Сборник рассказов "Катенька"

      Когда я была маленькой, я любила зарываться в осенние листья. Родители ругали. Я их не слушала. Однажды, разбежавшись, я нырнула в огромную кучу, не зная, что кто-то зачем-то засыпал ими скамейку. Я лишилась двух передних зубов, разбила губу и порвала уздечку. Мне наложили швы и дали горькую таблетку. Изо рта две недели пахло травмпунктом.       Я перестала прыгать в опавшую листву.       И перестала любить осень.       Я начала ее ненавидеть.       Мне дарили много кукол. Разных. Больших, стройных, с широкими блестящими глазками и пухлыми губками — все до единой неизменно красивые. У меня не было ни одной толстой или прыщавой. Ни одной, похожей на меня и людей, которые меня окружали. На куклах не было изъянов, какие были у всех. Ни отвратительных родинок тети Наташи, ни оттопыренных ушей дяди Миши, ни кривых зубов моего отца, ни испещренных впадинками щек, как у мамы… Куклы будто насмехались надо мной своими идеальными пластмассовыми телами, резиновыми лицами и скрипящими синтетическими волосами. Словно и я недостаточно хороша для игр с ними.       Я раздевала этих напыщенных принцесс-моделей и царапала гвоздем им бедра, живот, грудь — все, что было скрыто под одеждой. Наносила шрамы, о которых могли знать только они. Чтобы не зазнавались.       Я меняла им головы, если они были чересчур красивыми. Головы отрывались с приятным чпоканьем и никогда не вставали ровно на чужие шеи. От этого куклы становились калеками. Красивыми калеками.       Я часто писалась в кровать. Это случалось, когда меня будили стеклянный звон и ругань с кухни. Я спала с едким запахом мочи, дожидаясь утра, когда мама загружала стиральную машину. Если она замечала испачканное белье, я возвращалась с новым синяком — белоснежные простыни никогда не отстирывались.       Когда отец не вернулся, мама стала работать. От нее больше не пахло спиртом и селедкой, от нее начало пахнуть чужими духами и машиной. Она уходила, едва я засыпала. И когда простыни неожиданно становились мокрыми, сами по себе, я просыпалась и сама засовывала белье в корзину с грязными вещами.       Потом мама поменяла работу. Теперь она, как и папа раньше, покидала дом рано утром. Долго красилась, завивалась и брызгалась удушливыми старыми духами. Мама решила, что оставлять меня одну нельзя, и повела в детский сад.       Я шла по тротуару, намеренно заходя в лужи. Ноги быстро промокли. Ощущение хлюпающей подошвы и стягивающих холодных носков было противным и приятным одновременно. Я не поднимала голову всю дорогу, втянув ее в плечи и стараясь смотреть себе под ноги. Один взгляд на пожухлые осенние листья заставлял морщиться, а мама не любила, когда я морщилась.       Здание детсада, обшарпанное и серое, походило на кирпич. Мама исчезла, стоило мне переступить порог группы. Меня раздели и завели в комнату с потрескавшимися стенами, где бегали дети. Сопливые, слюнявые и глупые. Мои одногруппники не спешили ко мне подходить. Подозрительно настороженно ко мне относились и воспитатели. Я сидела в стороне, так и не найдя себе «друга». В руках я сжимала подобранную из-за батареи куклу. У нее недоставало глаза и руки. Она мне сразу понравилась. В ней оказалось больше естественности, чем у раскрашенной нянечки, которая ее вытащила.       Ко мне подошла девочка. Она посмотрела на меня и внезапно ударила кубиком. Нос хрустнул. Кровь брызнула на ковер и полилась в горло. Лицо онемело. Я закашлялась и упала на колени. Я была слишком шокирована, чтобы ответить. Я подняла мутный взгляд. Девочка была, как и я, испугана, но потом… Потом она засмеялась.       Больше в детский сад я не ходила. Кукла и клок волос, застрявший у меня в ногтях, остались со мной.       Затем мама нашла нового папу. Его лицо было излишне подвижным, а руки — большими и потными. Мама чаще улыбалась. Меня покупали игрушками.       Потом мне сказали, что у меня будет братик, и они поженились.       Он родился осенью. Морщинистый маленький человек, который визжал так, будто его протыкали ножом. Он будил каждую ночь, долго крича в соседней комнате. Топот родителей, хлопки микроволновки, громкий нервный шепот — это раздражало. Раздражало, что ему уделялось больше времени и внимания, а от меня отмахивались, как от надоедливой мухи. Раздражало, что он кричал, и кричал, и кричал… В квартире постоянно был шум. Нельзя было расслабиться и побыть одной в своей комнате, потому что обязательно раздавался визг, похожий на скрип старой двери, и я возвращалась в мир хаоса. Он нарушал порядок моей жизни. Из-за него я стала никому не нужной.       Я сказала маме отнести его обратно. Она подняла брови и глупо улыбнулась, почему-то решив, что я шучу.       Я не шутила.       Тогда я попросила боженьку его забрать. Насовсем. Пожелала и перекрестилась, как бабушка учила.       Он умер. В ноябре. Когда выпал первый снег. Отчим пропадал по несколько дней и возвращался с бутылками, после снова пропадал. Мама начала пить. Снова появился знакомый стеклянный звон, табачное облако в ванной, но ругань с кухни стала тише. Все стало тише. И это успокаивало.        Я лежала на кровати, зарывшись в прохладное одеяло. После нескольких бессонных месяцев я наконец смогла задремать в тишине. Я прижимала к себе безглазую, безрукую куклу и улыбалась.        — Спасибо, боженька.