманящих, таких мягких и нежных, её убивающих. И шептала, просила неизвестно о чём, выдыхала мольбы ему в рот, обжигалась и падала, не боясь, — он ведь удержит, он справится. — У меня башню рвёт от тебя, моя девочка. Вот и всё. Этого предостаточно. Чтобы признать: она в нём целиком, безвозвратно потеряна.