как кошка с белкой

В последний день своей практики Джисон оказывается под рукой неожиданно, улыбается во все тридцать два и излучает столько счастья, сколько Минхо не видел в нем за долгий месяц их знакомства. С того дня, как на носу мелкого начала красоваться золотистая тонкая оправа очков, Ли так и не осмелился подойти к нему. Тело было истощено долгим пребыванием в другой сущности, из-за чего вялость не покидала его несколько дней, да и услышанное все никак не укладывалось в голове. О чужой к себе симпатии Минхо не знал, думал — ну красивым назвал, и что? Много кто его красивым считает, но большинство из них не согласились бы даже думать об отношениях с ним, потому что характер, мягко говоря, дерьмовый, и внешность, соответственно, обманчива. Иногда голову посещают мысли о том, что Чан стойкий очень, терпеливый друг — хоть это успокаивает. Он много думал, неделю целую не выныривал из мыслей даже во время работы, что очень мешало — тут даже лучший друг не заступился и терпения не проявил. Джисон тогда косился странно и как-то сочувствующе, что выть хотелось от такого взгляда. Он не успел заметить, как начал думать не о ситуации, а о самом Хане. Это пугало. Расходиться с ним вот так просто не хотелось, потому что приелся, или просто что-то внутри не хотело отпускать его, да и то самое чувство, когда хочется защитить и помочь — оно, оказывается, не выдумка авторов романтических рассказов и книг. Джисон все еще жутко надоедливый, не дает проходу Крису и балаболит, не переставая, всю смену. У него руки тощие, костяшки торчат, ноги такие, что, кажется, вот-вот сломаются на бушующих глубокой осенью ветрах. Ему всего девятнадцать, а жизнь потрепала его так, как не треплет пятидесятилетних стариков и старушек, которые полжизни работали за гроши на заводах и старых пыльных конторах. Ему хочется подарить теплый плед, а лучше кровать, или помочь снять нормальную квартиру, чтобы без дыр в окнах с облупившейся краской и с красивым новым шкафом. Крис на такие заявления говорит, что вычитал в какой-то психологической книжке, которую читал недавно на досуге (и это уже не удивляет), забавный факт: когда много думаешь о хорошем человеке, можешь неосознанно в него влюбиться или спутать со влюбленностью привязанность. Минхо хочет выйти наружу и на всю улицу заорать, что не влюбился он и не привязывался, но сердце говорит об обратном, и в итоге мозг начинает понимать. Джисона хочется любить, обнимать, оберегать и согревать. Хочется откормить завтраками и обедами, которые так любит готовить Минхо (вот это нормальное хобби для досуга, а не то, что у Криса), и вечером радовать какой-нибудь вкуснятиной. Ему хочется купить самую дорогую оправу очков и порадовать очередной огромной футболкой, которые так любит младший. Его до безумия бесит тот факт, что все произошло так быстро. Больше — что даже не отрицает. Но почему-то не может ни слова ему сказать, когда Хан пакует свои вещи и халат, выданный и подаренный Крисом, когда целует ласково всех животных, даже не пропуская хомячков, когда подходит к нему самому и смотрит выжидающе. У него улыбка широченная, фирменная десенная, он пальцы нервно заламывает и думает, наверное, что не заметно. — Минхо-хен. — говорит, наконец, он, и вмиг серьезнеет. — Спасибо тебе, правда. Я бы без тебя не справился. Минхо улыбается слегка и хочет ответить тем же, позвать прогуляться или хотя бы предложить подвезти, потому что знает, что Джисон со своими огромными сумками хлама в виде старых сувенирчиков и кучи книг, которую сам Ли к нему и притащил, еле откопав дома в кладовке, будет горбатиться минут сорок и наверняка попадет под холодный осенний дождь. Но он все равно молчит, кивает, пересиливая себя, пытается заткнуть рвущиеся наружу слова и с огромным удивлением принимает поцелуй в щеку и румянец смущения на чужих щеках. Когда дверь за ним закрывается, Минхо выдыхает. От облегчения или, наоборот, напряга — он не знает. — Ты ему нравишься. — констатирует факт Крис и, обняв за плечо, ведет к черному входу, чтобы покурить. — Я знаю, от него же и слышал. — друг в удивлении изгибает бровь и со второго раза прикуривает на бушующем ветру сигарету. У Минхо зажигалка упорно отказывается работать, и он тянется концом сигареты к загоревшемуся у Криса табаку. — Это когда я к нему во второй раз пришел, было. Остался ночевать, не знаю зачем. — И он это коту сказал? — старший улыбается своей отеческой и являет на свет очаровательные ямочки. — Ага, прикинь? Он с первого дня со мной как с котом разговаривал, потом красивым назвал, ну, как человека. А потом к нему Феликс пришел, и они начали меня обсуждать. — Минхо вспоминает тот день с улыбкой на губах и чувством легкого трепета (возможно, от прохлады, но) — И, кстати, передай своему брату, что я не напыщенный индюк. Крис смеется громко и заразительно, своей резкостью пугая сидящую на ветке птичку, отчего та едва ли не падает, но взмывает в воздух и улетает на дальнее дерево. Он говорит сквозь смех что-то о том, что это спорный вопрос, и загоняет продрогшего друга в клинику, отправляя мыть руки и приступать к работе. Минхо не видится с Джисоном почти месяц. Вернее, двадцать шесть дней. Вернее, всю оставшуюся осень до первого дня зимы. Он едет после работы домой, в этот раз днем, потому что работал всю ночь. Он устал до смерти, хочет в душ и поесть нормальной домашней еды, хочет покормить своих кошек сам, а не доверять это дело надоедливому соседу Хёнджину. Машина плавно скользит новенькой зимней резиной по холодному асфальту и стирает дворниками выпавший редкий снег. Минхо дорогу еле разглядывает за пеленой усталости, но почему-то четко замечает яркую желтую, выглядящую жутко тонкой, куртку, «шагающую» по тротуару. Лицо ее владельца кутается в высокий воротник, и нос забавно красный, мило контрастирующий с побледневшей, боле не смуглой кожей. Он паркуется рядом с маленьким кафе-пекарней и ждет, пока Джисон подойдет ближе. Усталость снова снимает рукой, как тогда, когда он был в виде кота и еще не осознал, что может заскучать по этому человеку и его пребыванию рядом. — Минхо-хен? Его голос дрожит слегка от холодной температуры, но на его лице губы растягиваются в широкой улыбке, когда он замечает вышедшего из машины старшего. У Ли в сердце разливается тепло от того, как он по этому лицу скучал. — Ну привет, пацан. Он даже не объясняет ему ничего, берет под локоть и, с сожалением убедившись в своих догадках насчет толщины куртки, тащит его в пекарню и сажает за столик, игнорируя возгласы и отмазки. Он заказывает два горячих латте, берет кусочек торта, потому что в голову внезапно ударяет воспоминание о причмокивающем пирожным младшем. Джисон смотрит на него из-за столика с удивлением и легкой смущенной улыбкой, от которой хочется весь мир положить у его ног. Крис верно говорит, что за какие-то полтора месяца он стал отвратительно-слащавым, но, вообще-то, давно пора бы. — Зачем все это, хен? — Хан мнет картонный стаканчик в руках и греет об него покрасневшие пальцы. Минхо замечает, что руки у него даже меньше его собственных, маленьких. Он не хочет говорить Джисону правду. Не знает почему, наверное, не готов просто, или смысла не видит — все равно же не поверит. Он вел себя отвратительно с этим ребенком, ругал постоянно, игнорировал и нагло врал, даже если и во благо. Он заваливался к нему в квартиру в своей кошачьей сущности и узнал много нового, что сейчас не давало выпалить все на одном дыхании. — Ты выглядел замерзшим. — Мне не холодно, хен. Разговор у них откровенно не вяжется. Возможно потому, что Минхо молчит и не говорит ничего, боясь спугнуть, а может из-за молчаливого, в любой другой ситуации болтливого Хана. Но упускать момент не хочется, как и ощущать витающее в воздухе напряжение, так и норовящее сдавить глотку противным комом. — Крис сказал, что ты на красный диплом метишь? — не придумав ничего лучше, спрашивает Минхо и запивает неловкость глотком горячего кофе. Джисон кивает активно, улыбается и пачкает уголок губ шоколадом. Приходится сдерживать себя, чтобы не потянуться и не стереть сладость кончиком пальца, как в слащавых фильмах или дорамах. — Мечу, только трудно. Но мне Ваши книжки помогают, хён. — он выглядит таким счастливым, почти светится весь, сам слизывает шоколад с губы и ни капли не стесняется (что странно) округлившихся слегка глаз Минхо. Хан выглядит все таким же худым, потрепанным жизнью, но, тем не менее, все еще не подает виду и скрывается за масками натянутых улыбок и морщинок усталости возле глаз, которые так упорно не замечал Минхо раньше, и не замечает Крис по сей день. Они почти не разговаривают, но все равно обмениваются парочкой фраз и даже шутят о чем-то отстраненном, вовсе не связанном ни с одной обговоренной темой. Джисон уплетает торт за обе щеки, будто оголодавший, но все равно выглядит до жути мило, о чем Минхо успевает ему сообщить, а в ответ получает выпученные во все глаза и замершего в удивлении Джисона. Этим вечером Ли решает, что, несмотря на наступившую зиму, он готов поморозить лапки об растаявший в слякоть снег. Морозный вечерний ветер пробивает до дрожи, но Джисон упорно отказывается закрывать приоткрытое окошко машины и извиняется потом, когда понимает, что неосознанно начинает перечить старшему. Минхо на все эти формальности наплевать, невелика у них разница в возрасте, можно даже на «ты», но Хан упорно продолжает говорить в уважительной форме и извиняться за каждый свой проступок. Он жмет на кнопку и с грустью смотрит на падающий снаружи снег, ярко блистающий в свете уличных придорожных фонарей и неоновых вывесок вечернего города. Напевает себе под нос какую-то незамысловатую мелодию и замолкает так же резко, как начал, выпаливает: — Откуда ты тогда узнал мой адрес, хён? Его этот вопрос гложет уже долгие полтора месяца, и интересно еще, зачем Крис дал ему ключ от его квартиры, но его он пока не решается задать. — Мне Крис сказал. Джисон различает ложь в его словах сразу же, но молчит. Потому что адрес его не знает никто, кроме Феликса и университетской комиссии, но если друг бы не сказал, потому что честно клялся на мизинчиках, то комиссия не разглашает информацию о студентах, порой даже не подпускают к собственной. Минхо его недоверие видит и понимает, но придумать ничего умнее он не смог, да и тогда, когда довозил, в голове первым делом зародилась эта отмазка, а теперь приелась и первая вылетела изо рта уверенным голосом. Останавливаясь возле невысокой многоэтажки, Минхо принимает благодарность, обещает встретиться еще и отъезжает подальше, в привычное место под лысыми деревьями в двух домах от джисонова. Он обращается сразу, ежится и с дрожью от неприязни и отвращения ступает на грязную слякоть. Ветер противно морозит ноющее с непривычки тело, не помогает даже распушившаяся к холодному времени года шерстка, которую недавно помогал ему начистить Крис. Занятие было не из простых, потому что висеть безмолвной куклой (котом) в руках лучшего друга и терпеть его издевательства — не комильфо, зато расцарапать ему руки со злости и обиды на подколы было приятно. На машину с громким стуком падает глыба снега с дерева. Минхо вздрагивает и торопится внутрь. В этот раз оказывается закрытой и входная дверь, и окно второго этажа, зато с подъездной деревянной слетела пружинка, и теперь она билась об косяк от особенно сильных порывов ветра. Он долго морозит все, что можно и нельзя, на бетонном ледяном полу и шкрябает когтями об железную дверь, едва ли не со слезами смотря на свои подпиленные все тем же Крисом коготочки. Минхо вдруг думает, что нужно устроить Крису хорошие выходные в благодарность за то, что помогает ему, хоть и ворчит как дед старый. Но оно и понятно: какому коту еще нужно намывать шерсть с кондиционером и когти подпиливать, чтобы красивыми и аккуратными были? Джисон открывает дверь и почти ударяет задумавшегося Минхо, но вовремя чувствует сопротивление и с удивлением смотрит на очнувшегося кота. — Ого, давно тебя не видел, Лино-я. Ему до сих пор непонятно, что это за прозвище за такое, откуда оно взялось и зачем нужно, но звучит, если честно, красиво. Минхо не мог признать этого раньше, когда голову туманила надуманная ненависть и раздражительность к этому ребенку, а потом и вовсе забылось. Еще думается, что Джисон и правда очень странный, потому что ни один другой человек не стал бы открывать дверь от шкрябаний и после улыбаться так, будто не странно, что шкрябал какой-то кот, которого он видел всего несколько раз (и плевать, что в собственной квартире). Минхо заходит в квартиру, ловко шмыгая между тонких ног, удивляется тому, как тут неожиданно тепло и светло, хоть и не так, как дома у него или Криса. Но определенно не так, как было раньше, более уютно, и с кухни приятно пахнет чем-то жареным. Джисон молча идет к источнику запаха, и кот семенит за ним, с удивлением отмечая то, какие ковры под лапками приятные на ощупь. В кухне царит едва ли не сверкающая чистота, на переносной плитке жарятся два кусочка мяса, и рядом, в маленькой кастрюле, закипает рис. Он, кажется, слегка пригорает, судя по запаху. Хан суетится и выключает огонь, снимает сковороду и кастрюлю с нагретых конфорок, ставит горячее на деревянный стол, и, сполоснув руки, садится за ужин. Рядом тарахтит громко холодильник, наверняка все такой же пустой, кран подтекает и раздражительно капает, действуя на мозги не хуже давящей в пекарне неловкой тишины. Минхо мяукает негромко в попытках привлечь чужое внимание, и чувствует себя более чем странно — он не был котом уже очень давно, потому что на улице дождь и снег, холодно и сыро, а у него шерстка, между прочим, помыта с кондиционером для человеческих волос. — Ох, прости, ты, наверное, кушать хочешь? — Джисон смотрит обеспокоенно, так, будто его действительно волнует жизнь уличного кота. — У меня тут совсем чуть-чуть, ты уж прости. — говорит он и протягивает один из двух кусочков коту. Минхо с горечью в горле отворачивается и понимает, что, несмотря на изменившуюся в доме обстановку, в Джисоне не поменялось ничего. У него на кухонной тумбе стоит блюдце с использованным чайным пакетиком, в приоткрытом самим Ханом холодильнике два яйца, соевый соус, купленный Минхо когда-то давно, и последний кусочек мяса. Но он хотя бы ест — и то хорошо, однако все равно на душе как никогда противно. — Ну как хочешь, вредный кот. У меня для тебя корма нет. — Хан отворачивается к тарелке и загребает палочками немного риса. — Давно ты не появлялся, Лино-я! Минхо мяукает негромко и удобно усаживается на привычном месте на табуретке. Джисон ест еще недолго, тщательно пережевывает пищу и моет за собой чашку, улыбаясь во все тридцать два, и с плохо скрываемой грустью в глазах смотрит на кота. Ли вдруг думает, что надо было его не в пекарню к тортикам, а в кафе к человеческой еде, чтобы наелся до отвалу и сейчас не намывал уже блестящую чашку скользким средством. Из-за которого чашка падает из рук и разбивается осколками по деревянному полу. Минхо кажется, что вместе с чашкой разбивается та маска, которую Джисон натягивает на себя старательно. Он оседает к осколкам, собирает их в спешке и случайно, не со злости, чересчур резко отодвигает подошедшего кота, психует громко и потом со слезами на глазах извиняется. Минхо понимает, что слезы не из-за чашки, не из-за чувства вины и точно не из-за валящего за окном белоснежного снега, сверкающего в слабом желтом свете уличного фонаря. Что руки дрожат не из-за впивающихся в кожу мелких осколков стекла, и коленки приземляются на их остатки не от усталости из-за позы. Джисон скидывает все назад на пол и спешно идет в ванную, шмыгает и вытирает глаза, по пути набирает какой-то номер и запирается на щеколду, как будто кот смог бы пойти к нему и послушать. Минхо, честно, хочет, но перебарывает себя и не может удержаться от превращения. Он оглядывается воровато по сторонам, убеждается, что тихие всхлипы все еще скрыты неплотной дверью ванной, и спешно собирает валяющиеся на полу осколки. Когда Хан возвращается, он уже превращается назад и думает, что снова знатно так проштрафился: Джисон хватает его с табуретки и бегом бежит в комнату, закрывает дверь и кутается в одеяло, нервно поглаживая шерстку. Наверное думает, что если кто-то, кто собрал все осколки и вымыл выжившую кружку, будет в квартире, то его здесь не найдут. — Скоро Феликс придет, спасет нас, да? — говорит он дрожащим от перенесенной истерики голосом и прижимает Минхо к себе чересчур сильно. Он мяукает, вырывается и случайно царапает шею Хана, отбегает в сторону и смотрит виновато. — Ничего страшного, Минхо-хен, заживет. Джисон не сразу понимает, что сморозил, и Минхо тоже. Они оба замирают в немом шоке и пялятся друг на друга несколько минут, пока в квартире громкой трелью не раздается противный звонок. Парень крупно вздрагивает и бежит открывать дверь другу. Минхо весь вечер сидит в таком же шоке, как был, как только услышал из уст Джисона свое имя, но не спешит уходить. Валится вялой тушкой на колени Феликса, который о чем-то увлеченно болтает с Ханом, а тот тем временем от кота взгляда отвести не может. И взгляд этот такой виноватый, будто он зло мировое совершил, хотя ситуация, пока непонятная — странная. Феликс решает уйти ближе к двенадцати ночи, заказывает такси и прощается с Джисоном, в конце поворачивается к Минхо и подмигивает. Ли смотрит на него в ступоре и семенит к дивану, пытаясь перебороть себя и не превратиться прямо сейчас (тело от стресса еле держится, потому что человеческая сущность в нем все-таки преобладает). Джисон возвращается в гостиную с жутко виноватым лицом и опущенными глазами. Садится рядом, тянется погладить и резко убирает руку, видимо, осознав, что не время сейчас и не место. Он говорить не спешит, а когда, наконец, решается, вздыхает тяжело и произносит: — Наверное, если Вы обратитесь, то нам будет проще разговаривать. Он прав, думается, так проще будет. Минхо уходит в коридор, там переваривает все повторно и возвращается назад уже человеком под удивленный, несмотря на осведомленность, взгляд. — Давно узнал? — спрашивает он и присаживается рядом. Тело бьет крупная присущая обращенному телу дрожь, но причина не только в нем — еще волнение ключом плещется на подсознании. — Когда продукты в холодильнике оказались. Я сразу понял, что это Вы. И очки — тоже Вы, никто мой рецепт не знал. Минхо кивает и осознает, что да, логично же. Логичней, на самом деле, некуда, и если бы он все свои действия осознавал и обдумывал, то не спалился бы так по-крупному и сразу. — А про анимагов откуда знаешь? — этот вопрос хоть и не особо волнует, но нужно бы все осознать хорошенько, переварить, а для этого время нужно. — К нам кошку приносили, помните? В тот день, когда я инъекцию поставить не смог. — Минхо кивает, помнит. — Она анимаг, я видел, как она в машине потом обратилась. Испугался сначала, а потом мне Крис-хён рассказал, что у него друг анимаг. Я сразу про Вас подумал, но не был уверен, и с продуктами тоже не до конца верил, а потом Вы меня до дома довезли, и я сразу все понял. — А чего же в любви признавался? — Минхо улыбается беззлобно и понимает, что этот вопрос ему действительно интересен. Джисон заливается краской и прячет лицо в коленках — ну не милый ли? — Потому что давно признаться хотел, а боялся. Только так и смог. — Давно? — Давно. Вы в гости к Крис-хёну приходили, я у Феликса был. Знаю, что не запомнили, я не показывался, мне стыдно было. Он подтверждает все слова перебирающими какую-то бумажку пальцами и горящими ушами, виднеющимися за отросшими каштановыми волосами. Минхо решает, что вопросов пока хватит, да и младший уже чуть ли не трясется весь — жалко его становится. Он конечно спалился, очевидно так спалился, но что уже поделать, если время назад не вернуть? Сейчас можно только попробовать наверстать упущенное, а именно: сводить Джисона на свидание, научить готовить и купить человеческую кровать, а лучше — предложить переехать к себе. До этого еще рано, конечно, но у них все слишком быстро происходит, поэтому и тут можно немного поторопиться.